Апрельская ведьма

— Ладно, хрен с тобой, пошли пожрем, — говорит Биргитта, — только платить тебе придется. У меня нет ни шиша.

Биргитта морщит нос при виде итальянского ресторанчика на Дроттнинггатан. Она не любит спагетти, они липкие и мерзкие. Но пицца и рыба-гриль, это, пожалуй, можно. Так что когда она входит, вид у нее более-менее довольный.

— Клево! — говорит она, скользя глазами по полкам с бутылками позади стойки.

Маргарета чувствует, как верхняя губа у нее сама собой поджимается. Надолго же ее хватило! Обычно ей достаточно было провести четверть часа в обществе Биргитты, как она поджимала губы, не хуже Кристины. А теперь вон вытерпела целых полчаса.

— Мы только поедим, и все.

Биргитта взмахивает руками, будто защищаясь:

— А я разве что сказала? Извиняюсь тогда. Извиняюсь за все.

В ресторанчике почти никого нет, однако официант не сразу подходит к их столику у окна. Биргитта меряет его оценивающим взглядом — молоденький брюнет в ослепительно-белой рубашке. Он в ответ бросает снисходительный взгляд и, заложив руки за спину, отворачивается к окну.

— Да? — произносит он затем повелительным тоном.

— Мы хотели бы сначала посмотреть меню, — заявляет Маргарета, напустив на себя высокомерие. — И будьте любезны принести его сию минуту.

— И пару крепкого пива, — встревает Биргитта. — Чтоб было чем горло промочить, пока мы решаем.

Маргарета со вздохом откладывает принесенное меню в сторону.

Пора бы уж научиться. За эти годы перенесено уже достаточно приступов острой благотворительности, можно бы и усвоить, что никакая помощь Биргитте не остается безнаказанной. Об этом, собственно, можно было догадаться уже после того, самого первого раза. Хотя, если честно, тогда она искала Биргитту не с целью помочь ей, — она сама тогда нуждалась в помощи.

Марго потеряла к ней интерес спустя несколько недель после студенческих экзаменов. Она что-то прослышала про заброшенное поместье на побережье Бровикене. Четырнадцать комнат! Расписной потолок! Собственный теннисный корт! — а с тех пор как Маргарета категорически отказалась бросить занятия археологией в университете Гётеборга и превратиться в томную барышню из поместья, Марго могла сутками с ней не разговаривать. Разумеется, она по-прежнему накрывала стол на троих, но когда ей случалось передавать Маргарете соль или молоко, движения ее делались какими-то деревянными и дергаными. Теперь она полностью сосредоточилась на Генри. Ее мечта о поместье стала лазерным лучом, нацеленным ему в лоб.

Особого неудовольствия у Генри эта ее причуда не вызывала, хотя он долго бурчал, что бабы дуры, ничего не смыслят в делах. Но с другой стороны, и слепая курица иной раз найдет зерно, и эти руины не такое уж плохое капиталовложение, при условии, что Марьит не станет соваться в реставрацию. Со строительной фирмой он будет иметь дело сам, Марьит может выбирать только цвет ковров, а насчет остального пусть помалкивает. Марго усердно кивала. Конечно! Но можно она закажет поездку в Лондон на август? Тогда она сможет опять зайти в тот потрясающий магазин ковров на Оксфорд-стрит, а Генри — посидеть в своем любимом пабе в Сохо. Генри милостиво кивал, и Марго в восторге складывала толстенькие ручки. Какая прелесть!

Вот так и получилось, что Маргарета оказалась дома одна, когда пришла пора укладывать вещи и собираться в Гётеборг. Сборы шли медленно, потому что ее одолевали сомнения: как быть с подарками, полученными от Марго и Генри? После трех сочельников, двух дней рождения и выпускного экзамена ее шкатулка с украшениями стала тяжелой, словно сундук с кладом. Но имеет ли она право считать эти сокровища своими? Да и во что все это упакуешь? У нее только небольшой чемодан, с которым она сюда приехала, и в него не запихнешь и третьей части накупленных за это время тряпок. И на что жить в Гётеборге — ведь до первой стипендии пройдет не одна неделя?

Еда кончилась на третий день. Маргарета поглядела на последний бутерброд — горбушку, намазанную тонким слоем масла, — и решила считать драгоценности своими. Из романов, которых прочитано было немало, она знала о ломбардах, и, кроме того, ей было известно, что один такой ломбард существует в Норчёпинге до сих пор. Она видела вывеску, когда весной якобы ходила на свиданье к сказочному принцу, а на самом деле слонялась по переулкам позади ратуши.

Отправиться в ломбард было все равно что попасть на страницы какого-нибудь романа — шестидесятые годы вмиг сменились десятыми, а сама она ощутила себя чахоточной героиней в полуботинках на пуговках и в поношенном платье, забыв про свою мини-юбку и сабо на платформе. Человек за стойкой оказался явно из того же романа: тщедушное сутулое существо в потертом черном костюме и с такими белыми пальцами, словно он никогда не покидал этой облицованной бурым камнем каморки и не видел иного света, кроме желтого огонька мутной лампочки. Он молча осмотрел золотые часики, жемчужные серьги и цепочку, которыми она решила пожертвовать, и назвал цену: триста двадцать пять крон. Целое состояние! Маргарета молча кивнула и выхватила ручку, чтобы расписаться в квитанции. Воображаемая чахотка мигом прошла, и сердце колотилось в юном и совершенно здоровом теле — в теле, которое вот-вот завоюет весь мир.

В «Домусе» она купила два чемодана и поехала домой на трамвае — волосы развевались на ветру, влетавшем в открытые окна. Одним прыжком соскочив с трамвая, она галопом помчалась к крытой пластиковой черепицей вилле Генри и Марго, взбежала наверх, перескакивая через две ступеньки, и бросила на пол чемоданы. Yes! Она свободна! Наконец-то!

Когда новые чемоданы были уложены, ей захотелось отдать дань прошлому: она позвонила Андре, хотя знала, что он уехал в отпуск с женой и детьми. Долго стояла она, крепко прижав к уху трубку и намотав провод на указательный палец, стояла и слушала гудки, представляя себе, как они разносятся в пустом доме. А потом, медленно положив трубку, схватила свои чемоданы.

Теперь — скорее на вокзал! Плевать, что она не знает расписания. Раньше или позже поезд будет.

В течение осеннего семестра она пару раз написала Марго и Генри, но не получила ответа. Молчание ее встревожило, поэтому второе письмо было длиннее, лживей и льстивей первого. Она благодарила за все то время, что провела в их доме, и бодренько описывала свое новое житье-бытье: места в общежитии ей не досталось, но она сняла комнатку с полным пансионом в Старом городе, недалеко от Хедена. Гётеборг — чудо, хотя там часто дует ветер и идет дождь. С учебой все в порядке. Первый зачет она рассчитывает сдать до Рождества. Разумеется, пришлось немножко приврать: у нее появилось много друзей. В особенности мужского пола.

Писала она и другие письма, покороче и поближе к истине, но чтобы полностью откровенные — никогда. Она никогда не упоминала в них о том, как временами муторно сосет под ложечкой, ибо имени этому ощущению не знала. Зато она писала Андре о любви, Тете Эллен — об одиночестве вечерами, Кристине о занятиях, а Биргитте — о том, как она то мечтает о семейной жизни, то боится ее. Много месяцев она не получала ни единого ответа, но в декабре, вернувшись с лекций, увидела маленькую открытку, прислоненную к лампе на комоде в холле. Квартирная хозяйка улыбнулась, увидев, с какой стремительностью Маргарета кинулась к открытке, и призналась, что уже ее прочла. Ну-ка, что же там? Маргарета пробежала глазами несколько строчек и положила ее обратно. Значит, ей не придется встречать Рождество в меблированных комнатах: Кристина собирается на Рождество в Вадстену. Спрашивает, не хочет ли Маргарета поселиться с ней вместе в монастырском пансионе? И встретить Рождество с Тетей Эллен, в приюте?

В последнюю неделю адвента она отнесла в ломбард кольцо с белыми камешками и — поколебавшись — свой предпоследний золотой браслет. Кольцо оказалось дороже, чем она предполагала. Засунув деньги в карман кроличьей шубки, купленной ей Марго в прошлом году, она вышла в город и много часов проходила по Авеню, пока наконец не нашла превосходные подарки. Шаль ручной вязки из «Рукоделья» для тети Эллен. Кожаные перчатки на меху для Кристины. И розовая кофточка из нежнейшей ламы для Биргитты.