Подруги-отравительницы

В диком мире ненависти, который он создал, она быстро стала с ним одним целым. С виду она еще сопротивлялась, еще пыталась от него отделаться: как ему не стыдно требовать от нее такое. В ответ он говорил с издевкой: «Ты жена мне или не жена? Не выходила бы тогда замуж за работягу». Потом она ушла в себя, затаилась. Но и там, куда она уединилась, он был вместе с ней.

Что дальше? Что должно было случиться теперь? Она часто говорила мужу, что хочет ребенка. В ответ он грозился: если она родит, он засунет ребенка в ледник или шилом ему башку проткнет. Ей было одиноко. Превозмогая стыд, она снова бросилась к Грете. Поначалу ей было неловко. Но ей нужна была подруга, нужно было с кем-то поговорить, излить душу, нужно было еще что-то, она и сама не знала, что именно. Она жила в страшном напряжении. Напряжение было таким сильным, что часто у нее все путалось в голове, она не понимала, где находится, что делает. Путалось все от злости на то, что она снова послушалась Линка, который дал слово ей и отцу, что будет жить с ней в ладу, а сам нарушил обещание. Все в ней было перевернуто вверх дном от этой безграничной ненависти к мужу, который воспользовался ее доверием к отцу, злоупотребил этим доверием, а во время ссор еще и злорадствовал: теперь-то от меня не убежишь. Как она говорила позднее, в мозгу у нее все зудело; она ничего не могла с этим поделать. Мир ненависти был сильнее ее, высасывал из нее все силы. В наказание за то, что она все забывала, спорила с ним, не желала его ублажать, он перестал давать ей деньги, запретил ей устраиваться на работу и сказал, что, по его разумению, деньги себе заработать она может, обслуживая мужчин.

Грета Бенде беспокоилась за Элли, когда Линк в последний раз пришел за ней в квартиру фрау Д. На следующий день она с горечью узнала, что Элли вернулась домой, и, возможно, как раз в тот момент, когда она беспокоилась, Элли лежала в объятиях Линка. После этого целую неделю они почти не виделись; Элли избегала встреч с подругой. А когда они сталкивались на улице, Элли смущенно выдавливала из себя несколько слов и уходила, а подруга тотчас хваталась за свое излюбленное средство — принималась изливать на бумаге жалобы на то, что Элли причинила ей невыносимую боль, «ведь только ты одна знаешь, что я приросла к тебе намертво. Зачем ты мне внушила такое сильное чувство, если тебе и с Линком хорошо? Я готова разрыдаться, любовь моя, когда вижу, как ты гуляешь с ним и веселишься». Горевала Грета недолго; Элли вернулась, и она приняла ее как раскаявшуюся грешницу. Она была задета за живое: как Элли могла причинять ей такую боль? Но слишком уж сильна была ее страсть.

Элли отчаялась, запуталась, была сломлена. И когда она ухватилась за подругу, на уме у нее было лишь одно: она ей нужна, ей хочется быть с ней, ей нужно быть с ней сейчас. В отчаянии она думала об одном: ей нужно наказать мужа, отомстить за то, что он оскорбил, опозорил ее и отца. Пора было покончить с Линком. Он приучил ее к дикому разгулу страстей. Неожиданно она полюбила свою подругу с такой горячностью, что та сама удивилась. Она полюбила ее, как беглец любит свое убежище, свое оружие. Она бросилась в эту любовь с головой, исступленно, ища спасения. Заодно любовь к подруге должна была уберечь ее от крайностей, ибо она уже смутна чувствовала, к чему подталкивает ее жажда мести, и хотела зарыться с головой в любовное безумие, только бы ничего не видеть, ничего не слышать. Один раз Элли уже обронила загадочную, таинственную фразу, которую позднее твердила без конца: она еще докажет подруге, как сильно она ее любит.

Теперь страстная любовь к Грете вспыхнула не оттого, что в душе Элли пробудилось сильное, дремлющее влечение, теперь эту страсть порождали и питали необычные обстоятельства, в которых она оказалась. Это они взрастили то, что было у нее лишь в зачатке, привели в действие старый механизм, который стоял без дела. Так тонущие при кораблекрушении доходят до неслыханных дикостей, которые едва ли им свойственны, едва ли соответствуют их характеру. Теперь в душе Элли поселилось нечто такое, что возымело над ней ужасную власть и ни на минуту ее не отпускало. Это был ее ужасный муж, которого она впустила в себя и хотела из себя извергнуть.

Страсть друг к другу они обе подогревали ненавистью к мужьям, вернее, только к одному мужу — Линку, поскольку своего мужа Грета ненавидела за компанию, для вида. Эта ненависть нужна была им для того, чтобы оправдать и обелить свою предосудительную любовь, которую сами они считали чуть ли не преступлением. Все эти разговоры, объятия, прикосновения придавали Элли необычайную уверенность и твердость. Она была совершенно согласна с Гретой, которая однажды написала ей: «Вот уж, поистине, трагедия, что у нас на шее такие типы и нам приходится так себя неволить». В этом особом мирке, куда Элли сбежала, чтобы одолеть мужа, она находила покой и убежище. Это было как раз то, в чем она нуждалась: и голове у нее зрели опасные замыслы, она жаждала мести она задумала какое-то тайное, преступное дело. Когда она бросилась в объятия Греты, она уже ступила в запретную область.

Поначалу у Элли возникла мысль: если бы он заболел и слег, тогда бы он научился ценить жену. По сути, в тот момент она уже желала его смерти, но не решалась себе в этом признаться: сознательно она еще не хотела прикончить Линка. Она думала о том, как бы заставить его измениться, исправиться. Теперь подругам было совсем невмоготу. Мужья их разлучали, Линк был жесток, как никогда. Элли и Грета не знали, как им быть. Они обращались к гадалкам, которые, как водится, говорили о будущем какими-то туманными намеками. Элли хотела развестись, но потом передумала. Почему она передумала? В уме у нее уже созрело другое решение; по ее словам, она была не уверена в том, что ей удастся добиться развода. Теперь в письмах она часто раскаивалась в том, что вернулась к Линку и причинила своей подруге такую боль: «Но только ты еще увидишь, я тебе еще докажу, что готова пожертвовать ради тебя всем, даже жизнью».

В те дни здравомыслящая и даже практичная Элли впала вместе с подругой в какую-то странную романтическую эйфорию. Это было такое же, только многократно усиленное, ощущение, которое на две недели объединило ее с Линком: оно напоминало сон, вернее, опьянение. В душе у нее все преобразилось, приобрело иное звучание. Так заворожили ее две силы: неотвязные мысли о ненавистном Линке, мысли, от которых она хотела отделаться, и нежная страсть к подруге. Но в первую очередь страсть — вот что придавало ей смелости, заставляло вести себя мужественно, по-мужски: она без умолку твердила: «Я докажу, что люблю тебя». Эти неодолимые чувства, сливаясь воедино, завладевали ее душой. Она поддалась этому наваждению, она уже не могла его сбросить. Она часто впадала в исступление, и ей казалось, что она живет ради Греты: «Я готова на что угодно, лишь бы быть счастливой и раствориться в любви». Когда Грета говорила, что чувствует себя виноватой, она возражала: «Нет, я тебя ни в чем не виню». Но тут же всегда признавалась и в другом: «Я хочу отомстить и только». Кому она хотела отомстить, кого Элли хотела наказать, почему это желание приняло такие причудливые формы? Тот, на кого она покушалась, уже не был реальным человеком по имени Линк.

Поначалу все ее душевные силы притягивала к себе ненависть, которую он в нее вселил: эта ненависть, естественно, ширилась, росла, искала себе жертву. Против этой ненависти, этой чуждой, вбитой в нее силы, в ее душе восстало прежнее исконное естество. Внутри у нее установилось равновесие, но поддерживать его было не так-то просто. Ненависть вывела ее из равновесия. Хрупкий баланс статических сил был нарушен; чтобы вновь наладить работу этого механизма, нужно было вернуться в прежнее спокойное состояние. Нужно было устранить этот перевес, восстановить баланс сил. Это было ей необходимо еще и потому, что такая ненависть по сути была ей чужда, путала ее, внушала страх, угрожала ее целомудрию, свободе, невинности. А ведь Элли в известном смысле так и осталась невинной. Внутри у нее начался процесс очищения; вокруг проникшей в нее заразы скапливался гной. Так подспудно в ней зрела воля к действию. Насаждение, сон наяву — все было на пользу этому желанию, создавало для него питательную среду. А Элли, которая уже давно не владела собой, нисколько не сопротивлялась и даже шла у него на поводу. Она словно отрешилась, забылась сном.