Здравствуй, племя младое, незнакомое!

«Ушла», – уверенно сказала себе Елена Юрьевна, стала потихоньку подниматься. Сначала перевернулась на левый бок, нащупала трость. Подтянула ноги к животу и встала на карачки. Отдохнув маленько – на колени.

– Ох, слава Богу, тетя Лена! – появилась запыхавшаяся племянница, бросилась помогать. – Живы...

– Оставь! – прошипела старуха, сбрасывая руки девушки с пояса; сама, при помощи трости, со стоном и хрипом, поднялась. Побрела к двери...

– Собирай вещи, Наталья. Не могу я так больше. Уезжай. Завтра пойдешь с утра в ЖЭК, паспортный стол, возьмешь с собой все книжки. За все заплачено? И за свет? Все, и подавай на выписку. Не могу я...

Елена Юрьевна, измазанная грязной талой водой, в мокром пальто и валенках, сидела на диване. Племянница стояла перед ней, глядя в пол, послушно кивала. Вид у нее был, будто она давно ожидала этого. Что тетка в конце концов прогонит.

– Я думала, ты действительно... – продолжала задыхаясь старуха, – а тебе лишь бы... Не хочешь, так вот порог – езжай домой. Лучше уж я одна, чем так...

Хотелось не помнить, что Наталья два с лишним месяца была почти неотступно рядом, стерегла каждое ее движение; за все время выходила только в магазин за продуктами и один раз была в Эрмитаже. Но это помнилось... Как девушка, случалось, кормила ее с ложечки, купала, стирала белье, убирала квартиру. Елена Юрьевна давила в себе эти встающие против воли картинки, для нее была важнее сейчас обида, даже не на саму племянницу, а вообще – на всю прошедшую, заканчивающуюся, но никак не могущую закончиться жизнь. Обида на жизнь – смутно мелькнувшую, манящую, непонятную и интересную, как в спешке прочитанная, сложная, но прекрасная, кажется, книга. И снова не открыть ее на первой странице и как следует, не торопясь, ничего не пропуская, не перечитать. А Наталья, Наталья пусть простит. Она просто та, на кого можно излить хоть крупицу обиды, горечи, страха, досады. И девушка, терпеливо слушая тетку, кивая, по-настоящему не верила, что та может действительно выгнать ее; когда старуха выговорилась, Наталья примирительно сказала:

– Я пойду ванну наполню, вам помыться надо. Хорошо?

Елена Юрьевна, отвернувшись, слепо глядела на стеллажи. Кивнула еле заметно. И попросила выходящую из комнаты девушку:

– Наташ, не... не... потерпи. Скоро кончится. Потерпи, ладно? Ты меня поймешь... потом.

Евгений Шишкин

ШИШКИН Евгений Васильевич родился в г. Кирове (Вятка). Окончил в 1985 году филфак Горьковского университета и в 1995 году ВЛК Литературного института им. А. М. Горького. В 2001 году роман «Распятая душа» отмечен литературной премией журнала «Наш современник».

ЧЁРНАЯ СИЛА

И так-то было смурно в вагоне теплушки: от непогожего сентябрьского дня и застарелой мутности вагонных стекол, – а тут и вовсе густой серостью позадернулись окна: надвинулись со всех боков неба тучи, и с низкого свода, тяжелого, угрюмого, как непохмеленный стрелочник, сыпануло. Дождь по осенней увядающей земле...

Михаил отложил книгу, которую силился читать, убивая в наивном фантастическом сюжете километры тягомотного узкоколеечного пути; повернулся к Бушуеву Андрейке, негромко спросил: нет ли у того ножа? В ответ хитроглазый, ушлый Андрейка с охотностью достал из ватника складенчик и, цепко заглянув в глаза Михаилу, прямиком поддержал его наметившееся начинание:

– Правильно! Че зренье-то книгой портить?... У меня и закусон витаминный. – И он из другого кармана ватника вытащил крупную фиолетовую негорькой породы луковицу.

Михаил с Андрейкой односельчане, вернее – были, пока не развела их в молодости на разное житье армия, учеба и дальнейшая городская Михайлова привязка. Андрейка вернулся в отчую Рубежницу, а у Михаила связь с малой родиной – одинокая мать, которую нынче он ехал попроведать, помочь в хозяйстве и вез немудреный гостинец.

Еще, с ними же, в отсеке плацкартного вагона, приспособленного под теплушку, ехал Иван – крупного телосложения мужик, с чернявой небольшой бородой и мягкими чертами лица, лица задумчивого и как бы виноватого. Он тоже из Рубежницы, но Михаилу знаком незначительно, по коротким случаям, ибо не коренной, а прибывший; своей-то, местной, была Иванова жена, Наталья.

Когда из сумки Михаила появилась водка и раскладной стакан, Андрейка с предвкушением издал «О-о-о!» и быстрыми чумазыми руками с участием ножа раскроил луковицу. Наблюдая за ним, Михаил без отблеска осуждения или сострадания мимоходом подумал: уж под сорок ему, а он такой же неизменный Андрейка: и мал, и щупл, и с немытыми, как в мальчишестве, руками, и вечно без денег, и норовит выпить за чужой счет, – и все он Андрейка, хотя и не глуп, остроязык, хваток, как черт.

– На меня не рассчитывайте! Я не буду, – встрепенулся Иван, когда ему предложили выпить, сделал рукой короткий резкий жест отказа и тут же уставился в окно, в дождливую муть, стал нервно пощипывать бороду.

– Че это ты не будешь-то? Вон у тя по роже видать, что с похмела. Пей, не кичимарься! Много-то и не нальем! – приструнил его Андрейка с веселой наглостью.

– Нельзя мне, – буркнул Иван. – Закодированный я.

– Че, че? – Андрейку аж захлестнуло от восторга, затрясся от хохота. – Да ведь водкой от тя несет! Чую ведь я! Какой ты, к лешему, кодированный?

– Водкой несет со вчерашнего, а сегодня я уж закодированный, – с ученым видом урезонил Иван, хотя и в голосе его и в лице проступало смущение.

– Ты че нам дурня-то ломаешь? Не, ты скажи, а?... – Андрейка локтем толкнул Михаила, подключая в союзники. – Гли, как заворачивает! Че, думаешь, не знаем? У меня свояк кодировался, дак перед этим скоко терпел... Да, штоб кодироваться, пару недель ни грамму... Че, тя ночью сегодня кодировали? Бабу, штоль, какую в городе прилепил? Я вот расскажу Наталье-то про твои коды.

– Отвяжись ты! – отмахнулся от злоязычного сельчанина Иван, насупился, нахохлился, как воробей, который на проводе под дождем; и свой чемодан в мелкую клетку, с железными уголками, с переводкой на боку: блондинка с букетиком фиалок (были когда-то такие германские переводки в большой моде), – придвинул к себе на сиденье поближе, словно бы прочнее отгораживаясь в свое одиночество.

«А Наталья-то, жена его, до чего ж славной в девушках была!» – почему-то подумалось Михаилу. И не то чтобы красавица, нет: не было в ней лакомой тяги для юношеских глаз, поминутно высматривающих смазливые черты и открытость красивой фигурки, но в обыкновенности

Натальи, в этой самой ее обыкновенности и простоте таилось что-то замечательное, не пустое. И ведь местных женихов до нее впоследствии домогалось немало, только она всем отказывала. Вон его выбрала, пришлого. Михаил с легким запоздалым чувством ревности смотрел на Ивана, который, отворотившись от выпивного стола, в некоторой нервозности пощипывал свою бороду, как будто все удостоверялся, что она у него есть. «Раньше-то он безбородый был, – это теперь что-то раскудрявился...», – подумал Михаил опять мимоходом и опять перенесся к Наталье. А вот ее-то он уже давненько не видел, давненько: поселок Рубежница пространен, многолюден, городишко почти; наездами нескоро кого из знакомых и встретишь.

– Ну ладно, ребята, – вдруг покаянным голосом заговорил Иван, повернувшись к честной компании. – Плесните мне грамм пятьдесят. Внутри-то, и верно, все жгет...

Андрейку и во второй раз подхватила волна восторга:

– Видал как, а? Пейсят грамм ему! Видал? Во как он, кодированный-то! – И Андрейка по-союзнически опять толканул локтем Михаила.

Потом Михаил и радостно ехидствующий Андрейка сосредоточенно ждали, когда Иван за выпитые «пятьдесят» будет держать отчет, объяснит, растолкует свое противоречивое поведение. Иван, и впрямь как бы немного расправившись в лице от принятого и посветлев, любовно огладил бороду – вроде как поправил прическу – и заимел интерес высказаться: