Я заберу тебя с собой

Флора была так холодна. Совсем другая. Как будто на завтрак проглотила кусок льда. Грациано ясно чувствовал: она хочет, чтобы он ушел. Приключению конец.

«Вчера ночью я наворотил лишнего».

В общем, надо уходить.

Но он слонялся по гостиной.

«Хватит, сейчас я ее спрошу. Ну, откажет она! Попытка не пытка».

Он сел рядом с Флорой, но не вплотную к ней, поглядел ей в глаза и осторожно поцеловал.

— Ну я пошел.

— Ладно.

— Ну пока.

— Пока.

Но вместо того чтобы выйти и испариться, он нервно закурил и заходил по комнате, как муж в коридоре роддома. Остановился внезапно посреди гостиной и, набравшись мужества, изрек:

— А может, встретимся вечером?

«Больше не могу».

Пьетро видел краем глаза, что они приближаются. Всего в десяти метрах от него.

«Сейчас остановлюсь, развернусь и уеду».

Дурацкая мысль. Но других-то нет.

Сердце в груди трепыхалось и рвалось в клочья. Легкие изрыгали пламя, обжигая горло.

«Больше не могу, больше не могу».

— Поди сюда, Говнюк! — орал Пьерини.

Вот они.

Слева. В трех метрах.

«А если рвануть через поле?»

Тоже не выйдет.

По обе стороны дороги два глубоких рва, и даже на спортивном велосипеде он бы через них не перемахнул. Свалился бы.

Пьетро увидел, как Фаусто Коппи, едущий с ним, разочарованно покачал головой.

В чем дело?

«Так не пойдет. Надо вот как: ты быстрее этого раздолбанного мотороллера. Они могут догнать тебя, только если ты притормозишь. А ты разгонись — и оторвешься метров на десять, а не станешь тормозить, они тебя никогда не догонят».

— Говнюк, я только поговорить. Я тебе ничего не сделаю, честное слово. Мне тебе нужно объяснить кое-что.

«А ты разгонись — и оторвешься метров на десять, а не станешь тормозить, они тебя никогда не догонят».

Он увидел физиономию Фьяммы. Жуткую. Губы его кривились в ухмылке, очевидно, изображавшей улыбку.

«Я приторможу».

«Если затормозишь — тебе конец».

Фьямма резко выставил вперед ножищу километровой длины в армейском ботинке.

«Они хотят меня скинуть с велосипеда».

Коппи по-прежнему огорченно качал головой: «Ты слишком много думаешь, это тебя погубит, если бы я столько думал, то никогда не стал бы лучшим, а может, и вовсе умер бы. В твоем возрасте я работал в мясной лавке, и все вокруг меня дразнили, говорили, что я кривой и смех один на меня смотреть с моим велосипедом, с которого я еле до земли доставал. Но однажды во время войны я вез еду голодным партизанам, скрывавшимся в деревенской лачуге…»

Сильный удар Фьяммы оттолкнул Пьетро влево. Склонившись вправо всем телом, Пьетро сумел удержать равновесие. И снова погнал как сумасшедший.

«… а двое нацистов на мотоцикле с коляской, который гораздо быстрее мотороллера, погнались за мной, и я помчался изо всех сил и оставил позади немцев, а ведь они едва меня не поймали. Я в какой-то момент стал все больше набирать скорость, и немцы остались позади, а Фаусто Коппи — это Фаусто Коппи — это Фаусто Коппи — это Фаусто Коппи…»

Пьерини глазам своим не верил.

— Он уезжает… Смотри, уезжает… Смотри, твою мать! Это все ты и твой мотороллер сраный.

Говнюк прирос к велосипеду и, словно ему кто-то ракету в зад вставил, стремительно помчался вперед.

Пьерини, осторожно снимая руки с боков Фьяммы, заорал ему в ухо:

— Тормози! Тормози к черту! Дай я слезу.

Мотороллер замедлил ход, скрипя тормозами. Когда он остановился, Пьерини спрыгнул.

— А теперь ты слезай!

Фьямма вопросительно поглядел на него.

— Ты что, не видишь? Вдвоем мы его не догоним. Слезай живо!

— Да наф… — попытался возразить Фьямма, но, увидев перекошенное злобой лицо приятеля, понял, что лучше подчиниться.

Пьерини вскочил на мотороллер, крутанул ручку газа и крикнул:

— Жди тут. Я его собью и вернусь.

Аврелиева дорога, один сплошной поток машин в обе стороны, была в двух сотнях метров.

Пьетро на ходу обернулся, вдыхая и выдыхая раскаленный воздух.

Он оторвался от них, но не намного. Видимо, они остановились.

А сейчас опять приближаются.

У него не было больше сил.

«Сделай что-нибудь, ну придумай что-нибудь…»

Что? Что тут придумаешь?

И тут он придумал. Придумал кое-что по-своему гениальное и героическое. Конечно, не самое выдающееся — Глория, Миммо и Фаусто Коппи (кстати, где он? У него не осталось в запасе совета на такой случай?), как и всякий мало-мальски здравомыслящий человек, запретили бы ему это делать, но сейчас он понял, что это единственная возможность спастись — или…

«Не думай об этом».

Пьетро поступил так, не сбавляя скорость, наоборот, употребив остатки сил на то, чтоб посильнее крутить педали, он рванул как безумный к дороге с отчаянным намерением пересечь ее.

Говнюк чокнутый просто. Он решил покончить с собой.

Правильно. На это Пьерини возразить было нечего.

Морони так решил, видать, понял: это самое разумное, что можно на его месте сделать.

Пьерини затормозил и бешено захлопал в ладоши.

— Класс! Молодец! Так!

Его потом ложкой с асфальта соскребать будут.

Часть там, часть тут. Голова! Где голова? А правую ногу никто не видел?

— Убейся! Мне нравится! Молодец! — орал он, не прекращая с восторгом аплодировать.

Всегда приятно видеть, что кто-то хочет убиться от страха перед тобой.

Пьетро не сбавил скорость. Лишь слега зажмурился и прикусил губу.

Если он умрет, значит, пришло его время, а если ему суждено жить, значит, он проедет через поток машин невредимым.

Все просто.

Жизнь или смерть.

Черное или белое.

Пан или пропал.

Камикадзе, вперед.

Пьетро даже не думал о промежуточных оттенках между белым и черным: о параличе, коме, страданиях, инвалидном кресле, неотступной боли и сожалениях (если у него останется способность жалеть) длиной во всю оставшуюся жизнь.

Его слишком захватил страх, чтобы думать о последствиях. Даже когда до перекрестка оставалось меньше ста метров и перед ним возник огромный, ярко освещенный желтыми огнями знак «Осторожно! Опасный перекресток», и он ощутил легкое желание нажать на тормоз, перестать крутить педали, поглядеть вправо и влево. Он просто поехал через шоссе, словно никакого шоссе и не было.

А Фабио Паскуале, позывные «Рэмбо 26», несчастный водитель грузовика, увидев, как Пьетро вдруг возник перед ним ниоткуда, как кошмар, засигналил, надавил на тормоз и за сотую долю секунды осознал, что прямо сейчас в его жизни произойдет перелом к худшему, что долгие годы он будет воевать со своей совестью (на спидометре было сто десять, а максимальная разрешенная скорость на этой трассе девяносто), с правосудием и адвокатами и с женой, сто лет долбившей ему, чтобы он бросил свою убийственную работу и шел работать в кондитерскую — зять место предлагает, — и вздохнул облегченно, когда пацан на велосипеде исчез так же, как появился, и никакого хруста костей и железного скрежета не последовало, и он понял, что Господь его помиловал, что он не переехал мальчишку, и завопил от счастья и гнева одновременно.

Пьетро, проехав перед фурой, оказался на разделительной полосе, по встречной ехал, сигналя, красный «ровер». Если он затормозит, то окажется под колесами, а если не затормозит, все равно окажется под колесами, но тут «ровер» неожиданно вильнул влево и проехал у него за спиной, в двух сантиметрах, поток воздуха качнул Пьетро вправо, потом влево; переехав дорогу и оказавшись у поворота на Искьяно Скало, он потерял равновесие, притормозил на гравии, но заднее колесо потеряло сцепление с грунтом, и он повалился, расцарапав ногу и руку.

Живой.

Грациано Билья вышел из дома, где жила Флора Палмьери, прошел по двору и остановился, пораженный красотой наступившего дня.