Перекури, Сизиф!

А я вот возьму и при следующем изнурительном походе в нужник позвоню кому-нибудь из старых приятелей моих. И как ни тяжело их, здоровых, видеть и слышать, попрошу о последней услуге. В конце концов, последнюю услугу я в силах достойно оплатить.

Но только после этого нужно немедленно умереть. Как раз вроде бы настроение подходящее, и Лены нет, и те в ближайшее время не должны…

И я решительно встаю с моего скрипучего одра. Решительно, это значит, медленно-медленно спускаю на пол донельзя отощавшие и словно бы обернутые в хрустящий пергамент ноги, сажусь, отчаянно скрипя суставами, делаю долгую передышку, потом, цепляясь за стул, поднимаюсь, снова делаю передышку и только потом насмеливаюсь дать свободу рукам, которым никакая свобода давно не нужна, которые, наоборот, как огня страшатся свободы — зря, что ли, трясутся так.

Дальше — проще. Лишь бы не упасть. Упадешь — можно и не подняться, даже если ничего не сломаешь, что весьма сомнительно. А просто — для подъема с полу надо затратить усилий примерно вдвое больше. Вот и будешь валяться на полу, пока не придет кто-нибудь. Еще пневмонию вдобавок ко всему подхватишь. Со многими так и случалось…

А может, когда дело сделаю, действительно упасть как-нибудь удачно?.. Может, но пока не время об этом…

Я решительно встаю и направляюсь в туалет. Кот и пес не провожают меня. Только глядят вслед, как-то необычно глядят. Как-то встревоженно. Или — кажется…

Хожу-то еще ничего, главное, придать телу нужнее направление. И не торопиться. Если не торопиться, можно хоть куда дойти. «Нет таких крепостей…» Откуда это?.. Нет, не вспомню. И не надо. Нечего тратить силы на всякую ерунду. Потом, если на диван вернусь, вспомню… Да кыш вы, неугомонные!.. Это я не вам, звери, это я — им, которые в голове…

Вот и дверь, родной унитаз, истрескавшийся, но вполне исправно выполняющий функцию. Так-то давно б сменил, новый еще когда куплен впрок…

Старик унитаз помнит меня еще ребенком. Сколько ж моего дерьма прошло через него, а он все блестит. Нипочем ему. Между прочим, такой сорт людей тоже не редкость. А есть и другие сорта. Одни дерьмо сквозь себя пропускают, другие — копят в себе, третьи — перерабатывают во что-то безвредное и даже полезное, четвертых от дерьма моментально выворачивает наизнанку. Я — из последних. Не самый лучший сорт. Но и не самый худший…

Струйка вялая. Как отмечал много лет тому назад один уролог, уговаривавший меня пройти некий дорогостоящий курс лечения. Я тогда отшутился — куда, мол, мне с этой струйкой. А доктор тоже пошутил: «Не куда — а на кого, надо говорить!» А я, в свою очередь — так, мол, и не на кого…

Струйка вялая, но еще мутная и темная. Видно, уже и почки, и все прочее, что во мне есть… закономерно. И даже дерьма почти не осталось во мне. Лишь раз в несколько дней — какое-то жалкое подобие…

Тоже закономерно. Ведь не ем ничего. Счастье, что нянька понимающая попалась — не пытается запихнуть в меня во что бы то ни стало, не стоит над душой, мол, еще ложечку, еще кусочек, как это обычно бывает. Помню, бабушка моя помирала, так мать замордовала ее вконец. Старуха потом блевала… Удивительно, как часто не хватает взрослым людям самого простого разумения…

Смыть. Непременно смыть. Чтоб ни одна живая душа не видела. И выключить свет. И дверь — на шпингалет. Чтоб — порядок. До последнего вздоха, как говорится.

Еще — руки сполоснуть, обязательно… Какая холодная вода… не тот кран, что ли, открыл? Да нет — тот… Значит… плевать…

Так, вот и телефон. Тоже — ветеран. Тоже — сколько дерьма пропустил через себя. Точнее — преобразовал в электрические импульсы. Впрочем, потом эти импульсы вернулись в исходное состояние. Хотя телефон — все-таки не унитаз, и дерьмо в него сливают обычно с оглядкой. Не по причине светского воспитания, конечно, а из страха быть услышанными каким-нибудь строгим органом…

Бля, какая слабость. Во всех членах. Мерзко как. И пот. Липкий… Номер… Та-а-к… Вспоминается хоть и не мгновенно, однако довольно легко, будто каждый день названиваю. А ведь целую вечность никому не звонил, целых полгода… Вечность — она всего-то полгода! А бездна? Какова ее глубина?..

Без дна… Если космос — точно без дна. А все остальное… Конечная глубина человеческой бездны — всего-то два с половиной метра…

Ну, кыш вы! Ну, хотя бы раз — кыш!..

Гудки. Гудки… Да что он — в трехэтажный особняк переселился?!

— Алло, Владимира, если можно…

— Это я.

— Вовка, ты?! Черт, не узнал — долго жить будешь.

— И я не узнаю. Что за манеры, кто вы?

— Ох, ох… Да я это, Леха…

— Леха? Леха?! Ты, что ли… Что ли, ты оклемался наконец?

— Да где там. Едва до телефона дополз. Однако дополз. Но, видать, скоро уже… Так что на сладкие ватрушки скоро…

— Перестань. Умирающие по телефону не звонят. А ты звонишь. Значит, дело — на поправку. Точно говорю…

— Сам перестань. Ни к чему это. Рак есть рак. И не будем. Потому что у меня к тебе важное дело. Самое важное и самое последнее, Вовик.

— Выкладывай, не трать попусту силы. Как только угораздило тебя, братан…

— Нотариуса мне надо. Сюда, домой, буквально на полчаса. Это сикуха такая приметная в администрации нашей. С фиолетовыми волосами. На первом этаже занимается. Сгоняй за ней, Володя, сделай милость…

— Да мне чего… Мне не трудно. А вдруг она заартачится. Ведь — с фиолетовыми волосами. Вдруг не застану на месте. Они ж там вечно — кто где. Кипучую деятельность изображают…

— Эта должна быть на месте. У нее время — деньги. Бери ее за шкварник, не церемонься. Скажи — расчет сразу. И с тобой, кстати, тоже…

— Да я…

— Молчи, «овес нынче дорог», небось, помню… А заодно и сам в последний раз навестишь. И не боитесь, я пока что не воняю. Да на всякий случай — лосьоном… Шутка. Все — начинаю ждать. Все…

Теперь — изорвать старое завещание. На мелкие кусочки. Чтоб отступать было некуда. Да где ж оно?.. Ага, вот. Вот оно. На мелкие… На мелкие кусочки. Так, и так, и так, и еще…

Ладно, больше не рвется. Хватит. Куда?.. Тоже надо в унитаз. Последнее дерьмо… Неужели — последнее? Кажется… Никогда не было так… Плохо? Нет. Не то слово. Хотя плохо, конечно, однако — не то слово… Странно как-то… В каком-то кино показывали… Выпил мужик одну херню и стал мучительно, постепенно, по частям становиться то ли невидимым, те ли вообще бестелесным… Что-то, пожалуй, похожее… Сравнение, разумеется, не бог весть, но никакое другое тем более не годится — первый раз помираю…

Та-а-к… Все. Смыть. Дверь — на шпингалет… Выключатель… Та-а-к… Обратно. На лежбище. Бумага. Ручка. Дойти. По стеночке, по стеночке… Главное, не спешить. Как бы ни было спешно — не спешить главное…

Вот он, родимый. Диванчик. Диванище. Одр… Сижу… Сердца не слыхать. А ведь должно колотиться, как бешеное… А его не слыхать… Словно бы его нет вовсе… Страшновато как-то… Но я еще здесь. Определенно здесь. Стало быть… Не трусь, старый пердун, не бойсь. Чего тебе бояться?.. Только одного — не успеть. Но ты успеешь, никуда не денешься — все человечество смотрит на тебя…

Я успею. Верно, Граф, верно, Жулик?..

Ну, чего спрыгнули с нагретых мест, чего уставились, дурачье?!

Все путем, просто хозяин устал. Но он сейчас отдохнет и все сделает в наилучшем виде. Как обычно. Не сомневайтесь…

Впрочем, хорошо, что освободили место для работы. Умницы. Хозяин работать будет, писать будет. А это знаете, какая трудная работа…

Лечь бы, отдышаться и — за дело… Нет, ложиться не буду. А то потом не встать. Посижу. Время есть. Пока там Вовка… Только бы он проникся. Любой человек, если проникнется, может горы свернуть. Как я их сворачиваю. Тяжелые, сволочи, нагромоздились со всех сторон, вершинами в тучи уходят…

Да нет, это же просто стены! А за стенами — жизнь. Впрочем, разве это жизнь… Конечно, жизнь. Просто такая жизнь… Да она всегда и везде такая. А другая — лишь в голливудском кино, пропади оно пропадом, только смущает, только души людские сушит…