«В бананово-лимонном сингапуре»

А тысячелетняя слива, живущая у родника на острове в Эгейском море! Помню как в жару пил из жестяной кружки холодную пресную воду, а вокруг штормила стихия солёной воды. С оливы под ветром падали почти чёрные маслины. Она ещё плодоносила.

— Чего‑то вас долго нет, — раздаётся за спиной. – Дым пускаете? Кому кадите?

Юркий Михаил Иванович со сползшими на нос очечками, со смятой газеткой в руках прерывает целительскую для меня череду воспоминаний. Это он вызвался привезти из коридора к моей постели кресло–каталку, помог в неё перелезть.

— Кому кадите? – снова вопрошает он и, видя что я не нахожу, куда выкинуть докуренную сигарету, устремляется на лестничную клетку, откуда приносит банку для окурков.

— Спасибо.

— Не швыряйтесь этим словом. Знаете, что оно означает? Спаси Бог! Хотите, отвезу обратно в палату? Скоро обед.

— Спасибо. То есть, благодарю. Я сам.

— Да, видел, как вы мучаетесь с колёсами. Всё время заносит не туда.

Он разворачивает меня с креслом–каталкой, вывозит из светлого вестибюля с тополем за окном в полумрак коридора. У раскрытой двери нашей палаты приостанавливается, нагибается к уху.

— Заметил у вас крестик на шее. Хотите, дам почитать газету «Русь державная»?

9

Неужели дела мои так уж плохи? Судя по тому, что я увидел, возвратясь в палату и подкатившись к зеркалу над рукомойником, неважны.

Безволосая голова – сущий череп, синячищи под глазами.

Воспользовался случаем, кое‑как запоздало умылся. Подкатил к своей кровати, перебрался на неё.

Услужливый Михаил Иванович тотчас выкатал опустевшее кресло в коридор. А там уже подкатывала с громыхающей двухэтажной тележкой санитарка.

— Мужички! Разбирайте еду! Живенько!

— Супчик на первое! Перловый! – Бодро крикнул от дверей Михаил Иванович. – Будете?

Все кроме меня были ходячие. Все разносили наполненные тарелки по своим тумбочкам. Лёжа поверх одеяла в привезённом Мариной домашнем тренировочном костюме, я смотрел на суету людей, радующихся хоть какому‑нибудь нарушению нудного течения больничного времени. И никак не мог взять в толк – где я все это уже видел?

— Кушайте дорогой! Будете кушать – будете жить, – мимоходом посоветовал бородатый кавказец.

— Кто вы? – спросил я этого рослого человека с непомерно большим животом, распирающим больничные шаровары. Из Айзербайджана?

— Армянин, – ответил он, присаживаясь со своей тарелкой супа на табурет рядом с моей кроватью, – надо питаться.

— Потом. Позже. Вы здесь уже сколько дней?

— Завтра обещают выписать, – неопределённо ответил он и поделился. – Летел из Еревана в Москву. По дороге – инфаркт. Были в Ереване?

— К сожалению, никогда. Вы там живёте или в Москве?

— Во Франкфурте на Майне. Там семья. Там моя база. Летаю оттуда по всему миру – в Америку, по всей Европе, в Индию, Пакистан.

— Торговый бизнес?

— Я доктор. У меня пациенты по всему миру. – Он дохлебал суп и сообщил, понизив голос, — Года полтора назад завтракал вместе с Бен Ладаном.

— Где? – Задал я глупый вопрос.

И получил ответ:

— Врачебная тайна.

— А можно спросить – зачем летали в Ереван?

— Занимаюсь благотворительностью. Открывал школу.

От этого разговора голова пошла кругом. Я закрыл глаза. Под усыпляющее звяканье посуды начал задрёмывать.

…Похожий на ветхозаветного пророка Бен Ладан со своим посохом и автоматом, которого я не раз видел на экране телевизора, и этот словоохотливый армянин с его довольно‑таки фантастической судьбой…

Собственно, от каких болезней он лечит, летая по всему свету? А может, голова кружится и впрямь от того, что ничего ни ем?

Стремительная, запыхавшаяся Марина склонилась надо мной, целует.

— Почему не обедал?

— С чего ты взяла?

— Люди говорят. Сейчас же садись. Будешь есть то, что я приготовила. Хочешь совсем ослабнуть?

Достаёт из большого пакета термос, наливает в нашу домашнюю миску борщ, выдаёт ложку.

И пока я впихиваю в себя первое, перекладывает из пластиковой коробочки в тарелку котлету с картофельным пюре, нарезанный кружочками огурец.

— Спасибо Мариночка. С меня борща хватит. Больше не смогу, — я впервые обращаю внимание на то, что голоса моего почти не слышно. Слабый, старческий.

— Только что была в ординаторской у твоего врача. Она сказала, необходимо мясо. Не капризничай, – Марина вилкой запихивает мне в рот куски котлеты. А у меня нет сил на то, чтобы жевать.

Я готов заплакать, как ребёнок, от её усилий, своей беспомощности, от того что палата смотрит на то, как меня кормят.

В конце концов, наверное, каждого кто ухитрился дожить старости, ждёт подобный итог. Но ведь внутренне я не чувствую себя стариком!

— Ну ладно, – говорит Марина. – Дай слово, что поешь позже. А пока вот выжала тебе полную бутылку морковного сока. Запей им дневные таблетки.

— Хорошо.

Принимаю лекарства. Марина начинает прибирать посуду. Вдруг понимаю, что она голодна. Зверски.

— Так и быть, — неожиданно легко уступает она моим уговорам. – Ложку ты, ложку я.

Как славно быть вместе, обедать вместе.

Марина больше чем на тридцать лет моложе меня. Замоталась с ребёнком, со мной…

— А что Ника? Как Ника?

— В этот раз не взяла её с собой. Наша девочка позаботилась о тебе, увидела, везу мобильный телефон, говорит: «Отвези папе и радио, чтобы слушал свою «Свободу». Радио и мобильник вот в этом пакете.

— Кстати, звонила Тамрико из Тбилиси?

— Нет. Только не волнуйся. Ты и так сделал всё, что мог. Лежишь тут с инфарктом…

«Сам погибай, а товарища выручай», – вспомнил я слова Немировского и опять с ужасом подумал о том, что он мог не выслать денег, мои усилия были напрасны и Алёша обречён остаться недвижным инвалидом.

— Марина, а курить привезла?

Она нерешительно смотрит на меня. И тут раздаётся голос Михаила Ивановича:

— Он у вас курит возле лифта. Правда, ему врач разрешила.

Марина достаёт из сумочки пачку сигарет, зажигалку.

Забираю их, прошу привезти из коридора кресло, провожаю её до вестибюля.

И остаюсь наедине с моим зоконным тополем.

10

Я лежал под очередной капельницей. Видел над головой закреплённую на высоком штативе склянку, откуда по длинной трубочке сочилась в мою вену на правой руке лекарство.

Думал о том, что, наверное, в каждой больнице рассвет начинается с того, что в палату влетает дежурная медсестра, держа в руке банку с торчащими, позвякивающими градусниками, по очереди тормошит больных, заставляет измерять температуру. В то время, как особенно хоть немного доспать после тяжёлой больничной ночи.

Затем приходят брать кровь и мочу на анализ.

Только потом наступает пауза, когда больные один за другим вяло влекут себя к рукомойнику умываться, бриться чтобы снова вернуться и своим надоевшим койкам, ждать завтрака – какой‑нибудь манной каши и жидкого чая.

Правда, в палате есть холодильник, и каждый может добавить к трапезе из своих запасов, то, что принесли накануне посетители.

Кажется, у каждого есть родственники и друзья.

Кроме армянского доктора. Доктор только что, не дождавшись завтрака, простился со всеми и поехал прямо в аэропорт Шереметьево добывать билет на ближайший рейс во Франкфурт на Майне.

…Унизительная зависимость от кресла–каталки не давала мне теперь надежды не только на вольные путешествия, но даже на привычное перемещение по комнате.

— Прочли мою газету? – Михаил Иванович, пользуясь тем, что я присоединён к капельнице, как рыба, попавшаяся на удочку, бесцеремонно присел на краешек моей койки, тихо сообщил:

— Жена принесла ещё пяток номеров «Руси державной» и газету «Радонеж». Судя по фамилии, вы – еврей, – почти шёпотом продолжал он, –но крестик‑то у вас православный. А ведь жид крещёный, что вор прощеный…

Я закрыл глаза. Притворился дремлющим. Однако Михаил Иванович продолжал страстным шёпотом, и пригибаясь ко мне так, что я поневоле морщился от его несвежего дыхания: