Беспамятство

- А удачи были? — сказал Большаков. - И не будут. Воплотить столь неповторимого человека невозможно. Каждый из нас сжился с собственным обликом великого Сашеньки. Любой, кто пытается его изобразить, вызывает если не смех, то улыбку.

Надя закивала головой - про Пушкина она что-то помнила ещё со школы, учила наизусть и спектакль тоже смотрела.

- Ему приклеили очень густые бакенбарды, - сказала она, - поэтому он сделался похож на обезьяну.

Виталий Сергеевич пнул её ногой под столом, и она на всякий случай умолкла, но недовольство затаила. Дома, когда муж помогал ей в передней снять шубу, Надя с обидой спросила;

- Почему я всё время должна сидеть как немая? У меня тоже есть мнение. Вот, про бакенбарды. Мне так показалось. Что я, не знаю Пушкина?

Большаков грустно вздохнул. Он слишком быстро пошёл в гору, а наверху другие требования к жёнам. Спросил почти обречённо:

- Ну, и кто же такой Пушкин?

Надя удивлённо подняла выщипанные брови.

- Писатель. Ну... тот, который застрелился па дуэли.

Муж расхохотался:

- Вот поэтому впредь держи своё мнение при себе.

Надя ничего не поняла, но книги ей стали втройне противны. Она предпочитала кино, благо кинотеатр находился через дорогу. не пропускала ни одного нового фильма, а старые смотрела но многу раз с неубывающим интересом, часто по два сеанеа подряд. Сидела днём, в полупустом зале, распространяя запах любимых духов «Жди меня» — слабый, но приятный. Глядя на экран, она полностью отдавалась сопереживанию. Среди персонажей чаще всего встречались свои, попятные - доярки, трактористы, конюхи, которые преодолевали жизненные трудности в упорной борьбе, и, как бы героям ни было плохо по ходу действия, всё заканчивалось наилучшим образом: правительственной наградой или свадьбой. Значит, не одна она такая, другим тоже везёт, иначе про это не снимали бы кино. Когда в «Хронике дня», предварявшей любой сеане, показывали толпу весёлых счастливых людей, шествующих с флажками и искусственными цветами мимо трибун мавзолея или отмечающих День пограничника, День шахтёра и всякие другие дни, отведенные государством для коллективного праздника, Надя плакала от переполнявших её хороших чувств, от того, что родилась в этой прекрасной стране.

Довольный жизнью ликующий парод, красиво одетые влюбленные колхозники, задорные заводские парни и девчата постепенно выдавили из сознания Нади прежнюю действительность, не имевшую ничего общего с нынешней, к которой она уже крепко привязалась. Кино только подтверждало прочность новых ощущений.

Прошлое старалась не вспоминать, не пыталась узнать, что сталось с родными, опасаясь — вдруг явятся в Москву и начнут требовать от Виталия Сергеевича денег или квартиры, или ещё чего. Он может рассерчать, да и стыдно за голь перекатную. Что было, то уплыло, быльём поросло. Никакой связи с прежними заботами, мыслями Надя не чувствовала. Филькино, и даже Фима, да и сам

Юрьев-Польскбй, город, где она была всего-то пару раз, остались на одной планете, а Москва разместилась на другой. Вокзал с вонючими туалетами и злыми мильтонами, с толпами людей, ночующих на чемоданах и мешках, подслеповатая актриса, которой она усердно прислуживала, - хоть и находились в Москве, но к столице имели слабое отношение, а сдвигались ближе к северу, к зоне рискованного земледелия, откуда ей чудом удалось вырваться.

Отныне сё окружали совсем иные люди, они говорили и поступали не всегда понятно. Сблизиться с ними сходу не удавалось. Шофера, который возил Большакова, а если надо, и её, законную жену, Надя слегка побаивалась: уж очень серьёзный, на слова скупой, с огромной, сверкающей никелем машиной управляется легко, словно это велосипед. Соседи по лестничной клетке на радостное Надино «здрасте!» делали удивлённое лицо и в растерянности еле кивали головой. Ну, ясно — в деревне принято здороваться даже с незнакомыми, а тут большой город, сам из себя важный. В компании приятелей мужа Надежда, помня урок, в основном помалкивала, ис всегда разумея, о чём идёт речь. Старалась словечки отдельные, фразы умные запоминать, а от своих корявых - отвыкать.

Надя внимательно рассматривала глянцевые иностранные журналы, которые приносил муж: как выглядит приличный дом, кухня, сад. Хорошие журналы, картинки яркие, понятные без текста, написанного на чужом языке. Долго прикидывала, примерялась и сменила плюшевые занавески на шёлковые, в кухне по стенам развесила сковородки и жостовские подносы, расставила на резных деревянных полках модный голубой фаяне из Гжели, с полированного стола в гостиной содрала скатерть и водрузила посередине тяжёлую хрустальную вазу, в которой собственноручно меняла вянущие цветы на свежие. Однако настоящего уюта, тем более стильного, Надя в доме так и не создала. Ей нравились панбархатные халаты, в которых она щеголяла по дому с утра до вечера, вызывали восхищение шубы из чернобурки и соболя, могла приволочь из комиссионки старинный торшер, переделанный из напольного канделябра, но не понимала, что значит модные обои и зачем стелить на кухонный стол скатерть, когда клеёнка и красивее, и практичнее.

Друзей Надя не завела, так, нескольких приятельниц, которых в душу не пускала - настороженность изгоя вытравить сложнее, чем приобрести внешний лоск. Жизнь приучила её к одиночному противостоянию невзгодам, поэтому с людьми она всегда сходилась туго. В школе числилась пришлой — из чужой деревни, одна соседская Люська прилепилась к ней со своими рассказами про игривые отношения между девками и парнями, с мечтами о городской жизни. Но куда Люське оторваться от больной матери да старой бабки - характера не хватит. А у Надежды хватило. Да гори это прошлое синим пламенем! Теперь у неё новые задачи и другие ощущения.

Между тем пережитое в детстве и юности совсем уж бесследно пройти не могло. У Нади рука не поднималась выбросить щербатую чашку или тарелку с трещиной. Из обихода они изымались, ио продолжали храниться в кухонном буфете. На случай. На какой? На всякий.

Бывали и конфузы. Нижнюю рубашку мужа, спустившую петли по вороту, она аккуратно зашила, а Виталий Сергеевич обнаружил и швырнул жене под ноги.

- Это что за новости? Может, ты еще носки мие штопать станешь?

С тех пор Надя ношенное мужское белье чинила и складывала в отдельный пакет, а когда набиралось прилично, зашивала в наволочку и отправляла по почте в Филькино, отцу. Знала, что он никогда шелковых трикотажных кальсон и рубах не видел, носил бязевые, заплатка на заплатке. А тут - почти новое. Вот уж рад будет! Плохой отец, но другого у неё нет. А вдруг и пожалеет, что бил?

Как-то, зайдя на кухню, Виталий Сергеевич обнаружил, что жена с остервенением хлопает крышкой закипающего чайника. Вода из носика выплескивалась на плиту, но, оказывается, это и было целью странной операции. Старая актриса, у которой Надя прежде жила в работницах, утверждала, что в носике вода не кипит, остаётся сырой, и мы льём опасный для желудка чай.

Получив такое экзотическое объяснение, обескураженный Большаков сказал:

- Вряд ли твоя бабка соображала в физике. Просто выжила из ума. Впредь так не делай.

Надя пожала плечами. Она считала, что московская старуха наверняка понимает больше нес, деревенской женщины, и накрепко усвоила глупую привычку. Откуда ей знать, кто прав? К тому времени она уже успела понять, что важнее не тот, кто прав, а у кого власть.

В другой раз Большаков заметил, как после банкета в ресторане жена украдкой собирает с тарелок в фольгу куски мяса и рыбы. Он опешил:

- Это кому?!

Надежда, пойманная на месте преступления, недовольно буркнула:

- Не бойся, не нам. Собачкам и кошечкам.

К счастью, Виталий Сергеевич не имел привычки заглядывать в домашний холодильник, где хранились обкусанные кружки колбасы, недоеденные куски курицы, уголки пирожных. И совсем не для уличных животных - после мужа Надежда доедала сама. Она крепко помнила голод, испытывала слабость к брошенным тварям, к убогим и нищим. Милостыню подавала немалую, от души, надеясь искупить грех. В чем он заключается, представляла смутно, хотя десять заповедей слыхала от деревенских старух, оставшихся верными православию даже в отсутствие действующих храмов. В журнале «Огонёк» Надя видела репродукцию полотна «Кто без греха?». Вот и они с матерью молоко на ферме воровали, комбикорм курям тоже брали помаленьку. В Москве Надя беззаконно под мужчину легла и ребёночка вытравила. Можно и ещё чего вспомнить. Только зачем бередить себя памятью о дурных поступках? Ну, случилось, с кем не бывает, обратно всё равно не вернёшь. Может, и чище бы жила, если б не безденежье да отец с матерью не пьянетвовали. Хорошо тем, кто родился в большом городе, с газом, с водопроводом, в справной семье - им какая причина воровать или прелюбодействовать?