Наследник Земли кротких (СИ)

 За дверью послышались шаги, и комнату вошел отец Алексей. У него было больное сердце, ходил батюшка с трудом, но я почему-то помню его лёгкую поступь, тихие шаги. Даже когда отец Алексей был встревожен или огорчён, а так было почти всегда в ту зиму, он все равно нёс с собой тихую радость. Это трудно понять, ни разу в жизни не встретив, я знаю. Однако не просто так отца Алексея Мечева называли Московским Утешительным батюшкой.

 - Благословляй, Володя, - грустно улыбнувшись, сказал батюшка. - Времена-то какие. Изъятие церковных ценностей - только начало. Будем учиться, не привязываться ни к чему земному, да, Тася?

 И не смотря на страшный смысл его слов, я, сама не зная почему, счастливо улыбнулась в ответ.

 - Философские, исторические книги пока оставь. Начинай с научных книг. Они тебе вряд ли пригодятся. Подшивки журналов можешь продать, - батюшка меня благословил, положил руку на голову и задержал руку на затылке, молясь обо мне. То была наша последняя встреча вот так, с глазу на глаз. Я потом весь вечер улыбалась, чувствуя, как душа тихо поет от счастья.

 Те книги, которые я определила на продажу, мне удалось очень выгодно продать. Тогда Лубянская площадь выглядела немного иначе, чем сейчас. Никольская улица выходила на площадь через Проломные ворота Китайгородской стены. И возле этой стены были тогда книжные ряды. Там-то я отцовы книги и распродавала. Но не всё распродала, как ты знаешь, Олечка. Часть отцовой библиотеки удалось сохранить. Значительную часть. Надеюсь, ты когда-нибудь всё же прочитаешь русских философов начала двадцатого века.

***

 Пасху 1923-го года мы воистину отмечали с радостью и со слезами на глазах. Чекисты, конечно же, не могли не заметить дружную Маросейскую общину и ревностного священника, служившего так близко от Лубянки. Отца Алексея несколько раз вызывали. Говорили, что в последний раз они его отпустили, испугавшись, что он умрёт прямо у них на глазах. "Довели, значит, до сердечного приступа". Так поняли шутливые слова батюшки его духовные чада. И та пасха была последним служением отца Алексея в его храме. После чего он слёг окончательно и больше не вставал.

 Тогда, из-за эгоцентризма молодости, я не оценила, как тяжко было отцу Владимиру. Ведь батюшка Алексей стал ему духовным наставником и другом. Однако события, последовавшие сразу вслед за последней болезнью и кончиной Московского утешителя, и вернули о. Владимира в канцелярию патриарха.

 После пасхи обновленцы собрали собор и попытались лишить патриарха Тихона патриаршества. Патриарх отказался признать законность требований собора, тогда его отправили в зловещие подвалы "самого высокого здания в Москве". Но заграничные церкви принялись активно выражать свой протест против ареста первоиерарха русской церкви. Но Ленин тогда был серьезно болен, партийная верхушка размышляла о переделе власти. И в такой обстановке окончательно умучить русского патриарха было бы политически неверным решением.

 Патриарх Тихон был выпущен на свободу на следующий день после кончины батюшки Алексея Мечева. О том, что его выпустят, знали почти все верующие Москвы. У сотрудников ГПУ часто были верующие матери и отцы, которым их сыновья и передали по секрету это известие. Мне рассказал Семён. К тому времени вернувшийся в Москву с очередного фронта, он снова работал на Лубянке. Известие облетело столицу за ночь. С утра уже толпы людей собрались на площади перед зданием ГПУ. Мы с трепетом ждали. Молча ждали и боялись. В те годы все русские люди отчётливо представляли себе безжалостность детища Железного Феликса. Наконец патриарх появился на пороге. Я стояла в задних рядах, мне бросился в глаза измученный, исстрадавшийся вид вышедшего к народу человека. Те, кто стояли ближе, позже говорили, что патриарх был босиком, в каком-то бушлате на голое тело. В 20-е годы антирелигиозной пропагандой заведовал Евгений Тучков, считавший себя психологом. Вполне в его духе было такое "развенчивание" Главы Русской Церкви. Я думаю, что и "утечка информации" была допущена неслучайно.

 Над площадью пронесся единый тяжкий вздох тысяч людей, и все в общем порыве опустились на колени. Мы с Зикой навзрыд плакали, не в силах до конца осознать, отчего.

 На следующий день наш патриарх вместе со всеми нами служил на погребении отца Алексея. Все кладбищенские церкви, приносившие немалый доход, к тому времени были переданы живоцерковникам. Поэтому отпевание совершалось под открытым небом. На глазах у множества собравшихся на погребение святого батюшки людей, Первоиерарх русской церкви облачился в богослужебные одежды на паперти оскверненного храма, не зайдя вовнутрь. Это было молчаливое, но эффективное указание русскому народу. Какая была служба! Только в нашей церкви погребение всем нам дорогого человека может стать торжеством православия. Тысячи людей, собравшихся на Лазаревском кладбище, не прощались с отцом Алексеем, нет, мы знали, что он переходит в жизнь вечную, становится ещё более доступным для наших молитв. Патриарх Тихон с сонмом епископов шёл за гробом, тысячи людей пели "Христос Воскресе".

 В те же дни Патриарх в интервью иностранным журналистам легко и непринужденно сообщил о том, что ему не так уж и плохо сиделось на Лубянке. Дескать, и стол ему готовили особый в связи с тем, что он монах, и даже прогулки дозволяли. Журналисты все приняли за чистую монету, а мы москвичи, видя своего первосвятителя постаревшим, измученным, пожелтевшим, исхудавшим после заключения, ужаснулись. Что же он вспомнил, когда произносил эти слова? Ведь пару лет назад Патриарх также непринужденно и в шутливом тоне рассказывал не о чём-нибудь, а о попытке его убить.

 Сразу же после выхода на свободу наш первосвятитель позаботился об организации деловой, повседневной жизни церкви. Он сам вернулся в Донской монастырь, в тот же домик, где раньше сидел под арестом, а управляющим делами Московской епархии был назначен митрополит Илларион Троицкий. Владыку Иллариона блестяще изобразил писатель Борис Ширяев в книге "Неугасимая лампада". Не так давно мне давали потихоньку читать эту книгу. Лучше я, конечно же, не напишу. Но могу сказать, что представляю себе, каким взглядом смотрел Владыка на приближающуюся смертоносную шугу, отправляясь спасать рыбаков в ледяное море. Такой взгляд я иногда видела у него и в Москве в месяцы управления Владыкой Московской епархией из Сретенского монастыря через стену от Варсонофьевского переулка, где работал Дзержинский, где на автобазе ГПУ регулярно расстреливали людей. Бесстрашный взгляд человека, трезво оценивающего смертельную опасность.

 Впрочем, в середине 1923-го года Ленин, как я уже упоминала, был смертельно болен, партийные лидеры создавали новые группировки в борьбе за власть, и церковные репрессии немного поутихли. Не так уж и часто на автобазе ГПУ включали моторы автомобилей, чтобы заглушить выстрелы. Но, как и раньше, все, кто слышал взревевшие моторы, замирали и крестились. Всего пару лет назад из-под наглухо закрытых ворот автобазы в переулок выплескивалась кровь.

 Ещё помню, тогда в Сретенском монастыре был потрясающий звонарь. В колокольный звон он вкладывал не только свое консерваторское образование, но и всю душу. Толпы народа собирались перед церковным богослужением у монастыря, послушать как звонарь, забыв обо всем земном, подняв лицо к небу, говорит с Богом языками колоколов. Отец Владимир, помню, задерживаясь по делам в помещении канцелярии, услышав благовест к началу службы, откладывал бумаги и подходил к окну, послушать удивительного звонаря и помолиться. Когда колокола замолкали, он часто улыбался тихой улыбкой, крестился и снова возвращался к просматриваемым документам.

 Когда благовест затихал, верующие расходились по соседним храмам. Тогда это было принято. Звон слушали в одном храме, великую ектинию - в другом, песнопение "Свете Тихий" - в третьем, а на проповедь снова возвращались к владыке Иллариону в Сретенский монастырь. Такие тогда были нравы.