Пианист

Но опять, если говорить о субъективных причинах, сказался первородный грех, давно присущий испанским левым, – непомерный индивидуализм, препятствующий им действовать сплоченно и сообща. Хотя именно они внесли решающий вклад в то, что франкистский режим еще до смерти каудильо был подточен изнутри, а после смерти Франко быстро рухнул, прогрессивные партии, в том числе и коммунисты, и в этот критический момент оказались не на высоте положения. Снова они пришли к нему глубоко расколотыми и ослабленными.

Это обстоятельство ярко и откровенно показано в той части романа, где действие происходит летом 1983 года: порожденные такой ситуацией чувства разочарования и пессимизма пронизывают в нем разговоры и споры молодых героев – представителей своего рода «потерянного поколения» Испании.

Обращаясь к этому периоду и показывая широко распространившиеся среди испанской интеллигенции настроения глубокого пессимизма, писатель далек от сгущения мрачных красок, он верен правде жизни. Ибо, хотя крушение последнего фашистского режима в Европе вызвало бурный восторг в Испании и далеко за ее пределами, после этого события за Пиренеями развивались весьма сложными путями и не всегда так, как того желал народ.

Вот, например, как определяет кривую общественных настроений в Испании после смерти Франко крупнейший и авторитетный историк Серхио Вилар, давая периодизацию этого отрезка времени в своей монографии «Удивительное десятилетие. 1976–1986»: первый период (1976–1978) – общий подъем в обществе; второй период (1978–1982) – разочарование и апатия; третий период (1982–1985) – те, кто называют себя левыми, правят в интересах правых. [165] В этой схематической разбивке по годам последнего десятилетия истории Испании точно и верно прослежена внутренняя динамика общественных настроений в стране.

Действительно, демократизация, последовавшая в Испании сразу же после смерти каудильо и поддержанная подавляющим большинством во всей стране, получившая поддержку со стороны прогрессивной мировой общественности, во многом ограничилась, однако, лишь демонтажем устаревшей политической надстройки, не затронув глубинных экономических и социальных структур. Как отмечает другой испанский исследователь, социолог Амандо де Мигель, которого мы уже цитировали, после кончины каудильо у власти в Испании утвердилась либеральная буржуазия в лице современного неокапитализма, во многом взращенного в недрах того же франкистского режима, но стремившегося к модернизации политической структуры в стране; [166] эта буржуазия сумела политически «переиграть» рабочий класс и его авангард – левых, которые были движущей силой в борьбе против диктатуры.

Конечно же, в постфранкистский период в Испании стало легче жить и дышаться – это несомненно. И все же многие испанцы получили не то, чего они добивались: почти сорок лет они связывали с падением фашизма надежды на широкую народную демократию, а получили типичную буржуазную демократию, скроенную по меркам Западной Европы и к тому же принесшую новые тяготы народным массам. Верно, что в 1982 году был отмечен новый всплеск активности в обществе, связанный с надеждами на победу Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) на всеобщих выборах. Но эта партия, придя к власти, стала отступать от своих предвыборных обещаний. За этим последовал уже глубокий спад настроений в обществе, столь сильно показанный в романе Васкеса Монтальбана. И он психологически обоснован – слишком много сил у левых ушло на долгое сопротивление франкизму, на то, чтобы добиться демократизации, а тут еще они попали в ловушку: бороться против процесса развития Испании в рамках буржуазной демократии означало бы играть на руку сторонникам старого, которые еще настроены агрессивно, а мириться с происходящим – невозможно. Отсюда – упадок духа у многих, отход от политики, социальный пессимизм, всеобщее разочарование…

Эти стихи из популярной песенки 50-х годов, вынесенные в эпиграф к роману, задают общую тональность книге, но особенно первой ее части – она вспоминается героям романа в кабаре «Капабланка», куда они пришли, чтобы, как едко шутит один из них, «прикоснуться к истокам», вспомнить годы своей юности, связанные с антифранкистским студенческим движением.

Принимать жизнь, какой она сложилась у «поколения 40-летних» – Вентуры, Делапьера, Луисы и Ирене, – оснований нет. Все они – в прошлом активные участники сопротивления диктатуре, причем в рядах коммунистической партии, бывшей практически единственной, которая боролась против режима, а потому притягивающей к себе всех недовольных Франко. Они, в отличие от окружающих приспособленцев, не нашли себе места в новой жизни.

Причина их разочарования более глубока, чем просто житейская неустроенность, – она вызвана тем, что окружающая их действительность оказалась совсем иной, чем им мечталось в лучшие годы. Многие из них вышли в свое время из рядов компартии, некоторые побывали в рядах «леваков», кое-кто даже уходил в буддизм и всевозможную мистику. Но всех их упорно гложет желание понять, почему же все так повернулось. Только об этом – их разговоры, споры, дискуссии.

«Мы шли вперед, как таран, намереваясь разрушить Бастилию, а так ничего и не разрушили», – говорит один из героев.

«Сколько рабочих погибло во время гражданской войны, скольких потом уничтожили, скольких преследовали и бросили в тюрьмы, чтобы франкизм мог жить-поживать, пока медленно, но верно восстанавливался авангард?» – вторит ему другой.

«Авангард был скроен точно по мерке ситуации, он был слабым и шел на соглашение каждый раз, когда ему это предлагали», – подытоживает третий.

В общем контексте первой части романа последние слова очень важны. Теперь в Испании стало общепризнанной истиной, что если бы левые силы оказались более сплоченными к моменту смерти Франко, то и изменения в стране – причем не только политические, но и экономические, социальные и духовные – могли бы стать безусловно более глубокими и позитивными. Но этому, как и полвека назад, помешало то обстоятельство, что испанские левые не сумели преодолеть то, что их разъединяет, создать единый фронт, выражающий коренные интересы Царода, снова они погрязли в «выяснении отношений», мелких стычках и раздорах, в результате которых стремительно сами разрушались, дробясь на все более мелкие группки.

Роман «Пианист» пронизан горечью, но не безысходен: это просто не соответствовало бы взглядам и настрою самого Васкеса Монтальбана. В том же интервью по поводу выхода «Пианиста», которое уже цитировалось, писатель говорил: «Причины нынешнего разочарования очевидны: они вызваны тем, что многие надежды не оправдались. Но тем более необходимо сейчас активное критическое начало, а не пассивность». И тут же Васкес Монтальбан добавлял: главная задача теперь – не дать, чтобы разочарование, особенно сильно распространившееся среди интеллигенции, охватило все общество, ибо это было бы равнозначно «посмертной победе франкизма». [167]

Как же совмещается такая наступательная, исполненная исторического оптимизма позиция писателя с той неприглядной и обескураживающей картиной, которая предстает в его романе, когда автор показывает сегодняшний день Испании?

Вернемся еще раз к концу первой части «Пианиста», хронологически являющейся его развязкой. В чадном сумраке «Капабланки» писатель собирает почти всех персонажей своего произведения.