Разводящий еще не пришел (др. изд.)

Ветер изменил направление, и дождь ожесточенно хлестал по стеклам окна. Кто-то постучал в дверь. Елена заколебалась: вдруг это не Дмитрич, кто-нибудь другой? Но это был Сазонов, и она успокоилась.

— Показывайте, какие вещички, — не снимая брезентовый плащ, Дмитрич сразу прошел в комнату. С плаща стекала вода, и на полу образовалась лужица. Она подумала, что надо взять тряпку, вытереть пол, но Сазонов, не говоря ни слова, начал метаться по всей квартире. Потом он с безразличным видом опустился на диван, вынимая кисет из кармана.

— Диван поберегите! — сказала она, возмущаясь в душе бесцеремонностью старика. Он вскинул на нее мутные глазенки, покачал головой, снял плащ. Свернув его в тугую скатку, закурил.

— Мебелишка-то старая, — произнес он тихим голосом. — Жил у меня один летчик, хорошую мебель имел. Сейчас не стыдно ее сдать любому квартиранту. А ваша что, на дровишки разве...

Елена робко возразила:

— Что вы, Дмитрич, она не новая, но еще добротная. Конечно, при переезде кое-что потерлось.

— При переезде, — вздохнул Сазонов. — Что военным не сидится на месте! Ездют и ездют. Тьфу, с такой жизнью!.. Много покойник кочевал?

— Много, — коротко ответила Елена.

Дмитрич уже становился ей невыносимым. Раньше, когда она покупала у него молоко, яйца и мясо, он ей казался мягоньким и добреньким стариком, человеколюбцем, а теперь от него веяло жестокостью и холодом.

— Н-да, кочевал, а помер у нас в деревне, в далекой сибирской деревне. Ладно, прости меня, всевышний, это не моего ума рассуждения... Сколько же вы хотите за вещички, за все скопом?

— Не знаю, сколько дадите.

— Сам-то я, голубушка, хе-хе, не люблю давать. Но, учитывая ваше положение, рублев пятнадцать новыми денежками заплачу. Новыми, они с виду меленькие, но ядреные по силе. Согласна?

— Согласна, — сказала Елена, желая быстрее избавиться от этого человека и неприятной для нее процедуры. Сазонов даже обиделся, что так легко относится эта женщина к своему добру. Он хотел сделать ей выговор, но воздержался: вдруг передумает, и ему придется платить дороже. Дмитрич порылся в кошельке, отыскал три пятерки, положил на стол, но тут же взял их.

— Расписочку черканите о том, что уплачено гражданином Сазоновым пятнадцать рублей за проданную мебель, — сказал он, — и свою подпись поставьте. Это для порядку. Уважаю законность и все делаю по закону. А нонче законы очень даже душевные, человека оберегают: что положено ему — вынь да положь. Это, голубушка, больше чем божья благодать. Только дурак смотрит на них, на законы-то, пугливым оком. Хе-хе, а умный да понимающий всегда найдет в них теплые, душевные места, легко поворотит их для пользы своей.

Елена не слушала, что говорит Дмитрич. Она дрожащей рукой писала расписку. Почерк у нее был крупный, разборчивый. Сазонов легко пробежал взглядом по строчкам и, убедившись, что написано то, что он хотел, положил деньги на стол.

— Теперь порядочек. Позвольте мне приехать за вещичками немедленно?

— Хорошо... Можете забирать.

Дмитрич надвинул картуз, что-то хотел сказать, но только покрутил головой и торопливо скрылся за дверью.

За окном уже не было дождя, ветер угнал прочь серую пыль. Светило солнце. Его лучи падали на пол, высушивая мокрые следы Дмитрича. Елена ходила по квартире и повторяла:

— Вот и все... Вот и все...

Она не думала о том, что ждет впереди, не думала потому, что знала — будет нелегко, все мысли ее были в прошлом. Они метались по тропам, по дорогам, по далеким гарнизонам — где только не приходилось служить Леве! Вдруг она спросила себя: смогла бы вновь пройти по этим тропам? На минутку страшно стало от такой мысли. Она достала из сумочки зеркало. Посмотрелась в него: «Куда мне, стара уже для таких дел». Она долго смотрела на свое отражение. Ей шел тридцать второй год, и она не выглядела такой старой, какой считала себя, напротив, по внешности никто не давал ей тридцати. У нее были вечно молодые глаза — с небольшим прищуром и светлым кристалликом в центре зрачков. И эти глаза, и темные вьющиеся волосы, и аккуратный, будто выточенный, бюст придавали ей девичий вид. И все же смогла бы она снова идти рядом с таким человеком, как Лева?.. Страх прошел. Теперь она уже не думала о том, чтобы быть женой военного — это непостижимо трудно и страшно. Случай с Левой?.. Все зависит от человека, от него самого, от его взгляда на жизнь... «Если бы ты не была замужем, сразу отправился бы с тобой в загс», — она удивилась, как могли прийти в голову слова Бородина. Вскочила с дивана и вновь начала ходить по комнате.

— Смешно и дико! — Елена вспомнила инженершу со стройки. Она никогда ее не видела, но много слышала от других женщин, что та хороша, и Бородин «сохнет» по ней. — Смешно и дико... Нет, Лева, я уезжаю, все, все кончено.

В спальне Елена легла на кровать, положив под голову узел. На душе немного отлегло, и она задремала.

...Елена проснулась от шума в коридоре. Кто-то задел узел с посудой: кастрюли звякнули, издавая дребезжащий звон. Она прислушалась: ей не хотелось подниматься. «А, показалось», — решила она. Дверь спальни была прикрыта, и ей не было видно, есть ли кто в квартире; желание еще поспать удерживало ее в кровати. «Кто может зайти, заперто», — закрывая глаза, успокоила она себя. Но там, в передней, кто-то ходил, осторожно ступая по полу. Шаги приблизились к спальне и затихли. Елена насторожилась, сна как и не бывало, гулко забилось сердце. Она поднялась, не решаясь открыть дверь. По коже поползли мурашки. Она смотрела на ключ, зажатый в руке, и чувствовала озноб. Еще минута — и Елена закричала бы. Но тут открылась дверь, и она увидела Бородина, одетого в полевую форму и промокшего под дождем. Держа ключ в руке и не решаясь войти в спальню, Бородин смотрел на нее широко открытыми глазами, в которых отражался не то страх, не то гнев.

— Елена, ты уезжаешь? — спросил он, не меняя своей позы. Она не ответила. — Я спрашиваю: ты уезжаешь? — громче повторил Бородин, слегка опустив голову. Он был без фуражки, прядка волос сползла на лоб, закрыв светлую бровь. Теперь в его глазах не было ни страха, ни гнева, они наполнились чем-то другим — этими глазами она не раз любовалась. И сейчас они ей нравились. Елена молча прошла в переднюю, села на диван. Бородин повернулся к ней, ожидая, что она скажет.

— Как вы попали в квартиру? Кто вам дал ключ?

— Громов. Почему вы уезжаете?

— Я продала вещи. Сейчас за ними приедет Дмитрич. — Она повернула голову к окну и замолчала. Он смотрел на нее и не знал, что же ей сказать. Когда бежал сюда напрямик, через огороды, Бородин много передумал, готовился многое сказать, и в мыслях это получалось у него просто, а вот сейчас все вылетело из головы, подходящего слова не найти.

— Елена, останься, — наконец произнес Бородин, вытирая платком вспотевшее лицо. — Жарко у вас в квартире. Я открою форточку.

— Пожалуйста, мне все равно...

Пришел Сазонов. Снимая картуз, Дмитрич поклонился Бородину, затем Елене:

— Вот и я, голубушка. Как мои вещички, целы? — Он начал осматривать стулья, вздыхая и охая: — Сиденьице-то как потерто... ай-ай-ай. Красочка облезла... Шкаф... ничего, в порядке. Савушке в комнату поставлю. Женить парня надо, хватит бобылем ходить. — Полный, с красной от напряжения шеей, Сазонов стоял на четвереньках, заглядывая под шкаф. Бородин подошел к нему, прикоснулся рукой к спине.

— Дед, встань-ка, — сказал Бородин: ему было уже невмоготу смотреть на этого человека, ощупывающего толстыми, пухлыми руками вещи Елены. Дмитрич, задрав голову, оскалил рот с пожелтевшими зубами:

— Что вы, товарищ майор?

— Говорю: встань!

— Это как же понять? Приказываете? Хе-хе, вы-ы... Вот она, расписочка-то, — вскочив на ноги, Сазонов помахал бумажкой перед Бородиным. — Видели? Голубушка, что же вы молчите? — обратился он к Елене. — Вот же она, расписочка-то. Я могу, конечно, прибавить пять рублей, коли продешевили. Не жадный я человек, уважающий порядки. И чего так смотришь на меня? Не узнаешь? Фрукты кто приносил тебе на фатеру? Я, Дмитрич.