Сестра сна

Каждый день спускался Элиас к отшлифованному водой камню и неутомимо шлифовал собственный голос. Он кричал на разные лады, испытывая свой головной регистр, рассыпался обертонами, чередовал пение с криком, который для стороннего уха звучал бы явно зловеще. В то время он открыл в себе необычайный дар имитировать чужие голоса, о чем может поведать следующий эпизод.

В 1815 году, а именно когда отмечали праздник Тела Христова, в деревне — и прежде всего в доме Хайнца Лампартера — появились признаки своего рода религиозной истерии. Началось с того, что слепой начал городить тын для выгона на опушке леса, где проходила граница его земли и усадьбы Зеффа. Спрашивается, в состоянии ли слепой человек сделать ограду без чужой помощи?

Хайнциху в очередной раз осенило, о чем она и поделилась с Хайнцем, когда дождливым воскресеньем окинула взглядом свое маленькое владение и с размахом выгороженные угодья Зеффа Альдера. А ведь ограда-то небось и передвинуться может, мечтательно вздохнула она.

На следующий день люди видели, как Хайнц начал вслепую орудовать на границе владений, перенося ее подальше от своего дома. Хайнциха держалась поблизости, однако в укрытии. С предельной осторожностью она давала слепому указания, дирижируя действиями супруга на чужой территории. Зефф обнаружил подвох, но смолчал. Проявляя завидное терпение, он сносил неумелую городьбу. Хайнц с не менее завидным терпением поутру восстанавливал ее. Таким путем Хайнциха надеялась выцыганить землю соседа, и торг этот тянулся довольно продолжительное время.

Как-то погожим вечерком слепой вновь орудовал на земле Альдера. И тут он услышал вдруг чей-то голос, до того жуткий, что ничего подобного он в жизни не слыхал. Деревянная кувалда тут же выпала у него из рук, а толстогубый рот распахнулся во всю ширь. Хайнц опустился на колени, из его иссохших век неожиданно для него самого пролилась слеза. Неужто, — содрогаясь, подумал он, — с ним заговорили ангелы? Это с ним-то, с червем презренным?

— Отчего грешишь против соседа своего? Я, пророк Илия, говорю тебе: покайся!

Услышав эти слова, сопровождаемые громом небесным, Хайнц исторг из груди вопль ликования, вонзил пальцы в землю и размазал ее по своему лицу.

— Черная у меня душа, господин Пророк! Только не губи грешного! Баба меня попутала! — зарыдал Хайнц в таком глубоком раскаянии, что наш шельмец и сам перепугался и бесшумно удалился прочь.

Так как курат в деликатных выражениях указал Хайнцихе на дверь, она решила изложить суть происшествия в письмеце в Рим самому князю церкви. Ведь она нисколечко не сомневалась в истинности слов обливавшегося слезами супруга, которому на огненной колеснице явился сам Илья Пророк. Она заставила слепого показать ей местечко, где произошло чудо, и когда Хайнц уже вломился в чужие пределы, она с удивительной осторожностью направила его к наиболее вероятному месту чудесного откровения, как раз в середине собственной полосы с картофелем. Тут она сама взялась за городьбу, и эхо ударов двух деревянных кувалд слышалось до самой полуночи.

Уступив настоятельным просьбам, курат все же пришел на грядки для полевого благословения. Деревня чуть не взбунтовалась, многие эшбержцы никак не могли понять, почему именно это откровение считается истинным: ведь чудо, явление, видение и все такое на своем поле, в своем лесу, в своем доме — пустая выдумка. Однако Хайнциха пошла в своих замыслах еще дальше. У эшбергского резчика по дереву по прозвищу Большейчастью она заказала четырнадцать крестов и четырнадцать церковных кружек, которые намеревалась расставить на тропе, ведущей к месту явления пророка. Таким образом, полагала она, добросердечный человек сможет представить себе не только весь Крестный путь Спасителя, но и неимоверную нужду того, кому явилось чудо. И не так уж она была проста, ибо знала: уверует тог, кто узрит. Поэтому прямо посреди грядок она сколотила хибарку для защиты от непогоды наподобие скита. Там должен был стоять слепой ясновидец с молитвенно сложенными руками и ликом, удивленно запрокинутым к небесам.

До этого, правда, не дошло. Духовные власти в Риме не ответили на письмецо. Большейчастью предъявил счет за кресты и кружки, и тут выяснилось, что супругам придется расстаться с коровой и быком. С тех пор Хайнциха долго не появлялась на людях, даже на литургии. «О Господь со святыми пророками, работы по хозяйству невпроворот, — тарахтела она, — и от отелов не продохнуть».

После того как Элиас путем неустанных упражнений обрел голос, обладавший невероятно мягким звучанием, курат Бойерляйн назначил его читать но воскресеньям Послания апостолов. Но и на этом поприще наш герой долго оставаться не мог, так как невыразимо пленительный голос настолько завладевал прихожанками, что у них пропадало всякое благочестие. Как только мужечадо принималось читать, на евангельской стороне храма нарушалось подобающее богомольцам спокойствие. Скамьи начинали поскрипывать и пошатываться, все слышнее становился шорох воскресных юбок и треск лифов, руки либо беспрестанно поправляли прическу, либо нервозно барабанили пальцами по молитвеннику, башмаки норовили с грохотом свалиться с ног на пол, и наконец, в поминальное воскресенье, когда одна из престарелых Лампартерш при оглашении апостольского слова замертво хлопнулась об пол, курат Бойерляйн догадался, что голос Элиаса скорее умаляет благочестивое настроение, чем поощряет его. Иные из парней всерьез задумали разбить в кровь медоточивые уста того, кто так заморочил головы их бабенкам. Слава Богу, ему удалось этого избежать, так как та самая Альдерша, которую называли Сорокой, не замедлила выдать планы грозных ревнивцев. Надо, однако, понять душевную смуту мужиков, чьи жены начинали страшно ерзать и шуршать юбками при звуках ангельского голоса. Надо войти в их положение.

В четырнадцать лет Элиас закончил учебу, и мы не можем не ужаснуться тому, что он уже прожил больше половины своей жизни.

Напрасно читатель будет вместе с нами ожидать какого-либо события, мановения извне, которое вырвало бы Элиаса из тусклой дыры. Мог же какой-нибудь ученый путешественник, образованный меломан забрести по ошибке в Эшберг, сделать шаг навстречу Элиасу, услышать его голос и удивленно воскликнуть: «Взгляните же на него! Он еще заставит о себе говорить!» С каким удовольствием поведали бы мы о том, как прощается наш герой с отчим домом, который никогда таковым не был! О последнем его разговоре с животными на берегу Эммера — с ланью по имени Рези, с барсуком Вунибальдом, лисенком Липсом, хорьком Зебальдом и важным, надутым снегирем! О том, как он отправился в Фельдберг и своим чудобасом произвел фурор в Музыкальном институте! О том, как постиг он нотную грамоту и в игре на органе превзошел не только учеников, но и самого маэстро! С какой радостью мы представили бы читателю его «Первый квартет для струнных инструментов», если бы таковой был написан, сочиненную между делом фугу или какую-нибудь незавершенную, по великолепно задуманную часть сонаты! И с каким трепетом листали бы мы список сочинений Альдера, восторгаясь каждым новым опусом сильнее, нежели предыдущим.

Образованный ценитель музыки в Эшберг так и не забрел. А когда кое-кто все же и попал туда, то это была сама зависть во плоти.

Вернемся, однако, к мужеобразному ребенку, который по воскресеньям читал Послания апостолов голосом, приводившим одних в сладостное томление, а других — в бешенство. Однажды во время воскресной службы в маленьком храме произошел поистине несчастный случай, который, однако, никоим образом не связан с голосом Элиаса. Сколь бы неделикатно это ни прозвучало, мы должны сказать, что случившееся несчастье открыло Элиасу дорогу к музыке, подняло его на возвышение, на котором установлен орган.

Вармунд Лампартер, приставленный к мехам органа, был изрядным лентяем, да к тому же беспробудным пьяницей, и в то самое воскресенье он опять поднялся на свое место с перекошенным от хмеля лицом. Оскар Альдер хотел было немедленно отослать его домой, да испугался, что этот мерзавец не сумеет целым и невредимым преодолеть спуск по крутой лестнице. К тому же Лампартер с тупым упорством рвался исполнить перед Господом свой воскресный долг по части раздувания мехов. Горя желанием приблизить конец бесконечной проповеди курата, Лампартер начал со своего возвышения благословлять сидящую внизу паству. Когда какой-то шутник потянул пьяницу за рукав, тому удалось освободиться и даже прогундосить что-то на латыни, в этот момент и случилось несчастье. Вармунд Лампартер перевалился через барьер и упал на каменный пол. Бедолага разбился насмерть, но умереть мгновенно ему не суждено было, лишь на десятый день мучений, сопровождаемых душераздирающим криком, Бог милосердный навеки упокоил его душу. А на каменной плите, о которую ударилось грузное тело, курат Бойерляйн велел сделать такую назидательную надпись: