Рассказы из книги "Мудрости нет"

дывал. Поэтому я убежал, поставив флакон обратно на полку. Я не запомнил ни названия, ни логотипа фирмы. Может, я их даже не прочитал. Так я и сказал ей. Она снова улыбнулась - все с тем же не то уверенным, не то отсутствующим видом. Далекая.

И тут я понял, что она слепая.

Наш самолет летел в Мадрид. Там я должен был пересесть на рейс в Чили. Для нее же путь заканчивался: она возвращалась домой.

- Я бы хотела избавить вас от возможного чувства неловкости. Я слепая. - Я ничего не сказал. Я не знал, что сказать. Да и что в такой ситуации скажешь? - Значит, вы это уже заметили? - Я пробормотал что-то невнятное. Она опять улыбнулась. - Итак, в Мадриде у вас пересадка?

- Да, я лечу в Чили по работе.

- А кем вы работаете?

- Я фотограф. -Ох…

Она на какое-то время замолчала.

- Вы что-то имеете против фотографов? - спросил я, стараясь придать голосу непринужденный и шутливый тон. Я определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Это было пограничное состояние - между зарождающимся желанием и сожалением. В сознании всплыли слова: mixing memory and desire.

- Мой отец был фотографом. -А…

Ее отец, будучи еще совсем молодым, познакомился с Робертом Капой - моим кумиром - и работал в его агентстве, в легендарном "Магнуме".

Как и Капа, он погиб, снимая эпизоды далекой войны.

Она была слепая от рождения и не могла видеть сделанные отцом фотографии. Когда он возвращался из поездок, он рассказывал ей о том, что видел и снимал.

1. April is the cruellest month, breeding Lilacs out of the dead land, mixing Memory and desire…

Апрель, беспощадный месяц, выводит Сирень из мертвой земли, мешает Воспоминанья и страсть…

Т. С. Элиот. Бесплодная земля. Перевод Андрея Сергеева.

2. Роберт Капа (1913-1954) - фоторепортер венгерского происхождения, в 1931 г. переехал в Берлин, в 1940-м - в США. Работал в разных странах мира, в горячих точках. В 1947 г. вместе с Анри Картье-Брессоном (1908- 2004) и другими основал международное фотоагентство "Магнум", в 1951-м возглавил его, но в 1953-м был вынужден переехать в Европу. Погиб во Вьетнаме в конце Индокитайской войны, подорвавшись на мине.

Но ей мало было слушать его рассказы.

- И вот, папе пришла в голову такая идея. Он начал дарить мне макеты тех городов, где побывал. Не всех, конечно. Тех, которые он больше всего любил. Так я могла потрогать их и представить себе. Острые шпили Нью-Йорка, а в середине - мягкие очертания Центрального парка. Римские холмы, Пантеон. Отец заказал для меня даже пластмассовый макет Венеции, с каналами и водой. Мне очень нравилось "ездить" в Венецию и мочить пальцы в каналах.

Я посмотрел на ее руки. Она держала их на коленях, на грубой ткани джинсов. Руки были большие и с виду казались сильными. Мне захотелось дотронуться до них, но я удержался.

- Знаете, даже слепые от рождения могут видеть - их делает зрячими воображение. Они и цвета себе представляют. Не знаю, совпадают ли они с вашими. Но это цвета, светящиеся пятна, очертания, которые появляются, когда я чувствую запах или слышу музыку. Особенно, когда прикасаюсь к чему-нибудь… Или - к кому-нибудь.

Мне вспомнился рассказ Карвера. Про слепого, в доме у которого было два телевизора. Один цветной, другой - черно-белый. И он всегда включал цветной.

- Вы умеете слушать. Нечасто встретишь человека, способного выслушать другого. - И добавила, немного помолчав: - Думаете, я всем рассказываю эту историю?

- Нет.

Меня поразила уверенность, с которой я ответил.

- Это правда. Я ее никому не рассказываю. Почему же я рассказала ее вам? Сама не знаю.

- Я тоже не знаю. Но хотелось бы думать, что причина есть, даже если мы не знаем какая.

Бывает, что, когда даешь правильный ответ, уже знаешь, что он правильный. Редко, но бывает. Мы оба это знали.

Поэтому мы замолчали. Надолго - до тех пор, пока самолет не начал снижаться.

Пока я не увидел в окно дома Мадрида.

Интересно, какой он, Мадрид, на ощупь. Какие они, все эти города, весь мир, увиденный кончиками пальцев? Меня пронзило острое чувство сожаления: я с непонятной горечью подумал о непрожитых мною жизнях, о жизнях тех других, кого мы лишь смутно различаем, глядя из освещенного окна, всех тех, кто проходит мимо нас и через секунду исчезнет.

1. Раймонд Карвер (1938-1988) - американский поэт и новеллист, крупнейший мастер англоязычной короткой прозы второй половины XX в.

- Можно мне дотронуться до твоего лица? - Я вздрогнул. Попытался найти ответ. Чтобы это не было просто "Да". - Я хочу запомнить тебя. У меня есть этот запах, который хоть и не твой, но для меня он навсегда останется твоим. Когда я снова почувствую его, я вспомню о тебе. Я хотела бы запомнить твое лицо - кончиками пальцев.

- Хорошо.

Самолет снижался. Теперь она по-настоящему повернулась ко мне и, казалось, смотрела на меня сквозь темные стекла очков. Я почувствовал на лице ее пальцы. Они были сухие, прохладные и надушенные. Она ощупала мои брови, нос, рот. Сам того не заметив, я закрыл глаза.

Мне стало не по себе, когда я, в свою очередь, коснулся ее лица - в тот самый момент, когда шасси самолета коснулись земли.

PAN id=title>

Джанрико Карофильо

Рассказы из книги "Мудрости нет''

Переводы Яны Арьковой и Марины Козловой

Мудрости нет

Н У и путешествие, подумал я. В Амстердам я прилетел за полночь. До самолета в Италию оставалось еще несколько часов. Идти в гостиницу не имело смысла, так что я решил остаться до утра в аэропорту и посидеть в зале ожидания.

Кругом было полно магазинов, но ни одного открытого. В огромном зале - только редкие одинокие пассажиры, вроде меня. Некоторые собирались в группки и разговаривали, но они все равно выглядели потерянными, как обычно и бывает в подвешенных ситуациях. Кто-то спал сидя, кто-то - лежа на полу или растянувшись на нескольких сиденьях; давным-давно я тоже умел спать так крепко.

Я нашел целый свободный ряд. Из соседей - только девушка, которая сидит напротив меня и читает книгу. Подходя, я взглянул на нее: лицо показалось мне знакомым, будто мы уже встречались раньше.

© by Gianrico Carofiglio, 2010

Я сел, достал свою книгу, попытался читать, но через несколько минут сдался и стал смотреть по сторонам.

Мой взгляд остановился на девушке напротив, и я сразу заметил, что она старше, чем мне сначала показалось. Думаю, мы были примерно одного возраста; я смотрел на нее и все больше сомневался, что уже когда-то ее видел. Девушка сидела, слегка ссутулившись и положив книгу на колени; мне показалось, что время от времени ее губы движутся, словно она затверживает написанное наизусть. Наконец она шевельнулась, выпрямилась, откинулась на спинку сиденья, подняла книгу, и я увидел обложку. Красную, с большими белыми буквами.

У меня потемнело в глазах. Будто я вмиг лишился привычной опоры и выпал из реальности. Я даже не заметил, как заговорил.

- У моей матери была такая же книга. Она читала ее, когда я был маленьким.

Девушка подняла голову, посмотрела на меня - она только сейчас меня заметила - и не проронила ни слова. Не знала, что сказать, что сделать. Закрыла книгу, держа палец на нужной странице. Повернула обложкой в мою сторону, будто хотела сказать: это вы мне? Вы об этой книге?

Я кивнул. Я говорил именно с ней и именно об этой книге.

- Вы знаете Анну Ахматову? Это редкость.

- Я знаю эту книгу, потому что много лет назад ее читала моя мама.