Вид с холма (сборник)

Вольнов сразу понял — в подвале демократичная атмосфера. Леша, крепыш с выразительным, точно вылепленным, лицом, играл на гитаре и пел. Ему подпевала Лена, маленькая, коротко стриженая — Вольнов вначале принял ее за мальчишку, тем более что и голос у нее был низкий, густой. Толстушка Вера в углу рисовала, Алиса, на правах хозяйки, готовила чай и бутерброды. Пришел Саша — поэт, худой нервный парень лет двадцати, и сразу начал читать стихи. Непрерывно теребя рыжую бородку, он читал довольно смелые и жесткие стихи, написанные явно в пику соцреализму и лингвистическим изыскам. В какой-то момент Саша прервался и, улыбаясь, обратился к Вольнову:

— Как вам стихи? Надеюсь, вы не из КГБ?

— Из ЦРУ, — усмехнулся Вольнов.

— Это вы так шутите? — оторвалась от рисунка Вера.

— В нашей дурацкой жизни без юмора сразу загнешься, — защитила Алиса Вольнова.

За чаем они обсуждали Сашины стихи и батики Лены. Обсуждали горячо, перебивая друг друга и споря до хрипоты. Только Вера не участвовала в спорах. Выпила чашку чая и снова принялась за рисование. Вольнов тоже старался не лезть в обсуждение; сказал, что как инженер занимается сугубо техническими вещами, а искусством просто интересуется — он настроился больше слушать, хотел запомнить высказывания молодых людей, их словечки, но чтобы не прослыть невеждой, все же похвалил некоторые работы Лены и даже вызвался купить пару картин. Лена от неожиданности покраснела и назвала смехотворно низкую цену.

— Каждое произведение искусства неповторимо, — многозначительно заявил Вольнов и заплатил в пять раз больше. Он корчил из себя мецената, щедро одаряющего таланты.

Ободренная успехом, Лена ополчилась на последнюю выставку в Манеже.

— Эти генералы от живописи занимают целые залы, а молодежи даже одного стенда не дают. И все их полотна — сплошная похвальба. Показывают, как у нас все цветет, как мы празднично живем… А художник не может не видеть нелепого, уродливого. Уродливое так же притягивает внимание, как и красивое.

— В нашем обществе идет духовное загнивание, — с юношеским максимализмом выпалил Саша. — Какие-то перевернутые ценности… Халтурщик с эстрады восхваляет все наше, а западное поливает — и ему почет и зеленая улица. Бездаря печатают, превозносят. Он уже и так и лауреат, и миллионер, а ему все мало — и хапает, и хапает.

— Насчет эстрадников это точно, — отозвался Леша. — В кафе, где тусуются всякие залетные, играют такой шлягер — тошнота берет. Но и там особо не побалдеешь, кафе закрывают в десять, чтоб люди не развлекались и не забывали о работе. А ведь мы живем не для того, чтобы работать, а работаем для того, чтобы жить.

— Мы как будто живем в империи кривых зеркал, — вдруг подала голос Вера. — В стране полно лесов, а нет ватмана, и простую бумагу покупаем у финнов…

Все это Вера произнесла тихо, с безнадежностью в голосе, точно устала от бесцельной борьбы, произнесла с болью за свою судьбу и обидой за Отечество.

«Какие они все сломленные, — подумал Вольнов. — Столкнулись здесь, в Москве, с нелепостью и жестокостью и потеряли веру в справедливость. У нас пытаются решить проблему человека, а надо бы решать его среду».

Они разошлись в полночь. У Алисы никто не остался. По пути к метро Леша объяснил Вольнову, что начальник жэка постоянно следит за нравственностью «взбалмошной дворничихи».

Они были не хиппи, а творческие люди, которые искали свое место в искусстве, и не совсем ясно представляли, чего хотят, но точно знали, чего не хотят. Их несовершенные работы выражали некий эстетический протест, и на фоне официального, помпезного искусства выглядели как интересный, немного наивный, но искренний поиск. Подвал был не только приютом одиноких, беззащитных людей, где могли понять и утешить, но и местом контакта, духовным прибежищем единомышленников, где каждый имел возможность высказаться, услышать отзвук на свою работу. «Творческому человеку необходима обратная связь, — рассуждал Вольнов. — А мне ничего не остается, как поддержать этих молодых людей материально и хоть как-то компенсировать свой злодейский план».

Вольнов стал бывать в подвале каждый вечер. Новые знакомые окончательно приняли его в свой клан и все больше открывали личные тайны. Вольнов узнал, что Саша — москвич, но живет не с родителями, а у женщины, которая намного старше его и имеет ребенка от бывшего мужа. Свое необычное сожительство он обосновывал философски:

— …Брак изжил себя. Сейчас у мужчины с женщиной новые отношения. Для брака нужны завышенные требования: настоящие чувства, которые бывают крайне редко, материальная обеспеченность, чтоб не было разладов, взаимопонимание, эмоциональный комфорт, удовлетворение интимных сторон — слишком много всего. А внебрачное сожительство проще и удобнее. Здесь нужна только поддержка друг друга и секс.

Как ни странно, но рассуждения этого парня были созвучны взглядам Вольнова, немолодого мужчины — с той лишь разницей, что Вольнов не терял надежды встретить «идеальную женщину», а Саша, похоже, о ней и не думал, его вполне устраивал «гражданский брак».

Саша работал ночным сторожем в каком-то учреждении.

— Клевая работенка, — доверительно сообщил Вольнову. — Все уходят, я запираюсь и катаю стишата. Захотел соснуть — тахта под боком.

Леша отслужил в армии, жил за городом «у предков» учился в Москве, в техникуме связи. Каждый день проводил в электричках три часа, но времени зря не терял — изучал английский язык, «чтобы петь битлов». По словам Леши, в двух подмосковных поселках его поджидало по невесте, но он не мог разобраться, какая лучше, и прежде, чем жениться, решил заиметь «крепкую профессию». Своей конечной целью он считал профессиональную сцену. Из четырех завсегдатаев подвала Леша крепче всех стоял на ногах и, по наблюдениям Вольнова, ходил в подвал, потому что не имел другой «площадки» и слушателей.

Лена в Воронеже закончила художественную школу и познакомилась с Алисой и Верой в общежитии Строгановки. С Алисой, как абитуриентки, они жили в одной комнате, а третьекурсница Вера их «натаскивала и опекала». На экзаменах Алиса не добрала одного балла, а Лену не зачислили, поскольку она не имела направления и стажа работы. По совету Веры девушки сняли комнату и записались в изостудию заводского клуба. Потом Алиса устроилась дворником, а Лена, чтобы не платить за комнату, перебралась в дом, поставленный на капитальный ремонт, и подрабатывала уборщицей.

— Вначале, вроде Алиски, жуть как стеснялась своей работы, — говорила Лена с улыбкой. — Потом привыкла… А вот ночевать в старом доме и сейчас страшно. Там мыши бегают…

Вольнов представлял хрупкую девчушку в многоэтажном пустынном доме, и его передергивало от озноба. Он пытался снять для нее комнату, но без прописки никто не хотел сдавать.

— Но как художник я в порядке, — смеялась Лена. — Правда, Вер?

— Первый класс! — кивала наставница.

— Попробуй сказать нет, — Лена грозила пальцем, — сразу с тобой завязываю. То, что женщина простит мужчине, никогда не простит женщине. Ведь так, Алиск?

У них была прекрасная девичья дружба, искренняя, без всякой зависти. Лена с Алисой то и дело менялись одеждами — «обновляли гардероб», а Вера, как старшая, относилась к подругам с материнской заботой. Несмотря на неустроенность и мытарства, безденежье и нервотрепку и неясное будущее, девушки сохранили чистоту взглядов. Из их разговоров Вольнов понял, что они осуждают «не узаконенное сожительство» Саши и «двух невест» Леши. Свое целомудрие они прикрывали некой бравадой, но про себя — Вольнов это знал точно — каждая мечтала о настоящей семье.

Лене втайне нравился Леша; она не показывала вида, но когда он пел и аккомпанировал на гитаре, Вольнов не раз ловил ее восхищенный взгляд, а когда он говорил о своих «невестах», кусала губы.

Вера приехала в Москву из Курска, где, по ее словам, у них «дом на окраине, в саду полно яблонь и поют соловьи». Вера была противоречивой и странной: могла весь вечер молчаливо просидеть в углу, но если разговорится, долго не умолкает. Она читала романы и газеты — интересовалась политикой; любила «шумные проспекты» и «гулять в лесу». Она стеснялась своей полноты и даже в компании друзей старалась оставаться в тени. Работы подруг разбирала осторожно, ненавязчиво, как опытный тактичный педагог; при посторонних вообще только хвалила, чтобы не ставить художниц в неловкое положение. У Веры был поклонник: директор какого-то промтоварного магазина, ровесник Вольнова.