Плохо быть мной

— Мне самой она нравится. Купила только вчера. А сегодня уже заляпала кровью, — показала пятно на груди. — Когда врезала ублюдку, подкатившему на улице.

Ее вызвали в кабинет. Она прошла несколько шагов, обернулась и мило улыбнулась.

— Я крепкий орешек. Мало ли что, а надо выдержать.

Я остался один. Странное ощущение, когда ждешь очереди в американской больнице. Сейчас предстанешь перед судом, будут клепать срок.

Времени в госпиталях не ощущаешь — не помню, когда ко мне подошел врач.

— С вами все нормально, — бросил, мельком меня осмотрев.

Я вышел из госпиталя с чувством, что засветился. Теперь обо мне все знают. В этой стране надо быть суперосторожным.

* * *

Звоню в Нью-Йоркскую автобусную компанию. На коленях два счета: один за скорую помощь — восемьсот долларов, другой за обследование в госпитале — около тысячи.

Стальной, с легким испанским акцентом, женский голос на том конце, интонациями так напоминающий запись на автоответчике, что удивляешься, как он может поддерживать беседу.

— Вы записали номер автобуса, на котором ехали, и номер того, что в вас врезался?

— Не успел.

— Ничем вам не можем помочь, сэр.

— Но вы должны помочь мне! У меня перед глазами два счета, почти на две тысячи долларов, и у меня нет ни страховки, ни денег их оплатить. И вообще, я здесь пострадавший! И вы говорите, что не можете помочь?

— Вы не снабжаете нас необходимой информацией, сэр. Все, что я могу сказать, — это что у вас есть акцент. Не хочу показаться расисткой, но мы часто получаем звонки, где люди с сильным акцентом пытаются нас обмануть с выгодой для себя. Я не собираюсь утверждать, что вы нелегальный эмигрант или вымогатель. Просто таких у нас вполне достаточно.

— Когда я приехал в эту страну, офицер на паспортном контроле спросил меня, не прилетел ли я сюда совращать маленьких детей. Так что от вас я ожидал услышать что-нибудь похлеще…

Мы одновременно хлопнули трубками.

* * *

— Почему ты не пришел? — мой польский дантист очень мной недоволен.

— Вот, я у вас.

— Ты должен был быть у меня неделю назад. Когда пациент регулярно меня посещает, я начинаю воспринимать это как доверительные отношения. Такая у меня философия. Пациент, который не приходит в назначенное время, — предатель.

— Я, между прочим, расхлебываю последствия моей поездки к вам.

Я сказал это и в тот же момент понял, что все это время винил во всем дантиста. Я рассказал ему историю с аварией. Какое-то время он сидел молча.

— С какой стороны, ты говоришь, у тебя выпал зуб? — спросил он как бы невзначай.

— С правой.

— А автобус въехал в тебя?

— С правой стороны… Неужели вы думаете?..

— Мы можем сделать деньги, — произнес доктор Каневский с той опустошенностью, какая бывает у людей, когда они набрели на клад с драгоценностями.

За этот визит он не взял с меня никаких денег.

А сейчас мы с ним жмемся друг к другу и оглядываемся по сторонам в районе манхэттенских небоскребов на тридцатых улицах, словно семейство эмигрантов из Восточной Европы. Я на него за это зол. Идем через проходную высотного здания. Я уверен, что нас не пропустят. Охранник в синей униформе, с пистолетом, смотрит на экраны. Обычные смертные, проходящие мимо, его не интересуют.

Сидим с доктором в просторном холле, типичные представители социалистического блока. Откуда-то из Польши. Или из России. Доктор Каневский этого нисколько не стесняется. По-моему, ему так даже удобнее. А мне хочется сбежать. Наконец называют наши фамилии. Я никогда не видел, чтобы адвокат походил на акулу капитализма так буквально.

— Я ознакомился с вашими бумагами, мистер Найман, — из нас двоих мистер Гордон безошибочно останавливает свой взгляд на мне. — Как вы считаете, во сколько примерно можно оценить нанесенный ущерб? — переводит он взгляд на доктора.

Каневский, устремив глаза в потолок, глубокомысленно шевелит губами и загибает пальцы.

— Зуб треснул, нужно ставить новый, — бубнит он. — Пострадала и вся челюсть. Скорее всего, придется делать весь рот. Потом еще и моральный ущерб… Десять тысяч долларов, — смотрит он на адвоката.

— Десять тысяч долларов, — повторил, не моргнув глазом, мистер Гордон и что-то записал. — Мы можем подать на госпиталь в суд за непрофессиональное обращение с пациентом, — склонился он над бумагами. — Можете рассчитывать на много большую сумму, господа.

— Прекрасно. — Доктор Каневский встал со своего стула. — Признаться, не ожидал! — Он потер от удовольствия руки.

Я понуро шел из кабинета за моим дантистом. Уже который раз ввязываюсь во что-то не по своей воле. Все потому, что мне гораздо тяжелее сказать «нет». На что еще я готов пойти, потому что не в силах отказать? Убийство?

* * *

— Алло, Крейг? У меня нет работы. Второй день не выхожу из дома. Денег впритык, хватает только заплатить хозяйке за следующий месяц.

— Следующий месяц? Думаю, с этим можно будет разобраться. У меня сейчас как раз…

Он ждал меня возле моего дома. Было около восьми вечера.

— Залезай, — позвал из машины.

Мы остановились в районе двадцатых. Перед тем как выйти, Крейг тяжело облокотился на руль и впервые посмотрел мне в глаза. Взглядом на редкость мрачным.

— Здесь живет Андре, — сказал он. — Он тебе поможет. Андре любит помогать людям.

— Социальный работник?

— Наркоделец.

Мы с Крейгом поднимаемся на лифте. Дом старый — еще не заходя в квартиры, знаешь, что они маленькие. Крейг нажимает кнопку звонка. С той стороны мы слышим приближающийся четкий стук женских каблуков.

— Может, не надо? — безвольно спрашиваю Крейга.

Хозяйка квартиры открыла дверь так быстро, что мы толком ее не увидели. Женский силуэт, промелькнувший мимо нас, потом стук захлопывающейся двери в соседнюю комнату. Нам осталось эхо от каблуков и запах духов, который я знал наизусть, поскольку Полина пользовалась такими же. Мертвая тишина наводит на мысли об ином мире.

— Это ты, Крейг? — раздался с кухни преувеличенно жизнерадостный голос человека, не сомневающегося, что если его голос и сам он хоть на секунду перестанут быть счастливыми, это будет глубоко-глубоко неправильно.

— Это я, Андре, — ответил Крейг так угрюмо, будто веселье человека на кухне вызвало у него приступ уныния и несло в себе опасность.

— Мишель! — грохнул на всю квартиру обладатель голоса, — покажи моим гостям путь в кухню!

— Все нормально, Андре, — вяло откликнулся Крейг. — Зачем беспокоить Мишель, когда до кухни полтора шага?

Но хозяин заупрямился и сообщил нам с кухни, что в его доме свои законы и Крейг должен их уважать, мама Андре с детства приучила его к гостеприимству, и что вообще он так привык катить. Я не знал точно, что значило «катить» в его случае, но мог догадаться. На его крик дверь из соседней комнаты открылась и оттуда вышла высокая стройная негритянка. На ней были модная белая рубашка чуть ниже пояса, стринги и туфли на высоких каблуках. На левой ягодице — татуировка какого-то материка, распознать который было бы невозможно, если бы не надпись внизу готическими буквами, советующая рассеявшимся по свету братьям и сестрам не забывать, что все они родом из Африки. На другой ягодице был наколот красивый иероглиф, который, ясное дело, остался для меня тайной. Она смотрела сквозь нас, Андре опять крикнул ей показать гостям путь к нему, она взяла каждого за руку, несколькими шагами пересекла коридор и ввела в соседнюю дверь. Каблуки стучали внушительно, с намерением доказать, что ощущение сонного покоя в квартире временное и ошибочное. Короче, кино.

— Любимый, вот они.

Она встала по правую руку от своего бойфренда, черного джентльмена, и стала задумчиво смотреть в окно. Черный джентльмен поднял голову и весело, как будто давно и хорошо меня знал, спросил: