Песнь Соломона

— Кто спрашивал? Он называл мое имя?

— Нет. Ваше имя он не называл.

— Тогда откуда же известно, что он искал меня?

— Он сказал, он ищет своего приятеля в бежевом костюме-тройке. Вот в таком. — Хозяин лавки ткнул пальцем Молочнику в грудь.

— А какой он из себя?

— Кожа темного цвета. Фигура как у вас примерно. Высокий. Худой. А в чем дело? Потеряли, что ли, вы друг дружку?

— Да. То есть нет. Э… как его зовут?

— Он не сказал. Спросил про вас, и все. Долгий он, однако, путь проделал, чтобы повидаться с вами. Уж я-то заметил: у него на «форде» мичиганский номерной знак.

— Мичиганский? Вы уверены, что мичиганский?

— Еще бы не уверен! Вы в Роаноке, что ли, договорились встретиться?

И, увидев, что Молочник совсем ошалел, пояснил:

— Я ваш номерной знак из окна увидел. Молочник с облегчением вздохнул. Потом сказал:

— Я сам толком не знал, где мы с ним встретимся. А свое имя он не назвал?

— Не. Просто просил вам передать добрые вести, если я с вами увижусь. Погодите-ка, вроде бы так…

— Добрые вести?

— Ну да. Велел сказать, ваш день, мол, обязательно настанет, или ваш день… как это… ваш день пришел. Точно помню, было там про день. Вот не скажу только, не то ваш день настанет, не то он уже пришел. — Он хмыкнул. — Хорошо бы, мой день наконец настал. Пятьдесят семь лет дожидаюсь, а он все никак не придет.

Все дружно рассмеялись, только Молочник похолодел, и все в нем замерло, а сердце неистово билось. Добрая весть звучала недвусмысленно. Вестник тоже не вызывал сомнений. Гитара его ищет, идет по его следу, и его цели очевидны. Если только… Может быть, он просто пошутил? Мог он в шутку попросить, чтобы Молочнику передали слова, которые «Семь дней» шепотом говорят своим жертвам?

— Вас не замутило ли от смэша? — Мистер Соломон с любопытством смотрел на Молочника. — Сам-то я не уважаю сладенькую содовую.

Молочник покачал головой и торопливо допил бутылку.

— Нет, — ответил он. — Меня просто укачало в машине. Я, пожалуй, на улице немного посижу.

Он пошел к двери.

— Может, вы хочете, я вашу машину пока погляжу? — спросил мистер Соломон несколько оскорбленным тоном.

— Одну минутку. Я сейчас вернусь.

Он толкнул затянутую сеткой дверь и вышел на крыльцо. Сверкало солнце. Молочник снял пиджак, перебросил через плечо и понес, зацепив указательным пальцем. Окинул взглядом пыльную дорогу. Редко разбросанные домики, несколько собак, куры, дети и женщины с пустыми руками. Они сидели на крылечках и прогуливались по дороге, в ситцевых платьях, босые, курчавые — здесь не ходят к парикмахеру распрямлять кудряшки, волосы просто заплетают в косички или стягивают в узел на затылке. Его вдруг страшно потянуло к какой-нибудь из них. Устроиться на коечке в объятиях вон той, или той, или вот этой. Так, наверно, в молодости выглядела Пилат, она даже сейчас так выглядит, только очень уж не к месту пришлась там, в крупном северном городе. Большие сонные глаза со слегка приподнятыми уголками, широкие скулы, полные губы темнее лица, словно вымазанные ежевичным соком, и длинные, длинные шеи. В этом городке, подумал он, почти все, наверно, женятся на местных. Женщины все похожи одна на другую, и кроме нескольких рыжеволосых мужчин (вроде мистера Соломона), и мужчины очень похожи на этих женщин. Приезжие, должно быть, редки в Шалимаре, тип местных жителей давно установился и держится прочно.

Он спустился с крыльца, распугав белых кур, и зашагал по дороге к деревьям, которые росли около здания, похожего то ли на церковь, то ли на клуб. За деревьями играли ребятишки. Молочник расстелил пиджак на выжженной траве, сел и закурил.

Гитара, значит, здесь. Он спрашивал о Молочнике. Но что тут страшного, чего он испугался? Они друзья, и близкие друзья. Настолько близкие, что Гитара рассказал ему о «Семи днях» все без утайки. Такое доверие — тяжкое бремя, из близкого друга оно превратило его чуть ли не в сообщника. Так чего же ему бояться? Просто глупо. Гитара, вероятно, попросил передать ему именно эту фразу, чтобы, не называя собственного имени, дать знать Молочнику, кто его ищет. У них в городе, наверное, что-то случилось. И Гитара, возможно, прячется от полиции, вот он и решил сбежать к верному другу, к единственному, кроме «Семи дней», кто все знает, поймет, кому можно довериться. Он разыскивает Молочника, чтобы тот ему помог. Естественно. Но если Гитаре известно, что Молочник направляется в Шалимар, он узнал об этом, вероятно, где-то в Роаноке или в Калпепере… может быть, даже в Данвилле. А раз он знает, то почему он его здесь не подождал? Где он сейчас? С ним что-то случилось. Что-то случилось с Гитарой, он попал в беду.

За спиной, у Молочника пели дети, они, как видно, играли в какую-то игру, вроде «Розочка, розочка, как ты хороша» или «Маленькая Салли Уокер». Молочник обернулся. Человек восемь-девять мальчиков и девочек образовали круг. Посредине круга, раскинув руки, стоял мальчик и вертелся, как видно изображая самолет, а остальные хором пели бессмысленный стишок:

Дети пропели еще несколько таких же четверостиший, а стоявший в середине круга мальчик продолжал изображать самолет. Кульминационный пункт игры состоял в том, что детвора все торопливее выкрикивала тарабарщину, а мальчик-самолет все торопливее вращался под вопли: «Соломон пшеница балали шу, йараба медина в деревню ту-у» … и так до самой последней строчки: «Двадцать один мальчик, а последний — Джей!» Тут мальчик грохнулся на землю, а остальные завизжали.

Молочник с интересом смотрел на их игру. Сам он в детстве не играл в такие игры. Едва он перестал опускаться на колени возле подоконника, оплакивая свое неумение летать, как его послали в школу, и бархатный костюмчик сделал его отщепенцем. И черные, и белые сочли, что он бросает им таким образом вызов, и вовсю изощрялись, насмехаясь над ним, всегда старались так подстроить, чтобы он остался без завтрака или без цветных мелков, или же норовили не пропустить его ни в уборную, ни к умывальнику. В конце концов мать сдалась на его уговоры и позволила ему носить вельветовые бриджи, после чего жить стало полегче, но его по-прежнему не приглашали играть в эти игры, где все становятся в кружок, поют песни; его не приглашали никуда до того памятного случая, когда те четверо набросились на него скопом, а Гитара его вызволил. Молочник улыбнулся, вспомнив ухмылку Гитары и его грозный клич, когда те четверо мальчишек бросились уже на него самого. Впервые в жизни Молочник увидел, что кому-то драка доставляет удовольствие. А потом Гитара снял бейсбольную кепку, вручил ее Молочнику и велел вытереть расквашенный нос. Молочник вымазал кепку в крови, вернул владельцу, и Гитара снова нахлобучил ее на голову.

От этих воспоминаний о школьных временах ему стало стыдно: как мог он испугаться и заподозрить нечто недоброе в словесном послании Гитары? Ладно, он появится, все объяснит, и Молочник не пожалеет усилий, чтобы его выручить. Он встал и отряхнул пиджак. Мимо прошествовал черный петух с ниспадающим вперед кроваво-красным гребнем, который придавал ему зловещий вид.

Молочник снова пошел к лавке Соломона. Ему нужно подыскать жилье, кое-что разузнать, нужна также женщина, причем не обязательно все именно в таком порядке. С чего удастся начать, с того он и начнет. В принципе даже неплохо, что Гитара о нем спрашивал. Возник благовидный предлог какое-то время проторчать без дела в Шалимаре: он ведь ждет приятеля. K тому же ему нужно раздобыть здесь новый приводной ремень. Куры и кошки на ступеньках крылечка уступили ему дорогу, когда он приблизился к ним.

— Ну как, полегчало? — спросил мистер Соломон.

— Да, теперь гораздо легче. Я думаю, мне просто надо было немного пройтись. — Он кивнул в сторону окна. — Хорошо тут у вас. Спокойно, мирно. И женщины красивые.