Мистические истории (СИ)

Вступление про Гарольдову миссию изрядно подзатянулось, а всё потому, что миссия непростая и не настолько легкая, как кое-кому может почудиться. Даже совсем нелегкая, потому что всё, абсолютно всё на этом свете имеет тенденцию к износу, особенно при интенсивной эксплуатации. И, чтобы износа не случилось, во всяком случае, раньше положенного и отпущенного на энное количество трудов времени, и, чтобы организм функционировал бесперебойно (да-а, не каждому такое счастье дано), следует время от времени посещать своего доктора. Можно сказать, очень личного доктора. Он прощупает-измерит-проверит молодой организм, давление там, лейкоциты и прочие тельца, витаминчики назначит и так далее (подробности при вашем личном посещении). И Гарольд исправно своего доктора посещал. Чтобы держать в порядке и здравии свою драгоценную функцию. Ну, когда все точки над И расставлены, можно выразиться уже вполне определенно: детородную функцию – и ведь как благородно звучит!

Войдя в поликлинику, Гарольд поднимался по эскалатору на второй этаж, сворачивал направо, проходил мимо двух небольших магазинчиков, и рядом с витриной второго магазина находилась дверь в кабинет врача. Почему и каким образом эти магазинчики проникли сюда, в поликлинику и обосновались здесь, совершенно непонятно и простым смертным неизвестно и не будет известно никогда. Гарольд проделывал этот небольшой путь до двери врача множество раз и обладал хорошей зрительной памятью, поэтому, даже не очень рассматривая, хорошо знал содержание витрин обоих магазинов. Магазин, который возле самой двери врача – музыкальный. Экспозиция на витрине практически никогда не менялась: в середине две изящные лаковые скрипки, кокетливо опираясь спинками на подставки, стояли в обрамлении двух сумрачных гитар по бокам; за скрипками, как бы поддерживая их хрупкую тонкострунность, громоздились друг на друге три разновеликих и разноцветных барабана, в правом углу томно изогнулся блестяще-гордый саксофон, в левом – высился торжественно контрабас, устало опираясь коричневым плечом на задрапированный черным материалом задник витрины.

Гарольд мало разбирался в музыке, предпочитал легкую и романтическую, барабаны и контрабас были ему чем-то неприятны и чужды, саксофон тоже своим излишним блеском слегка отпугивал, только душещипательные гитары и тонкозвучные скрипки были ему по душе, он обожал слушать романсы, исполняемые под эти изящно выгнутые как женские фигуры, инструменты. И, проходя мимо музыкальной витрины, Гарольд каждый раз думал, что давно он не посещал концертов и вздыхал: некогда!

Ну, а витрина, мимо которой он проходил сразу после эскалатора, занимала его еще меньше, чем музыкальная. Мало того, она ему совсем не нравилась. Хотя для кого-то она могла представлять интерес и, быть может, даже большой. Зависит от того, кто и с какой целью ее рассматривает. Гарольд хоть и не рассматривал ее подробно ни разу, но всё равно знал определенно, что в ней находится. Или кто. Полу-кто или полу-что. Однажды Гарольду пришла мысль, что манекены, это не совсем предметы, не абсолютно предметы, у них есть руки, ноги, тела, и рот с глазами. На картинах у нарисованных людей тоже всё это есть, но на картинах люди плоские и неподвижные, а манекены имеют объемы, выпуклости и впадины в нужных местах – всё как у живых людей. Их можно потрогать, взять за руку, поправить прическу и даже переставить на другое место. Ну, почти как людей. К тому же их можно переодевать. Вот этих двух манекенов в центре витрины Гарольд бы переодел. Однажды он даже приостановился от этой внезапной мысли. И поймал себя на давнем желании, тайно и быстро посещавшем почти в каждый момент, когда он проходил или пробегал здесь: ему всегда хотелось здесь остановиться и смотреть внутрь. Смотреть снисходительно, слегка презирая, но смотреть долго и подробно, постепенно проникаясь страхом. Поэтому он и не останавливался, боясь этого страха. Боясь, что и его когда-нибудь заставят, вынудят стоять вот так же, всем на обозрение, вызывая жалость, сочувствие или легкое презрение, и та, кто будет стоять рядом, станет неловко – и всем будет видна эта неловкость – драпировать впереди складки своего наряда, и мерзкие улыбки будут блуждать по лицам зрителей. Еще ужаснее представлять, что будет потом . Жить, есть, спать с одной и той же, смотреть ежедневно и еженощно на одну и ту же, да еще и носиться с маленьким вопящим свертком по ночам, то есть, разрушить свою жизнь навсегда и бесповоротно.

И Гарольд однажды уже не только приостановился, а встал перед витриной, чтобы всмотреться хорошенько в этих двоих и убедить себя, что с ним ничего подобного не случится, хотя бы потому, что он не собирается в обозримом будущем прерывать свою миссию .

Девушка была идеальна. С идеально красивым гладким розовым личиком, с большими синими глазами под черными игольчатыми ресницами, приоткрытый в улыбке алый пухлый рот показывал ряд мелких белоснежных зубов, и невероятно тонкая талия. От одной талии, такой непорочно-тонкой с ума можно было сойти. На пышной золотистой головке была несколько небрежно водружена белая шляпка с сеточкой-вуалью, белое, низко декольтированное на высокой розовой груди платье облегало талию и бедра и потом уж спускалось пышными каскадами до кончиков остроносых белых туфелек.

Вот это белое платье, да и всю эту белую одежду Гарольд бы снял и переодел девушку во что-то другое. Короткую юбку, открытую маечку, спортивные тапочки и кепочку на голову, а не эту шляпу. Ей бы очень подошло. И замуж бы расхотелось. Но не переоденешь. Во-первых, он в этом магазине не работает, во-вторых, это свадебный салон. Поэтому рядом с девушкой прочно стоит жених. Высокий, в традиционно черном костюме, со смуглым, четко вырезанным и квадратным как у Шварценегера подбородком и короткой стрижкой ежиком, тоже как у него, а в лацкане пиджака белый цветок.

У Гарольда время еще оставалось, и он продолжал стоять у витрины. Он почувствовал, что ревнует. И смотрел на жениха почти с ненавистью. Такая девушка, такая идеальная девушка, он бы не решился дотронуться до нее, не то, что делать маленьких гарольдчиков. Вряд ли подобную встретишь в жизни. Если ее переодеть – совершенство! А этот охламон уже руку к ней протянул. Да и она к нему, их руки почти соприкасаются… Вот-вот схватятся за руки и побегут… куда? В постель, конечно, куда же им еще бежать, все туда бегут, еще до свадьбы. Но постели-то здесь нет, злорадно усмехнулся Гарольд и отправился к врачу, мимо музыкального магазина, который он в этот раз даже не заметил. На мгновение ему почудились за спиной странные нестройные звуки, как будто настраивали сразу несколько инструментов, но Гарольд уже открыл дверь и вошел в кабинет.

Когда Гарольд через час вышел от врача, то, как всегда, сразу свернул налево, к эскалатору, который спускал вниз и, как обычно, уже о витринах не помнил.

Через две недели Гарольд снова направлялся к личному доктору – бумагу с только что полученным анализом крови следовало показать врачу, и перед свадебной витриной на минутку приостановился. И улыбнулся своим прошлым глупым мыслям. Но девушка была прекрасна, даже еще прекраснее, чем в прошлый раз. Хотя в ней ровно ничего не изменилось. Вот только… Гарольд не мог вспомнить, они тогда держались за руки, или еще нет… Но ведь какая-нибудь служащая салона могла их подвинуть друг к другу. Он быстро прошел мимо этих коротеньких мыслей и мимо неподвижных фигур в витрине – врач не любил, когда пациенты опаздывали.

Потом Гарольд оказался перед витриной через два месяца. Поясницу прихватило ни с того ни с сего, наверно, от нервного переутомления, не иначе. Девушка попалась слишком любящая, хотела играть в папу-маму и семейное счастье, родителей на помощь позвала. Но Гарольду родители не закон. А закон есть вполне нормальный: сама пришла, сама пожелала, никто не заставлял и никто ничего свадебного не обещал. Но до закона дело не дошло. Гарольд объяснил родителям, что из него муж не получится. Он всех любит. И их дочь тоже… любил. И еще – ВСЕХ! Понимаете? Они почему-то побледнели, но поняли и ушли, вместе с девушкой. Но не сразу. И время на всё это тоже ушло. Поднимаясь по эскалатору, Гарольд осторожно потрогал правую челюсть: еще было больно. Достижение консенсуса с родителями девушки далось непросто, особенно с отцом. С людьми вообще трудно, то ли дело манекены, думал Гарольд, стоя перед витриной. От этих никаких неприятностей и неожиданностей. Вот на такой девушке даже жениться можно. Идеал! Совершенство! Но таких не бывает на земле, только вот здесь – одна-единственная. А этот болван-шварценегер, на него даже смотреть не хотелось. Гарольд уже почти повернулся, уже шаг сделал в сторону, уже почти ушел, но запнулся и оглянулся. В витрине что-то было не совсем так. Будто всё так, но… не так! Они не только крепко держались за руки, они стояли очень близко, совсем близко, вплотную друг к другу. И были такие устремленные вперед, словно и вправду собрались немедленно жениться. Вот сейчас сорвутся с места и побегут. Но даже не в этом дело. Гарольд пристально смотрел на фигуру девушки, на место пониже талии (кажется, уже и не такой тонкой), там явственно обозначалось утолщение, некая округлость, которую не могли скрыть пышные сборки, начинавшиеся только от середины бедер.