Жизнь насекомых

я помню, все время одно и то же… Наверно, помнит наизусть.

– Видишь мир глазами маленького мальчика, – читал голос, – и не из-за примитивности описанных чувств – они достаточно сложны, – а из-за тех бесконечных возможностей, которые таит в себе мир «Судьбы барабанщика». Это как бы одно из свойств жизни, на котором не надо и нельзя специально останавливаться, равнодушная и немного печальная легкость, с которой герой встречает новые повороты своей жизни. «Никто теперь меня не узнает и не поймет, – думал я. – Отдаст меня дядя в мичманскую школу, а сам уедет в Вятку… Ну и пусть! Буду жить один, буду стараться. А на все прошлое плюну и забуду, как будто его и не было…» Вселенная, в которой живет герой, по-настоящему прекрасна: «А на горе, над обрывом, громоздились белые здания, казалось – дворцы, башни светлые, величавые. И пока мы подъезжали, они неторопливо разворачивались, становились вполоборота, поглядывая одно за другим через могучие каменные плечи, и сверкали голубым стеклом, серебром и золотом…»

– Наташа, – сдался Сэм, – как это расстегнуть?

– Да она и не расстегивается, – хихикнула Наташа, – она так пришита, для красоты.

Она взялась за подол и одним быстрым движением стянула платье через голову.

– Фу, – сказала она, – волосы растрепались.

– Но кто смотрит на этот удивительный и все время обновляющийся мир? – вопросил голос за ширмой. – Кто тот зритель, в чувства которого мы погружаемся? Можно ли сказать, что это сам автор? Или это один из его обычных мальчиков, в руку которому через несколько десятков страниц ложится холодная и надежная рукоять браунинга? Кстати сказать, тема ребенка-убийцы – одна из главных у Гайдара. Вспомним хотя бы «Школу» и тот как бы звучащий на всех ее страницах выстрел из маузера в лесу, вокруг которого крутится все остальное повествование. Да и в последних работах – «Фронтовых записях» – эта линия нет-нет, да и вынырнет: «Боясь, что ему не поверят, он вытягивает из-за пазухи завернутый в клеенку комсомольский билет… Я смотрю ему в глаза. Я кладу ему в горячую руку обойму… Ой, нет! Этот паренек заложит обойму не в пустую кринку…»

Расстегнув рубаху Сэма, Наташа прижала нежные присоски на своих ладонях к его покрытой жесткими волосками груди.

– Но нигде эта нота, – усилился голос, – не звучит так отчетливо, как в «Судьбе барабанщика». Собственно, все происходящее на страницах этой книги – прелюдия к тому моменту, когда барабанной дроби выстрелов откликается странное эхо, приходящее не то с небес, не то из самой души лирического во всех смыслах героя. «Тогда я выстрелил раз, другой, третий… Старик Яков вдруг остановился и неловко попятился. Но где мне было состязаться с другим матерым волком, опасным и беспощадным снайпером!… Даже падая, я не переставал слышать все тот же звук, чистый и ясный, который не смогли заглушить ни внезапно загрохотавшие по саду выстрелы, ни тяжелый удар разорвавшейся неподалеку бомбы…»

Наташины ладони поползли вниз и наткнулись на что-то, напоминающее теплый блок цилиндров