Повести и рассказы

— О, — закивал иностранец. — Красота болшая.

— Еще бы. И у нас уже тоже это… свобода. Выбираем. Губернаторы есть. Фермеры.

— Но нар-роду нашему палец в р-рот не клади! — как бы проснулся Павел Иванович, затрепетав, как былинка, желая что-то еще сказать, но не хватило заряда — умолк, уронив плешивую с белыми крылышками над ушами голову.

Генка «Есенин», горестно и сильно вздыхая, хрустел луком.

Он готов был, наконец, произнести высокое слово, и стоило Платону лишь покоситься в его сторону, как Генка зажмурился и малоразборчиво залопотал:

— Ты жива еще, моя старуха? Только я давно уже не жив. Сам себе от скуки даю в ухо, складываю медь в презерватив… Мне бы только выпить, дорогая… сжечь бы душу всю до дна… Никакая родина другая, даже Англия мне не нужна.

Френсис наморщился, видимо, постигая смысл виршей Генки. И осторожно спросил:

— Но почему ви пьете? — он показал пальцем на мешки под генкиными глазами. — Вам очиен вредно. — И кивнул на Платона, могучего, желтокожего, как восточный Будда, но в русской бородище размером с супницу. — Ему не очиен.

— Кстати, добавил бы, — усмехнулся тот. — Мне это лично как слону дробинка первый номер. У тя виски есть? Водку мы и сами можем тебе принести.

— Уиски?! О!.. — как бы просиял Френсис и всплеснул руками.

— Я думаль, вы любите только водка. Уиски очиен крепкая. — Он ушел наверх и мигом скатился по винтовой лестнице с тяжелой четырехгранной бутылкой золотистокоричневого цвета. — О, извиняйте. — Отвернул хрустнувший колпачок и разлил снова до капли все содержимое по стаканам — правда, себе меньше всех. Принес лафитник с водой, достал из шкафчика лимон, принялся тонко нарезать узким, тонким ножом.

Платон, не дожидаясь (зачем ему эти интеллигентские штучки?!), но и не особенно торопясь, выпил и, поворочав языком под щеками, сказал вдруг уже не баритоном, а басом — у него с добавлением спиртного голос перемещался по октаве, нисходя к рокоту (очевидно, в организме что-то перестраивалось):

— Крепка-а совецка власть!.. придется мине в колхоз вступать!.. А вопрос, почему… кхм, русские пьют… вопрос философский. Да-а. — Он широко разинул рот в бороде, загадочно блестя впалыми желтоватыми глазенками. Как сразу понял Френсис, он был говорун, мог рассуждать по любому поводу и без повода, не переставая пить и закусывать. И сейчас хотел что-то сказать, но его перебил шелестящим голоском Павел Иванович.

Бывший капитан катера, сутулясь, привстал, ударил сухими кулачками об стол:

— На мостике одни с-суки!.. — иностранный алкоголь уже воспламенил его мозг, Павел Иванович был готов для выкриков и страшных воззваний. — Страну автогеном порезали!.. бакены затоптали!.. катимся боком по шиверам!..

— Примерно так, — кивнул Платон, дав знак приподнятым кривым мизинцем с черным ногтем Генке «Есенину», чтобы тот покуда помолчал. — СССР была великая держава, разве нет? С ней считались. Да, да.

— Sorry!.. извиняйте!.. — с плаксивой улыбкой поправил очки Френсис. — Но Руссия и сейчас великая! Считаются! Я знаю!

— Может, при вас считаются!.. — встрял Генка в разговор. — А при нас нет!..

— Юмор! — оценил Френсис и снова обратил свои близорукие наивные глаза на могучего Платона. — Если жизнь наладится… к вам снова придут с поклоном другие э… республики. — Он. кажется, уже и по-русски возле русских стал говорить связнее. — Разве нет? Значит, надо налаживать жизень. У вас… у вас талантливые ученые… докторы… зачем попадать… падать в отчаяние?!

— Нет, нет, мы погибли!.. — не соглашался Платон. — Это обсуждать бесполезно.

— Ночь наступила, ночь… — у Генки веки полузакрыли глаза, рот по-детски превратился в гузку. Еще не дай бог уснет тут. — При белом месяце… так хорошо повеситься…

— Налил бы еще, узурпатор!.. — взвизгнул Павел Иванович.

— Болше жена не дает, — тихо и внято ответил Френсис, оглядываясь, чтобы гостям было понятней. — Тогда я не понимаю, я плыль на лодке — смотрю… Why?.. Почему ви бросаете с берега в речку кровать… старое ведро, самовар… даже трактор… это же ваша речка, ваша ваша маленькая Руссия.

— Вода все унесет!.. — махнул рукой Платон. — Скажи, моряк!

Но моряк молчал, приоткрыв рот со стальными зубами и злобно уставясь на хозяина, который более не хотел угощать русских.

— Все унесет река времен… — вздохнул, окончательно зажмуриваясь и устраиваясь подремать на стуле, Генка.

— Не унесет!.. — печально отвечал Френсис. — Я здиес уже полгода? Не унесло. Ви включаете электричество в баниях… пилите циркуляркой… трансформатор три раза горель. Как можно. Видиротесь… ножиками… веслами… я даже видел — баграми… за чем?!

— Зачем?! А потому что душа гор-рит!.. — зашипел Павел Иванович. — Хер ли тут изображашь?! Сами нашу Расею любимую погуби ли!.. через евреев скупили, а сейчас…

Платон больно прижал локоть Павла к столу — человечек, затрепетав, умолк.

— Я понимаю, — терпеливо продолжал Френсис. — Понимаю. Но когда родина болна… помогайть надо, а не толкать дальше в пропасть. — Он понизил голос. — Говорят, у вас своих лючших крестьян опять жгут?.. Рас… как это?.. раскулач…

— Раскулачивают?.. — помог Платон и добродушно ухмыльнулся на редкость здоровыми, белыми зубами. — Да не-е!.. Это уж по пьянке… было раз иль два… из зависти… примерно так… — И толкнул Генку в бок. — В Щетинино? На центральной ферме?

Генка открыл белесые, словно замазанные сметаной, глаза.

— А х… ли?.. Дружки начальников, по блату всего себе нахватали…

— Это наши деньги! — завизжал Павел Иванович. — Прихватизировали даже пристани на Енисее… золотые рудники…

— Но разве можно жечь?.. — изумился, всплескивая руками, иностранец.

— Лесу много… — охотно заговорил Платон. — С самолета смотрел на Сибирь? Тайга до Японии. Но, конечно, лучше не жечь.

Вам-то в Англии хорошо — из камня все. А у нас и церкви деревянные… — Но более не дождавшись от хозяина каких либо слов, Платон помолчал, закрыл рот, тяжело поднялся и вздернул за шкирку поэта и бывшего капитана. — Ну, сказали спасибо и пошли? А то еще испугается, решит — алкоголики и не пригласит больше никогда!

— Почему?! — удивился нехотя Френсис. — Заходите. Интересно было поговорить.

— Вы слышали?! — спросил Платон у своих спутников, не вы пуская их из темных широких лап. — Приглашает! Пожалуй, и зайдем. Может, Федя еще научит нас снова труд любить, поверить в жизнь…

Павел Иванович вдруг припал к Платону и зарыдал, как ребенок. Тот, отчески обняв его за плечи, повел в сторону выходной двери — в ночь, в метель. Генка «Есенин», окончательно проснувшись, обернулся к хозяину — стоял, моргая, пытаясь, видимо, придумать срочно что-нибудь остроумное, но не смог. Только как можно более гордо и таинственно ухмыльнулся и, чтобы не сверзиться, затопал боком с крыльца вниз, на смутный снег…

Проследив из сеней, что гости, наконец, ушли за ворота, Френсис повернул рычаг, и калитка заперлась. Френсис потянул за кольцо с проволокой — в дальнем углу поместья открылась дверца конуры, и позванивая цепью, потягиваясь, вышел во двор для несения службы пес Фальстаф.

Френсис распахнул форточки в столовой, принялся мыть с мылом стаканы, когда зашла жена. Морщась, она укоризненно сказала:

— Зачем, зачем ты их еще раз пригласил?!

Муж вздохнул и развел руками.

— О, интеллигенция!.. — принялась ходить-бегать по комнате Элли. — Напоил раз — и выгони к черту! Эту пошлость выслушивать… они же привыкнут… Думаешь, благодарностью отплатят? Заборы твои не будут осквернять? И зачем про пожары спрашивал? Могут удивиться, запомнить и еще начнут изображать верных сторожей…

— No! У них нет памяти.

— Они хитрее, чем ты думаешь…

Френсис, жалобно скривившись, протирал голубеньким платком очки.

3

Конечно, не миновало и недели — они снова заявились ввечеру, эти три бездельника. Как раз вызвездило, грянул ранний сибирский мороз, да не 5–7 градусов, а все 20 (такое случается в урочищах Предсаянья), и скрип от шагов на снегу далеко разносился. Впрочем, уже и в среду, и в четверг за воротами кто-то переминался и курил (пес во дворе пару раз рявкнул), но в звонок не позвонили. Может быть, испугались гнева хозяйки, которая строчила на электрической пишущей машинке? Повздыхав, условились выждать еще немного, чтобы получился хоть небольшой, но круглый срок? И вот именно опять в субботу — только хотел было Френсис после бани размягченно послушать музыку и испить подогретого красного вина — задребезжал звонок.