Во имя жизни

— Зачем ты это делаешь, мама? Зачем?

— Изгородь требует починки, — отвечала мать, продолжая работу: тук, тук, тук...

— Но зачем? Зачем? — негодующе кричал Икинг.

Мать перестала стучать молотком и глянула на него со злостью.

— Мне нужна изгородь, — сказала она с расстановкой, и вены у нее на лбу вздулись. — Изгородь нужна твоей матери, а стало быть, и тебе.

Тук, тук, тук. Тук, тук, тук.

Вечером по ту сторону изгороди не играли на гитаре. Икинг знал почему.

Чахоточный Икинг. Восемнадцатилетний костлявый Икинг. Смертельно бледный, он уже не встает с циновки. И все время ждет музыки с другой стороны изгороди, — музыки, которая смолкла три года тому назад.

Сегодня ночь под рождество. Его ночь под рождество. Он должен быть счастлив сегодня. Кто-то должен подарить ему счастье.

Мать тихо напевает, сидя в уголке. На столе — библия, никто ее не читает: и мать, и сын неграмотны. Но сегодня — ночь под рождество, и они это знают.

— Сегодня рождество, — напомнила мать.

— Рождество, — эхом отозвался сын.

— Помолимся, Икинг.

Икинг поднялся. При виде его изнуренного болезнью тела сердце матери сжалось.

— Приляг, Икинг, я помолюсь одна.

Но Икинг ее не послушался. Он медленно подошел к двери и спустился во двор. Мать будет молиться. «Да может ли она молиться?» — недоуменно спрашивал он сам себя. Икинг посмотрел на изгородь, которую поставила и укрепила мать, чтобы разбить его сердце. Пошатываясь, он подбежал к изгороди: она притягивала его своей запретностью, суровой непоколебимостью. Икинг жадно приник к щели и увидел ЕЕ. Губы у него пересохли; стараясь говорить внятно, чтоб девушка услышала его слова, он произнес:

— Сыграй для меня сегодня.

Икинг понял, что она его услышала: некрасивое лицо резко повернулось к разделявшей их изгороди. Икинг заплакал: он говорил с ней — в первый раз, в первый раз...

Он сразу же лег, как только вошел в дом. Лег лицом к окну, выжидая, когда зазвучит музыка. Плотнее завернулся в одеяло, чтоб согреться. Лунный свет, проникший в комнату, выхватил из темноты его лицо — бледное, страждущее, просветленное надеждой, и мокрое красное пятно на одеяле, — там, где оно касалось его губ.

Стрекотали цикады, шелестели листья. Сияющая полная луна плыла по небу на запад. Порою, сбившись с пути, в комнату залетали темные летучие мыши. Огонек керосиновой лампы неудержимо манил белого шелковистого мотылька. Но вот смолкли усталые цикады. Луна вошла в зенит. Летучие мыши вылетели в окно. Мотылек с опаленными крыльями упал на стол возле полюбившегося ему огонька. А музыки все не было. И тогда Икинг понял, что изгородь отделяет от него не только соседский дом, но и сердце девушки...

Наступила полночь.

— Господь является миру,— торжественно сказала мать.

— Господь явился миру, — произнес сын, все еще прислушиваясь, не зазвучит ли музыка: через его душу изгородь не проходила...

А луна все плыла, плыла, плыла...

В два часа ночи Икинг закрыл глаза, и руки его похолодели. Мать заплакала. Сердце его больше не билось.

В два часа три минуты — всего лишь через три минуты! — за изгородью послышались звуки гитары. Резкие. Звенящие. Пронзительные. Звуки той же гитары. И на сей раз та, что играла на ней, не оборвала песни.

Бьянг, сидевшая возле сына, поднялась, подошла к окну, осуждающе глянула в сторону соседей.

— Издеваются, — сказала она глухим негодующим голосом. — Кто еще вздумал бы играть в такое время? У меня умер сын.

Но видела она перед собой только изгородь, которую сама построила и укрепила, величественно белую в предрассветных сумерках.

АРТУРО Б. РОТОР

Артуро Б. Ротор (род. в 1407 г.) — старейший англоязычный новеллист и публицист. Получил медицинское образование, но писать начал еще в студенческие годы, когда редактировал университетский студенческий журнал. Первый свой рассказ опубликовал и 1925 г. По окончании университета был практикующим врачом, работал в колонии для малолетних преступников на острове Палаван и одновременно занимался литературной деятельностью. Первый сборник рассказов А. Ротора вышел в 1937 г. Во время второй мировой войны писатель находился в США, будучи секретарем-распо-рядителем при президенте Республики Филиппины М. Кэсоне. По окончании войны сотрудничал в крупнейшей газете «Манила тайме», писал публицистические статьи, газетные очерки и фельетоны.

СИТА

Туронг привез его из Пауамбанга на своей парусной лодке: катера, ходившие вдоль берега, не делали остановок у маленьких скалистых островов, где росли кокосовые пальмы. Было около полудня: встречавшие стояли под раскаленным добела солнцем, отразившимся нестерпимо ярким светом в каждом камешке, каждой ракушке, — глава муниципалитета, приходский священник, дон Элиодоро, владелец почти всех кокосовых пальм на острове, и врачеватель травами, местный оригинал. Они слегка удивились, когда приезжий заговорил с ними на их родном языке, но потом, присмотревшись к нему, поняли, что не так он прост, как кажется. Он шел с непокрытой головой и машинально подносил тыльную сторону руки ко лбу. Делал он это скорей по привычке, чем от желания укрыться от солнца.

— На Анайат приехал иностранец, молодой-молодой.

Он действительно был молод, одинок и очень замкнут. У него было волевое лицо — таким людям часто приходится напускать на себя холодность и надменность, чуть сутулые плечи — не от бремени жизни, а от подчеркнутого небрежения к собственной внешности; какой еще школьный учитель мог позволить себе одеваться так небрежно и при этом не выглядеть жалким бедняком, кто еще мог ходить по деревне с отчужденным скучающим видом, не вызывая неприязни окружающих?

Учителю приготовили комнату в доме дона Элиодоро, чтобы он не тратил по утрам время на дорогу. Но он лишь скользнул беглым взглядом по большому каменному дому с широким балконом в испанском стиле, сводчатыми дверьми, мощенным плитняком внутренним двориком и поселился у Туронга в ветхой лачуге, стоявшей у самого моря. Пусть море волнуется, штормит, его это не беспокоит. Пусть домишко Туронга далеко от школы и церкви — прогулка ему только на пользу. Не будет ли он чувствовать себя одиноко, общаясь лишь с неграмотным рыбаком? Нет, он привык к одиночеству. Пусть живет, как хочет, решили старики. Они поняли, что ему важна не столько близость моря, сколько его безмолвие; видно, учитель собирался открыть ему тайны, которые не мог поверить никому.

У всех на уме был только учитель. О нем говорили в цирюльне, на петушиных боях, в мелочной лавке — какая у него походка, какие непокорные кудри, какой взгляд. Они мысленно облачали его в королевский пурпур, окутывали легендой, представляли себе верхом на вороном жеребце или стоящим у голубого автомобиля. Мистер Ретеч? Само имя вызывало в воображении образы далеких чудных стран и людей, которых им никогда не увидеть. Конечно, он был для них отпрыском знатной семьи, поэтом, художником, сказочным принцем.

Вечером дочь дона Элиодоро, привалившись к отцовскому плечу, рассказывала ему шепотом, задыхаясь от волнения, про первый урок в школе:

— Поклонился, будто мы ему ровня, попросил список. Стал каждого вызывать по списку, а мы сидим — глаз с него не сводим. Потом как дошел до моего имени, отец, случилось что-то удивительное, ты не поверишь! Назвал мое имя и замолчал, словно что-то позабыл, а сам смотрит, смотрит в список. Я слышала, как он три раза произнес сквозь зубы: «Сита, Сита, Сита». Да, сэр, говорю, я — Сита. А он глядит на меня, будто я что-то непонятное говорю, и молчит. И знаешь, отец, мне показалось, что он молил меня взглядом; ну скажи, скажи, что это не твое имя, что ты обманула меня. Он как-то сразу осунулся, и вид у него был такой несчастный, я готова была сквозь землю провалиться. А он спрашивает: «Тебя зовут не Сита? Это, наверное, ласкательное имя?» — «Мой отец всегда зовет меня Ситой. сэр», — отвечаю я. «Не может быть, вероятно, полное имя — Пансита, Луиза или...» Он говорил еле слышно, отец, и все время смотрел на меня умоляющими глазами. Но я помотала головой. Похоже, это рассердило его, он подумал, что я просто упрямая девчонка. «Пресвятая дева, — говорит, — проплыть тысячу миль... Нет, это невозможно!» А сам глаз с меня не сводит: наверно, ему досадно стало, что попалась такая упрямая ученица. Но ведь на самом деле я не такая, правда, отец?