Плоды зимы

— Можно было бы еще немало историй рассказать о змеях, да только нас ждут другие заказчики, а ведь нам домой добираться далеко.

Отец снова поблагодарил его, проводил взглядом машину, пока та не свернула за угол и не исчезла из виду.

Тогда он вошел в сад, закрыл калитку, собрался уже повернуть ключ в замке, но заколебался, пожал плечами, вытащил ключ и опустил его в карман фартука.

Пока лесоторговец с приказчиком сбрасывали на землю поленья, он думал о том, что ему теперь предстоит погрузить дрова на тележку, отвезти в конец сада и сложить в сарай, а потом еще распилить их и наколоть до наступления холодов. Из-за подъема в конце дорожки нельзя накладывать на тележку больше десятка поленьев зараз.

Отец взялся за работу, но не мог отделаться от мысли, что ему не суждено ее закончить.

После третьей ездки он до того устал, что не смог одолеть подъема, ему пришлось по одному полену таскать дрова в сарай, пока тележка не была наполовину разгружена. Когда он снова взялся было за дышло, появилась госпожа Робен.

— Но вам с этим делом не справиться, — сказала она. — Такая работа не для вас.

Жалость, которая прозвучала в ее голосе и взгляде, пронзила отца. Да, он стар. Силы у него на исходе. Должно быть, это бросается в глаза, раз уж соседка так с ним разговаривает.

До сих пор он еще как-то держался, смутная надежда не давала ему упасть. И вот потому ли, что он в тот день наблюдал, как работали полные сил мужчины, потому ли, что молодая женщина из жалости к нему произнесла несколько участливых слов, потому ли, что накопилось множество других незаметных причин, только он вдруг почувствовал, что окончательно выдохся. Еще несколько секунд отец не сдавался, но потом, уронив на землю дышло, поднес руку ко лбу и прошептал:

— Да… это выше моих сил… Выше моих сил…

Тут голос изменил ему. Собрав всю свою волю, отец подавил рыдания, которые горьким комом подкатили к самому горлу.

— Мне крышка… Да, теперь мне крышка…

И, не стыдясь, думая только о безвозвратно ушедших силах, старик заплакал.

75

Отец не стал сопротивляться, когда госпожа Робен повела его домой.

Он так долго отгораживался от всего, что могло вторгнуться извне, столько времени жил в этом добровольном затворничестве, взвалив на свои плечи работу, напряженного ритма которой уже не выдерживало его изношенное тело, и вот теперь вдруг сразу отказался от борьбы. Он безучастно слушал дружеские увещевания госпожи Робен. А когда она сказала, что напрасно он замыкается в своем одиночестве, раз старший сын обязался обеспечить его всем необходимым, старик только покачал головой.

— Пусть делают что хотят… Что хотят… Видать, совсем отработался.

Этим он хотел сказать, что жизнь его на исходе, он избрал такую форму выражения, не желая употреблять слово, которое его немного пугало.

Госпожа Робен позвонила Мишлине и Полю, и те в тот же вечер навестили отца. Они пришли, когда он уже растопил печь. Мишлина поставила на стол большую корзину, покрытую салфеткой, поцеловала старика и принялась причитать со слезами в голосе:

— Господи, милый папаша, как сурово вы обошлись с нами… Мы каждый день ждали, надеялись, что вы позовете нас…

Поставив локти на стол и опустив голову, отец только повторял:

— Мне крышка… Крышка… Можете делать что хотите.

Сын и невестка долго в чем-то убеждали старика. Он даже толком не слушал, что они говорят. Их речи убаюкивали его, подобно тихой и монотонной песенке. Он не сводил глаз с корзины и белевшей на ней салфетки. Все же, когда Поль спросил, согласен ли он перебраться к ним, отец, собрав остаток сил, выпрямился и сказал:

— Нет… не будем к этому возвращаться… Я выйду отсюда только ногами вперед.

— До чего ж ты, однако, упрям, — проворчал сын.

Но Мишлина, склонившись к отцу, ласково проворковала:

— Знаешь, Поль, если милый папочка непременно хочет остаться в своем доме, не надо ему перечить. Когда тебе будет столько же лет, сколько ему, и ты будешь таким. Человек привязывается к своим вещам. Все мы одинаковы. И я очень хорошо, понимаю папу.

Она раскрыла корзину, достала оттуда бидон и поставила его на плиту.

— Это овощной суп. Густой-густой, как вы любите, и овощи хорошо протерты. А в кастрюле зеленый горошек с салом. Я вам принесла также холодного цыпленка. И винных ягод. Варенье и сыр.

— Ну, куда мне столько.

— Надо кушать… Вот увидите, вы скоро наберетесь сил. Вот увидите, как мы будем за вами ухаживать.

— Нет, силы-то уже не вернутся… А они мне как-никак еще нужны, хотя бы для того, чтобы уложить дрова в сарай, распилить их и наколоть. А потом я начал работы в огороде…

Поль прервал его:

— Завтра я пришлю человека, он уложит твои дрова. А потом распилит их и наколет… И об огороде не беспокойся, тебе помогут, а ты будешь только указывать. Ну а что касается остального, то если б ты меня послушал…

Отец тяжело вздохнул. Наступило молчание. Старик посмотрел на сына, на невестку, потом перевел взгляд на корзину и на еду, разложенную на столе. Затем отвернулся к окну. В комнату вливался сумеречный свет, который слабо освещал лица.

— Зажги лампу и закрой ставни, — сказал он Полю.

Мишлина опустила висячую лампу, неловко сняла стекло, которое звякнуло, задев за абажур. Она зажгла фитиль, но выкрутить его пришлось отцу самому. Глядя на невестку, он все время думал об умершей жене, о том, как ловко она со всем управлялась. Вспоминал, как спокойно ему жилось за ее спиной, потому что все заботы она брала на себя.

Поль закрыл ставни. Потом снова присел к столу, прикурил от окурка новую сигарету, а окурок погасил в пепельнице. Протянул пачку отцу, но тот отказался:

— Не надо, я только что курил… Знаешь, даже табак больше не доставляет мне удовольствия.

Опять воцарилось тягостное молчание. Между ними стояла невысказанная мысль о саде, где Поль собирался начать строить. Мысль была почти осязаемой, и отец это ясно чувствовал. Поль резко выдохнул дым, и тот низко разостлался над столом; потом, посмотрев на отца, он спросил:

— К чему тебе огород, раз ты уже не можешь его возделать?

Отец пожал плечами.

— Знаю. Земля быстро погибает, если ей не отдавать труд и время.

— И что ж, по-твоему, это хорошо, если все зарастет травой, если она заглушит даже то, что ты сумеешь посадить просто так, для развлечения?

— Конечно, нехорошо.

Отец не знал, что еще сказать. Как спросить Поля, что, собственно, он собирается делать.

— Вот ты говоришь о земле, — сказал он наконец, — а ведь в саду есть и фруктовые деревья, уход за ними пустяковый, а все-таки урожай большой бывает.

— Ну, если дело только в этом, ты отлично знаешь, что я не собираюсь лишать тебя дохода от продажи фруктов, деньги я тебе возмещу. Да и что у тебя растет перед домом? Раскидистая слива. Дерево уже старое и…

Отец прервал его:

— Старое-то старое, а как еще плодоносит. И сливы отличные.

Отец дорожил этим старым деревом, которое он сам посадил и за которым столько лет ухаживал.

— А потом, — продолжал он, — там и персиковые деревья есть, а уж они-то в полной силе.

— Слушай. Я не спорю. Ты сам прикинь, сколько ежегодно выручаешь за фрукты, и, если хочешь, я тебе выплачу эту сумму.

У отца перед глазами стоял его сад. Он вспоминал летние месяцы, сбор фруктов. Вспоминал труд, который он вложил в эту землю. Он представлял себе также, как у него захолонет сердце, когда он увидит грядки, заросшие травой. Он понимал, что у него недостанет духу оставаться безучастным свидетелем, что он все равно будет пытаться что-то сделать. А это означало трудную борьбу, которая его совсем доконает. Борьбу, из которой он, судя по всему, не выйдет победителем.

— Ты ведь знаешь, что деньги мне не нужны, — сказал он под конец. — Но, что ни говори, видеть, как перероют весь сад…