Излом

Чебышева подобрали и доставили в город, в больницу. Тех двоих спасти не удалось.

Так мне рассказали эту историю.

На следующий день посетил своего учителя. Ему отбили почки и лёгкие, он кашлял кровью. Я не узнал его, так он изменился. Лицо усохло и приобрело синюшный оттенок. Глаза ввалились и беспокойно шарили по палате. Увидев мою физиономию, обрадовался и слабо кивнул на стоящий у кровати стул.

— Садись. Как там без меня?

— Лежи, лежи, выздоравливай, – пытался успокоить его.

— Ты знаешь? – глядя в потолок, тихо и глотая слова, заговорил он. – Стал бояться секундной стрелки, так она быстро их отсчитывает… Тебе этого не понять… молодой ещё. Когда часы ремонтировал, радовался, что движется, а теперь – боюсь. Раньше дни торопил – скорее бы выходной или получка, теперь стал каждым часом дорожить… А самое страшное – это ночь… Всё думаешь – вдруг она последняя, боишься уснуть. Когда «Это» рядом – ко всему относишься иначе…

Думал иногда, неужели наступит такое время, когда всё прошло… жизнь позади… остались считанные дни… а может, даже часы… и в дрожь бросало, гнал эти мысли. «Это ещё не скоро», – успокаивал себя. И вот «Это» пришло…

Знаешь, иногда снится, что маленький, что всё впереди, и такой восторг охватывает… Просыпаюсь, и шевелиться‑то нету сил. Неужели конец?..

Стоило ли вообще родиться?.. И ведь как быстро всё проходит. Кажется, совсем недавно сам пацаном был, на Волгу бегал… а теперь внук бегает. Тоже Серёжкой зовут, как и тебя, – он ласково улыбнулся, потом замолчал ненадолго. – Жаль, маленький, не понимает ещё ничего… Быстро забудет. Вот что! – встрепенулся вдруг.

— Лежи, лежи, Алексей Григорьевич, – погладил его руку, – нельзя тебе волноваться.

Тоскливо посмотрев на меня, вздохнул.

— Теперь всё можно… Купчиху там обязательно найду… Без неё трудно и непривычно будет, – грустно пошутил он. – Как жена придёт, – потекли его мысли в ином направлении, – скажу, чтобы щенка внуку купила. Овчарку. От меня подарок… Пусть вспоминает деда.

— Ну хватит, хватит, Главный, что за настроение у тебя?.. Держи себя в руках.

— В руках… – посмотрел на меня. – Я чувствую!..

— Что чувствуешь?

— Её чувствую… В груди холодно… Уже рядом…

Эх, да что там, – он слабо улыбнулся, или мне показалось.

Сергей, ты не поверишь, о чём сейчас подумал… Такие глупости в голову лезут…

— Конечно, глупости, – подхватил я, – несёшь чёрт знает что…

— Не об этом говорю, – слабо шевельнул пальцами белой, бескровной руки.

— Тебе не холодно, Алексей Григорьевич? – поправил складки синего байкового одеяла.

— Слушай сюда! Что ты как профессиональная сиделка, – он немного взбодрился, голос стал не расплывчатым, а обрёл былое звучание, – мне костюм жалко…

— Какой костюм?! – даже рот раскрыл от удивления и огляделся по сторонам.

В ногах, на спинке кровати, прикреплённая жёлтой медной проволокой, висела табличка с историей болезни, в головах, над подушкой, перекинулось полотенце.

— Да не здесь костюм, а дома. Недавно только купил…

В реанимации находилось ещё двое больных. Один из них, молодой парень, лежал под системой. Какие‑то стеклянные трубки и тонкие оранжевые резиновые жгутики спускались с металлического каркаса к его руке и скрывались под одеялом, но и он, прищурив глаза, внимательно прислушивался к разговору, не говоря уже о другом болящем.

Проводив глазами по койкам, Чебышев снизил голос до шёпота:

— Чёрный бостон в мелкую полосочку. Э–эх, – тяжело вздохнул, – одевал‑то всего два раза. Теперь вместе со мной гнить будет…

— Тьфу, Алексей Григорьевич, чего ты заладил. Выздоравливай. Летом в Ахтубинск махнем… порыбачим… я в нашем цеху специально бээфчиком разживусь, – хотел развеселить учителя.

Он сделал вид, что засмеялся, но тут же закашлял, изо рта пошла кровь.

Вбежала медсестра и укоризненно поглядела на меня.

— Видите, устал больной, – взяв безжизненную руку, посчитала пульс. – Идите, идите, – указала глазами на дверь.

Уходя, оглянулся на бледное лицо с заострившимся носом.

Живым моего учителя я больше не видел.

Как с ветераном труда и орденоносцем прощались с ним в заводском клубе. На проходной повесили большую фотографию в траурной рамке. Был он здесь намного моложе, чуть–чуть под градусом и глядел не в объектив, а в сторону, еле сдерживая смех, аж губы сжал. Наверное, ходил фотографироваться с Пашкой, и тот чем‑то развеселил его.

Глядя на снимок, не верилось, что Главного больше нет и никогда не будет. Опять я столкнулся со словом «никогда». Постепенно начинал понимать значение и смысл этого жуткого слова. Ещё не раз придётся столкнуться с ним, пока оно не зазвучит по мне…

На похороны денег не пожалел.

Когда все разъехались с кладбища, мы, самые близкие его друзья, остались помянуть Лёшку Чебышева.

Пили. Смолили сигареты. Пашка, не стыдясь никого, плакал.

— Эх, Главный, Главный, жалко‑то как.

Его не успокаивали, пусть выплачется, легче станет.

— Сейчас, вон чё, вон чё, завидует, наверное, – поставил стакан на скамейку Степан Степанович. – Смотрит оттуда, облизывается, – поднял палец вверх.

— Ты смотри, вон чё, вон чё, – передразнил его Семён Васильевич, – не вспомни, что лейтенант запаса.

— Да–а, купчиха осиротела теперь, – после выпитого немного развеселился Большой.

— Фиг там! – вытер нос Пашка. – Теперь она до него доберётся… сплошная трезвость у Главного наступит.

— Слушай сюда, мужики. Когда в больнице был, он хотел, чтоб жена щенка внуку купила, овчарку.

— Чего ж молчал? – всполошился Пашка. – Хрен она чего купит, – осуждающе посмотрел на меня. – Сегодня бы и отнесли. Я знаю, где сын живёт. Он у него офицер, в военкомате работает. А зачем щенок‑то? – удивился вдруг Заев.

— Чтоб деда мальчишка вспоминал…

— Бээфчику бы сейчас! – накатило на Пашку ностальгическое настроение. – Да чтоб конец месяца и план горел… Классные времена были…

— Да–а! – поддержали его работяги. – Не то что теперь… Уже три месяца без зарплаты сидим… А Черномырдин на всех плакатах защиту предлагает, делая знак крыши руками. Ну, не рабочих же защищать хочет, а мафию.

Забывшись, по традиции произнёс:

— Если хотите, идите ко мне работать…

«Наверное, подумали – один доработался», – покраснел я.

— Да Витёк сказал, что промышленность на подъёме, на одну сотую процента чего‑то там у него увеличилось, – хохотнул Гондурас. – Правда, он в прошлом году то же самое говорил… А если серьёзно, то какое увеличение производства может быть, если, по словам директора, военно–воздушные силы закупили в этом году лишь два вертолета… о самолетах и речи нет… А бывший маршал Шапошников служит не России, а американскому концерну «Боинг» и самолёты заказывает у них, отчисляя доллары на поддержку бедной американской промышленности…

— И денежки получает, как сотня маршалов, – перебил его Большой. – За такие бабки хоть чёрту станет служить, не то что Америке.

— Спасибо Кацу! – продолжил Гондурас. – Таскает в цех аппаратуру ремонтировать, телевизоры, магнитофоны всякие, без него бы нам – хана.

Идти ко мне никто из них желания не высказал.

«Может, чувствуют, что Кац правильный, а я – нет!»

— Вот платили бы так зарплату Черномырдину с его министрами, – оседлал любимую тему Большой, – и пусть друг у друга занимают… А то Черномырдин побулькал нефтью, пропитавшей немногочисленные извилины, пустил газы и решил, что оружие России не нужно. «Зачем нам гаубицы?.. Вы с кем воевать собрались?» – во всеуслышание заявил директорам военных заводов. Потому и не с кем, что пока есть современное вооружение.

— Прикрываясь антикоммунизмом, просто разоряют страну, – поддержал его Семён Васильевич. – По телеку посмотреть нечего, кроме рекламы прокладок и американских учебных фильмов по правильному выбиванию зубов…

— Ага! – ожил Степан Степанович. – Вчера по местной программе какой‑то артист спел куплеты, что в здании городского морга открыта аптека, где клиенты могут приобрести дешёвые лекарства и укрепляющие средства… Для страдающих в половой сфере предлагается йохимбе–экстракт…