Жажда жить

— Смотри, улицы начинают очищать, — сказала Грейс. — Боже, я и не думала, что в Форт-Пенне столько полиции на мотоциклах. На глазах растем. Ты только посмотри на них.

— Угу.

— Хорошо, что можно смотреть сверху. Эй, Конни, погляди-ка: движущаяся кинокамера. По-моему, первая в Форт-Пенне. Хотя нет, помню, когда объявляли результаты выборов, тоже была. Но сейчас-то они что снимают? Ничего же не происходит.

— Просто людей, наверное.

— Смотри, смотри, остановились. Наверное, ждут, пока полк подойдет.

— А вот и он. Во всяком случае, оркестр слышно.

При звуках музыки прохожие, столпившиеся у края тротуара, подались вперед. Через несколько минут появились передовые колонны.

— Так, Конни, батальон А. Это полиция штата. Эй, ты только посмотри на них. Вон капитан Людвиг на сером. Я знаю его. А снаряжение? Каждый сам себе его готовит, вот и гордятся. Ни пятнышка, ни ржавчинки, это уж как пить дать. Знаешь, как у них все поставлено? На поверке капитан Людвиг надевает белые перчатки, проводит ладонью по седлу, и если обнаружится хоть пылинка, хозяина лошади оставляют в казарме на неделю без увольнительных.

— Так сейчас-то они только с вокзала идут, Грейс.

— Ну… а вот и наш Дунки.

— Кто?

— Губернатор. Губернатор Дункельбергер. Марширует с… на Фреда Бауэра похож. Точно, Фред Бауэр. А кто это рядом с ним? А, да, знаю. Это мэр. Мэр Вальтер.

— Да ладно тебе, — отмахнулась Конни, — меня больше сам полк занимает. Кто эти люди рядом с мэром и губернатором? В лицо вроде узнаю многих. Они что, из какой-то организации?

— Не знаю. С флажками.

— Вижу. Хорошо, что ничего потяжелее не заставили нести. A-а, поняла. Знаю, кто это. Лига патриотов.

— Точно. Могла бы сама догадаться. Вальтер Бухвальтер, доктор О’Брайан, Фред Бауэр. Они помогают с организацией фестиваля у нас на ферме. Узнаешь вон те флаги, ну, что в руках у бойскаутов? Знаешь, что это такое? Флаги всех стран-союзников.

— Я и не предполагала увидеть германский флаг.

— А что это за женщины? Ну да, моторизованные части Красного Креста. Ничего дурного о них сказать не могу. Шик и блеск. Я про форму. Только вот пояса эти, не слишком ли дамские? Да половина из них и мотоцикл не развернет.

— А кто эти мужчины?

— Ну-ка, дай разобрать, что на этом флаге написано. Испанский… Американский… А, да, испано-американская война. Голубые рубахи? А я думала, это цвет флота. Конни, а ты помнишь испано-американскую войну?

— Конечно, мы с тобой тогда уже взрослые были. Мой дядя был на этой войне.

— Я запомнила только, что испанцы потопили броненосец «Мейн». Мы, бывало, говорили: «Помнишь дерево, которое росло когда-то перед таким-то домом?» Тебе отвечали: «Да», а ты: «Ну так забудь и помни о „Мейне“».

— Да, да, очень остроумно. — Конни вдруг вцепилась Грейс в локоть: — Смотри, Грейс, вот они! Подходят.

Они увидели вымпелы и штандарты и Хэма, вышагивающего во главе полка, но первое, что бросилось в глаза, — плотное полотнище оливкового цвета с ровными полосами, обозначающими винтовочные штыки и военные пилотки. Полотнище ритмично опускалось и поднималось под звуки «Старой серой кобылы». При приближении полка обе женщины застыли в молчании. Сквозь приветственный гул толпы был слышен мерно нарастающий грохот солдатского марша. Как только Хэм Шофшталь поравнялся с «Шофшталь билдинг», люди, столпившиеся у окон, громкими возгласами приветствовали его лично; он слегка откинул голову, поднял брови, но продолжал смотреть вперед и ни улыбкой, ни взмахом руки не ответил на приветствия.

— Блеск, — промолвила Грейс.

— Да, блеск, — повторила Конни. — И он немец. Как и я, не забывай об этом.

— Никакая ты не немка. Ты американка, и только американка. — Грейс положила Конни ладонь на плечо, но та отстранилась.

— Выкурю, пожалуй, сигарету, — сказала она. — А тебе еще есть на что посмотреть.

— Он в роте «J». Они хотели называться «И» — ирландцы, но такой роты нет. — Грейс отмечала прохождение рот по сменяющим друг друга вымпелам. — Вижу его.

— Я тоже, — подтвердила Конни.

— Видишь?

— Да.

— Вот. Ну и здоров.

— Н-да.

— Сегодня он выглядит как-то моложе, — сказала Грейс. — Надо было все же увидеться с ним еще разок.

— Нет.

— Он звонил, — продолжала Грейс. — Вот, вот он. — Она отошла от окна и села на стул. — Пистолет на поясе. Однажды из-за меня он чуть не убил одну девушку.

— Не надо больше думать о нем, Грейс.

— Нет, нет, конечно, нет. А куда они отсюда, не знаешь?

— В Маунт-Гретна.

— Маунт-Гретна? Так это ж всего двадцать миль от Форт-Пенна.

— Там они недолго пробудут. Потом на юг.

— Если выехать прямо сейчас, то можно прибыть в Маунт-Гретна еще до прихода поезда.

— Можно. Но поедешь — сделаешь плохо и ему, и себе, и Сидни, и детям. К тому же я не уверена, что это именно Маунт-Гретна. Может, какое-то другое место. Грейс, пора вспомнить о вещах, в которые верит Сидни. Ты должна подумать о нем. Скоро он уезжает, и шансов быть убитым у него ничуть не меньше, чем у Бэннона. Пока Сидни не уедет, ты должна оставаться его женой.

— Это как следует понимать? — рассмеялась Грейс. — Хочешь услышать кое-что интересное, Конни? Когда Сидни вернулся из Нью-Йорка, знаешь, что он, в частности, сделал? Ни слова не сказав мне, отдал штопать свои носки Джули. Вот какая я ему жена. Все кончено, Конни. Вот так мы теперь живем. Все кончено. Я для него умерла. Он хочет быть подальше от меня, так почему бы мне не жить с тем чудовищем, которое только что промаршировало под окнами?

— Я не понимаю тебя, Грейс.

— Ну и не пытайся. Не надо.

— Немало?

— Я не сказала «немало». Я сказала «не надо». Не надо. Ясно? Я сама себя не понимаю. Да не собираюсь я ничего делать, Конни, просто болтаю, чтобы себя послушать.

— В таком случае скажи себе и послушай: «Я изо всех сил буду стараться, чтобы угодить Сидни с этого самого момента и пока он не уедет».

— С чего это ты вдруг встала на его сторону?

— А с того, что только что я увидела, как на войну уходит мой брат, и поняла, что мы должны делать для них все, что в наших силах. Для них вопрос стоит так: жизнь или смерть. Для нас же — просто мелкие неудобства.

— Бэннон звонил мне. Следуя твоей логике, я должна была еще разок с ним переспать.

— Ничего подобного. Бэннон не имеет к тебе никакого отношения, а ты не имеешь никакого отношения к Бэннону. По правде говоря, Грейс, кому-нибудь давно следовало сказать тебе, что ты чудовищная эгоистка; будь это не так, ты бы ни за что не угодила в такую историю.

— Всего несколько дней назад я была интересной и красивой женщиной. Но стоило твоему брату отправиться на войну, как превратилась в эгоистичную поганую сучку.

— Такого я не говорила, хотя насчет эгоизма все верно.

— Что ж, если так, то я ухожу. Вряд ли мы можем и впредь оставаться подругами, Конни. Мне не нравится думать, что ты с неодобрением относишься ко мне, или к моему поведению, или к моим чувствам.

— Весьма сожалею, Грейс. Но ничего страшного, у нас и прежде бывали такие стычки. Ты остынешь, успокоишься…

— Успокоюсь? Да я в жизни не была так спокойна! Всего хорошего!

Грейс вышла из комнаты, закрыла за собой дверь, и, по мере того как она пересекала приемную, шаги ее все отчетливее звучали в такт оркестру, сопровождавшему полк. Затихли они, только когда Грейс дошла до машины.

Глава 4

И вот ночь и покой снизошли на них, они остались наедине. Оба лежали бодрствующие, удерживаемые ото сна тревожным ощущением близости другого, ощущением, которому не давало рассеяться едва уловимое дыхание, которое не было сном, и каждый это знал. Они снова были у себя на ферме, а не на театральной сцене фестиваля; уже час или более того, как ушел, пьяно распевая какую-то песню, последний гость; он добрался до шоссе и горланил до тех пор, пока его не подобрал идущий в сторону города автомобиль. Вновь на какое-то время наступила тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад и шумом воды, переливающейся через плотину. Затем послышались голоса двух мужчин на конюшне, не долгий стук копыт по булыжнику на дворе и почти сразу легкий, невесомый галоп на проселке, и скрип кожаных седел, и бодрые голоса верховых из Национальной гвардии, начинающих при свете луны свой долгий путь в сторону казарм.