Сестра сна

Взаперти

После того как Господь столь чудесным и не менее жестоким способом обострил слух Элиаса, на душе у мальчика воцарилась тишина. Только вот сплетни вокруг него не утихли. Поскольку Альдеры в страхе прятали его от глаз людских, то не скупились на оплеухи, пощечины и палочные удары, загоняя его в комнату, которую ему уже не дозволялось покидать без спроса.

В такой тихий еще недавно дом Альдеров ворвалась жизнь. Все мыслимые родственники — а это почти весь Эшберг, — как сговорившись, решили, что настало время проведать своих милых ближних. Под всякими хитроумными предлогами они проникали в дом, выказывали повышенный интерес к здоровью скотины, чрезмерно расхваливали вычищенный хлев — «ни одна корова не лежит на своей лепешке», смачно втягивали ноздрями аромат сухого сена, вовсю налегали на выставленное хозяевами фруктовое вино, восхищались порядком на кухне у Зеффихи и уж потом справлялись о самочувствии милого бедняжки. Они надеялись, что им покажут ублюдка, но Зефф с женой лишь монотонно отвечали:

— Малец хворает, сыпняк у него.

Тем, кто побывал у Зеффа в числе последних, бросилось в глаза то обстоятельство, что терпкое вино уже не выставлялось на стол, а мальчонку уж слишком долго лихорадит. Когда же порог дома переступил Нульф Альдер, смертный враг семейства, у бедного Зеффа лопнуло терпение. Он сгреб брата в охапку и зашвырнул в сугроб. Никому не удалось повидать мальчика.

Это побудило стайку эшбергских ребятишек, заинтригованных загадочными намеками взрослых, забраться после закона Божия в этот проклятый двор. Окно в комнату мальчика вычислили заранее. Все собрались под ним и всласть посмеялись над Элиасом и его глазами — желтыми, как коровья моча. Он не мог не показаться в окне и пс продемонстрировать им малую толику своей голосовой мощи. Их визгливые клики он заслышал еще тогда, когда они, приплясывая, шли мимо дома курата. Элиас зарылся головой в тюфяк и стал выжидать, когда звуковой мусор проплывет мимо. Как ни зажимал он уши руками, ничто не помогало. Поношения не утихали, и когда послышалось: «Дьявол желтоглазый!» — Элиас не выдержал. Он подскочил к окошку, распахнул его и обрушил на головы хулителей такой рык, что всех их, до смерти перепуганных, как ветром сдуло. А потом не один день мальчишки поскуливали, жалуясь на то, что им и верно явилась желтая нечисть.

Но один из них все же не поддался всеобщему страху, он остался тогда под окном. Звали его Петером Элиасом, он был сыном Нульфа Альдера. Мы уже встречались с ним, ведь его крестили вместе с Элиасом. Петер стоял под окном и не мог двинуться с места. Но не потому, что был в шоке, отнюдь. Его вдруг охватил какой-то холодный восторг при виде существа совершенно иной породы. И он услышал, как странный человечек разразился громким плачем. И плач его в тот весенний вечер так рвал сердце, что молоденькая трава внизу грустно поникла, а шум ближнего леса напоминал рыдание. Но Петер даже не шелохнулся. Он стоял с раскрытым ртом, устремив взор холодных глаз на того, кто был наверху. С этого дня Петер пытался завоевать дружбу Элиаса. Поначалу он каждый вечер простаивал под окном. Потом стал приходить реже, но с неизменным постоянством. Ему не надо было свистеть или кричать совой, чтобы известить о своем приходе. Элиас уже ждал его.

Можно утверждать, что Петер был единственным человеком в жизни Элиаса Альдера, распознавшим в нем гения. Он чувствовал, что Элиас наделен великим даром. И поскольку это чувство неотвязно преследовало Петера всю жизнь, он стремился как-то подавить Элиаса. А Элиас почти полностью покорился ему. Покорился из наивной благодарности за то, что есть на свете такой человек, который не оставил его в самые горькие минуты жизни. Элиас любил Петера.

Зеффиха же совершенно пренебрегала всем, что было необходимо для развития ее преждевременно созревшего ребенка. Она не разговаривала с ним, миску с похлебкой ставила у порога комнаты, словно кошке. Поначалу избегала общения с ним из боязни заразиться желтой лихорадкой. Нежность, мало-мальски ласковые слова были неведомы ей, как и большинству эшбергских женщин. Все меньше заботилась она и о телесной его чистоте, мальчик вскоре совершенно оброс грязью и завшивел. Обыкновенно она мыла детей по субботам и еще девочкой мечтала о том, что когда-нибудь ее будущие детки появятся в церкви с умытыми до блеска мордашками и в безупречно чистых воротничках. Ныне она разом отреклась от былых мечтаний. Зеффиха попросту распустилась. Она заметно огрубела, и то, что у нее якобы на редкость чистая кухня, было, конечно, обыкновенным враньем.

Впрочем, однажды она вроде бы вернулась к старым надеждам, попыталась стряхнуть с себя усталость и безразличие к вновь запела песни своего девичества. Однако надежды прожили не более нескольких дней. А зерно заронила Хайнциха, жена слепого пономаря. Хайнциха посоветовала ей попробовать на мальчонке всякие притирания, вливания и компрессы. Мыслишка эта, отпыхиваясь, вещала она, осенила ее ненароком в майское утро, когда все зеленело вокруг. Как зелено-то кругом, подумала она.

Должно, есть какой способ вызеленить и Элиаса. И она уже знала, какой именно.

Сперва пошли в ход листья одуванчика. Послюнявив их, Хайнциха заклеила ими закрытые веки ребенка. Весь день мальчику пришлось пролежать неподвижно. Вечером засохшие нашлепки сняли, ожидая обнаружить в глазах зелень молодого одуванчика. Но кончилось тем, что свеча, освещавшая глаза, истаяла от зависти, будучи не в силах соперничать с их желтизной.

Рано поутру снова взялись за дело, ходили но лужайкам и огородам и чуть не до полудня набивали передники травой и вообще всем, что выделялось ядовито-зеленым цветом. Не остались без внимания и годовалые сеянцы красных елей, варево из которых напоминает мед, — их усердные женщины наломали предостаточно. Хайнциха посоветовала начать с елочек. Побеги были выварены в кипятке, и когда отвар коснулся век мальчика, для бедняги это обернулось, разумеется, лишь тяжелыми ожогами. Едва он успел выздороветь, как Хайнциха придумала новый способ вернуть глазам Элиаса зеленый цвет.

Эта мысль осенила ее ненароком ввечеру, когда она косила траву для скотины. Раз уж у мальчонки нутряная хворь — Господи Боже ты мой, до нее только сейчас дошло, — надо исцелять нутро. Не долго думая, она взяла суповую тарелку, натерла в нее березовой и буковой коры, перемешала с валерьяной, тамусом, волчьим лыком, кукурузным листом и добавила две ложки молока только что отелившейся коровы. На сей раз это привело к спазмам желудка, продолжавшимся всю ночь, а когда женщины принялись за лечение и этого недуга, мальчик изгнал их из комнаты громким сердитым рыком. Хайнцихе так и не удалось вернуть глазам Элиаса меланхолическую прозелень дождевой капли, и с той поры она лишь изредка наведывалась к соседке. Работы нынче прорва, как бы извиняясь, сетовала она, да и от отелов не продохнуть.

Две зимы прожил Элиас взаперти. Время от времени приходил Петер, он молча стоял под окном, неподвижно смотрел вверх и уходил. Нульф, его отец, брат и смертный враг Зеффа, никакой кровавой взбучкой не мог отвадить сына от этой привычки. Петер приходил, молчал и снова уходил. Едва ли мальчики за все это время обменялись хоть парой слов. Однако на непреклонную верность Петера Элиас отвечал доверием.

За Пасхой пришло Фомино воскресенье. Элиасу следовало бы причаститься еще год назад, по мать добилась от курата отсрочки. Ребенок-де совсем неожиданно занемог — ножки его не держат, а тут еще какие-то хрипы в груди и в голову стреляет. Надо бы отложить причастие еще на год. На этот раз курат Фридолин Бойерляйн поверить уже не мог и решительно направился на хутор Зеффа Альдера. Курат Бойерляйн был добродушен, тощ и необычайно длиннонос. Не добившись согласия спокойным убеждением, курат перешел на необычный для него резкий тон и начал гневно осуждать тупое упрямство родителей. Зефф и его жена упорствовали. Лишь после того, как курат пригрозил им за смертный грех всеми муками ада, Зефф согласился. Жена стояла на своем. Ей, дескать, все равно, пусть даже ее жарят на вертеле над адским костром. Мальчонка причащаться не пойдет.