Ничего, кроме настоящего (СИ)

На сам фестиваль я явился в состоянии, близком к обморочному. Про себя я уже жалел о том, что повёлся на провокацию Васыля, но отступать было поздно – все мосты были сожжены.

Я стоял в вестибюле Дома культуры им. Гагарина и рассматривал толпу, вливающуюся в дверь широким потоком.

– Андрюха! Какой сюрприз! – меня хлопнули по плечу ладонью.

Я обернулся и увидел расплывшуюся в улыбке физиономию Серёги

Головина, гитариста "Долины Снов". Он явно рад меня видеть.

– Как жизнь? Ты пропал куда-то… Что делаешь после "Клана Тишины"?

– У меня новая группа. Что-то типа этнической психоделии. Сам услышишь – мы здесь играем.

– Гостями?

– Нет, конкурсантами.

Серёгу это рассмешило – он хохочет, хлопая себя по коленям:

– Ну, чувак, кто же это такой умный, что вас в конкурс пускает?

– Мы сами так решили. Для интересу.

Ещё бы, Серёге не веселиться – большинство коллег по цеху здесь играет в качестве гостей. Ничего, как-нибудь прорвёмся. Я направился в зал. Мы шли пятыми по списку, и мне было интересно посмотреть на тех, кто будет играть перед нами.

В зале я наткнулся на Сашку Качумова.

– Упс! Смотрите, какие люди – Поляк собственной персоной! – Саня радуется и жмёт мне руку.

– А ты какими судьбами? – интересуюсь я, – Акустику послушать захотелось?

– Да нет, я сегодня представляю здесь свой новый проект "Теорема

Ферма".

– Ну и названьице! Долго думал?

– Не-а! В шесть секунд! Никак не мог отдуплиться с названием, взял энциклопедию и ткнул пальцем наугад. Делов-то!

Сашка взбудоражен. Оно и понятно – я наблюдал его метания, которые по времени совпали с моими смурами. На последней "Червоной

Руте" "Долина Снов" играла и с ним, и отдельно с Олесей Остапчук.

Леськины вещи были отмечены жюрями, и группа получила хороший толчок. Интересные предложения, гастроли, записи. Сашка остался как-бы не у дел. Начались косяки, скулы, интриги и прочая хрень.

Закончилось тем, что Качумов ушёл из "Долины". Через какое-то время он собрал новую группу, и сегодня собирался дебютировать.

– Погоди, Саня, у тебя разве акустический музон?

– Мы имеем две программы – в акустике и в электричестве. А что у тебя? До меня доходили какие-то интригующие слухи, но никто ничего толком не знает. Ты как пропал полгода назад, так о тебе ничего не было слышно.

– Да чего там рассказывать? Сегодня сам всё услышишь.

В толпе народа я увидел лица своих "бывшеньких". Батькович радостно заулыбался и потянул к нам Пашу.

– Привет конкурсантам! – они, естественно, в курсе.

– Привет "Морю Лаптевых" от моряков речного пароходства! – шутливо приветствовал их Сашка.

Дальше пошёл обычный трёп "за жизнь". Я понимаю, что толком посмотреть концерт мне не удастся. Беседовать с бывшими друзьями тоже особой охоты нет. Я отговариваюсь срочным делом и линяю за кулисы искать своих музыкантов. В спину мне несутся благожелательные напутствия "Лаптевых". Н-да, прошли времена, когда мы общались, смахивая с языков сочащийся яд.

За сценой я нахожу Васыля с Боженой, согласовывающих по своим нотным записям последние детали. Димка сегодня не играет – мы не ориентировались на "чистую" акустику, и все партии у него в электричестве. Наконец нас объявляют. Делаю глубокий вдох-выдох и выхожу на сцену.

И-и-их! Давно забытое ощущение! Несколько секунд прихожу в себя.

Пипл встречает молча – обо мне попросту забыли за то время, что я смурил, работал, скрывался, сочинял. Да оно и к лучшему – начнём всё с чистого листа. В первом ряду в полном составе сидят "бывшенькие".

На лицах – вежливый интерес. Типа "удиви-ка нас".

Располагаемся на сцене. Я приветствую публику несколькими фразами и подношу ко рту дрымбу16. По залу несётся рваный ритм моих камланий. Васыль и Божена вливаются в них вязкой мутной теменью. Я убираю дрымбу, прикрываю глаза и шепчу в микрофон:

Я забираю вас з собою

Марити неспокоєм,

Я забираю вас з собою

Носити в долонях дощ…17

Виолончель оплетает мои слова тугой кожаной лентой, сопилка берёт низкие клокочущие тона, добавляя пространства. А я продолжаю заклинать, звать за собой:

Дивіться на мене –

Я

Розрізаю

Яблуко!

Час кам'яних ідолів вже скінчився,

А час дерев`яних ідолів ще не настав…

Це мить, коли вмирають боги,

І народжуються богочоловіки,

І головне – вчасно вмерти,

Щоб встигнути вчасно народитись.

Последние слова я швыряю в зал хриплым срывающимся голосом. Потом отпускаю поводья и снова беру дрымбу. Васыль играет вступление к

"Ворожбе", Божена врезается бритвой фрилки18, вспарывая лирику

Васыля. Я вступаю гитарой, и виолончель тянет нить волынкообразного сопровождения.

Берегом ранку тендітного

Хтось тікав, наче навіжений,

Уносив сон під сорочкою –

Крадену сповідь причинної.19

Я не смотрю в зал, я не обращаю на них ни малейшего внимания, но я знаю, что они покорно идут за мной. Они у меня в ладонях. И они никуда не денутся, если не разжать пальцы.

Стогін болю тугий

Скроню п'ястом швидким

Пестив-цілував,

Виливав далечінь

В очі рухом повік –

Сонце доганяв.

Всё-таки, это было не то. Не то, что на репетициях. Мы играли гораздо хуже. Я старался не обращать на это внимания, но чувствовалось, что мы не настолько выразительны, как на репетициях.

Заключительная часть "Ворожбы". Резкий ритм сменяется расплывчптостью.

Дебри.

Дебри звуков и образов.

Здесь можно встретить всё, что угодно.

Всё, что нарисует услужливое воображение.

Ворожба

Чорною чаплею

Крилами ніч торка.

Зазирав

У вікна пустих криниць –

Відповіді шукав.

Я пробираюсь наощупь между виолончельными глиссами. Мне вслед шипят бешеные сопилки, бросающиеся из отстранённости в нечеловеческую ярость.

Околиця спогадів окреслена втомою відьми,

Околиця спогадів позначена полум'ям слів її

Вино прокльонів пролито – розцвітає кропива вночі

Безокий звір виходить із хащ до тебе.

Я не здесь, не на сцене. Я где-то там, где цветёт крапива, где живёт безглазый зверь, который выходит из лесу на звуки моих заклинаний.

Земля горить, траву палить – і я горю, тебе палю,

Земля горить, камінь палить – і я горю, тебе палю,

Ворожба чорною чаплею крилами ніч торка,

Ворожба…

Ворожба…

Завершающие аккорды. Тишина зала. Практически без перерыва мы играем "Голоси". Я чувствую себя всё дискомфортней. Наше звучание нравится мне всё меньше. Такое впечатление, что мы разучились играть. После "Голосов" я говорю:

– А сейчас не песня, а просто кусочек настроения.

Мы играем им этот кусочек. Меня постоянно наламывает отсутствие выразительности, которой мы так добивались на репетициях. Я уже не могу не обращать на это внимания – мне кажется, что это бросается в уши всем, кто нас слушает. До конца вещи моё раздражение достигает апогея. На мой взгляд, настроение похерилось. Доиграв вещь, я встаю, швыряю в зал: "Спасибо" и намереваюсь уйти со сцены.

И тут народ взрывается такими аплодисментами, что я недоумённо оглядываюсь. Божена тянет меня за рукав, и показывает рукой – весь состав жюри аплодирует стоя. Мне суют в руки листок с оценками. Я слегка офигеваю – девяносто восемь баллов из ста! Васыль мне орёт прямо в ухо:

– Говорят, что за всю историю фестиваля таких результатов не было ни у кого!

Мы уходим за кулисы, где на нас сразу набрасывается толпа знакомых, родственников, приятелей и просто зрителей. Где-то в этой толпе моя маман и Татка. Но им не пробраться через этот орущий живой кордон. К нам с трудом прорывается режиссёр фестиваля и сообщает, что завтра мы играем на финале. Дальше на нас снова обрушиваются друзья-приятели, поздравления, цветы, и я слабо помню всё, что там происходило.

На следующий день движняк был неимоверный. На финальном концерте жюри должны были назвать победителей в разных номинациях. Придя на саундчек, я натыкался в разных уголках за сценой на старательно дорепетировывающих финалистов. Мандраж, лихорадка, стук зубей, дрожь в пальцах…