Царь-дерево

Последние два года «самое громкое слово эпохи» звучало в Китае повсюду. Оно звучало над стремниной реки Ганцзян из уст бойца «образцового взвода поддержки левых и заботы о народе» перед тем, как он утонул в этой реке. Оно было первым словом, которому выучился в младенческом возрасте Цай Юнсян, герой с берегов реки Цяньтан. Как мог Ван Шичжун обойтись без него?! По этому поводу Ян много раз опрашивал бойцов ударного отделения. Но ничего не добился: если уж чего нет, то «железные башмаки стопчешь, а не найдешь». Подменять же сказанное бойцами, домысливать требуемое за них нельзя. Выдать три тысячи цзиней арбузных корок за десять тысяч можно, но выдумать что-либо из ничего, на пустом месте, решительно недопустимо. Это вопрос профессиональной этики журналиста.

Собеседование началось. Бойцы расселись по кругу внутри времянки. Инь Сюйшэн самолично прибыл наблюдать за развитием событий. Ян стал задавать наводящие вопросы, пользуясь многолетним опытом репортерской работы.

— Давайте вспомним еще раз, сказал что-нибудь Ван Шичжун перед смертью или нет? — Ян посмотрел на Сунь Дачжуана. — Сяо-Сунь, ты ведь был при этом, вспомни хорошенько.

— Ну… Ну, он сказал: «Коммунисты, за мной!» — простодушно ответил Сунь Дачжуан.

— Я не об этом, — улыбнулся Ян. — Сказал ли он или выкрикнул что-нибудь после того, как его придавило?

Сунь Дачжуан молчал.

— Товарищ Чэнь Юй, ты ведь тоже был при этом?

— Был.

— Ты слышал что-нибудь?

— Я слышал возглас «ой!», — неохотно сказал Чэнь Юй.

— Это я крикнул «ой!», когда упал, — уточнил Сунь Дачжуан, бросив быстрый взгляд на Чэнь Юя.

Наступило молчание.

— Когда Ван Шичжуна придавило, кто первый бросился к нему? — спросил, не выдержав, Инь Сюйшэн.

— Я, — ответил Сунь Дачжуан.

— Ты слышал, чтобы он что-нибудь сказал? — Инь Сюйшэн сверлил его взглядом.

— Я видел, как он… два раза… выдохнул… с таким клокотаньем, — сказал, запинаясь, Сунь Дачжуан.

— Вспомни как следует, он выдыхал или пытался крикнуть что-то? — подсказал ему Ян.

Сунь Дачжуан испуганно смотрел на Яна, не зная, что сказать. Снова наступило неловкое молчание. Го Цзиньтай яростно затягивался сигаретой, насупив брови.

— Я полагаю, что он не выдыхал, а определенно что-то кричал, — снова подал намек Инь Сюйшэн.

— Мо-ожет бы-ыть! — растягивая слова, сказал Чэнь Юй, которому все это уже надоело. — Когда Ван Шичжуна придавило, я заметил, что его рот то открывался, то закрывался в каком-то странном ритме. Он, видимо, что-то кричал.

— Да? — У Яна заблестели глаза. — А что мог кричать такой герой, как Ван Шичжун?

— Хм! Так тут и спрашивать нечего! Конечно, самое громкое слово эпохи! — Чэнь Юй понимал, что гость не успокоится, пока не добьется своего. А если не успокоится, то кто знает, сколько раз им еще придется высиживать на таких собеседованиях!

— Спасибо, товарищи! Спасибо! — Ян наконец выполнил задание Цинь Хао. Облегченно вздохнув, он стал прощаться.

Инь Сюйшэн и бойцы отделения проводили его до дверей. Го Цзиньтай, в конце концов не выдержав, крякнул, вскочил и широкими шагами вышел из времянки.

— Секретарь Ян!

Ян обернулся.

— Старина Ян, я понимаю, у вас, у газетчиков, свои трудности. Вы все должны делать, как указывает начальство. Но передай, пожалуйста, Цинь Хао, что смерть Ван Шичжуна — это несчастье. Это злонамеренное несчастье! — Го Цзиньтай в сердцах швырнул окурок на землю. — Скажи Цинь Хао, что по этому кровавому счету рано или поздно придется ответить!

Лицо Яна пошло красными и белыми пятнами. Подоспевший Пэн Шукуй с трудом затащил Го Цзиньтая обратно во времянку. Го сел на край постели, дрожа от возбуждения.

— Ну зачем вы, комбат! — сказал Пэн Шукуй. — Вы… не должны больше…

— Ядрена бабушка! В нынешние времена даже навонять и то не могут без подтасовки! — Го с силой стукнул себя кулаком по колену.

Среди ночи бойцов разбудил грохот гонгов и барабанов. А новый сигнал срочного сбора выгнал их, полусонных, на улицу. По всей Луншаньской стройке раздавались взрывы хлопушек, гремели гонги и барабаны — поступило новейшее указание Председателя.

«Сообщение о новейшем указании не откладывается на завтра» — таково издавна установившееся правило. Не менее давним установлением было проведение по этому поводу торжественных собраний и демонстраций. К сожалению, Луншаньская стройка — это не город, здесь нет широких улиц, нет окрестных деревень, в которые можно было бы отправиться с агитационным походом. Поэтому пришлось ограничиться шествием с фонарями и факелами вокруг горы. После того как этот виток был завершен, началась читка «новейшего указания», его обсуждение, выражение решимости. Что касается претворения его в жизнь, то это уже задача, которую предстоит выполнить после наступления нового дня или даже в более длительный исторический период.

Как только рассвело, по всей стройке было расклеено «новейшее указание» на цветной бумаге:

Против чего было направлено это «новейшее указание», низам знать было неоткуда, да и незачем. В общем, оно представляло собой всеобщую истину, применимую где угодно и при любых обстоятельствах. К тому же люди уже так поднаторели в усвоении подобных истин, что были всегда готовы «немедленно изучить и безотлагательно применить» их. Взять, к примеру, Луншаньскую стройку, тут под каждым плакатом с «новейшим указанием» висели лозунги на белой бумаге (цвет бумаги имел политическое значение):

«Новейшие указания» давно уже «увязывались с практикой» незамедлительно и всегда приходились к месту. Без преувеличения можно было бы сказать, что и последнее «новейшее указание» было адресовано непосредственно Луншаньской стройке.

Го Цзиньтая снова взяли под стражу и посадили в дощатый сарай для дальнейшего дознания.

Ударное отделение работало в утреннюю смену. Измотавшись во время ночных бдений, оно не смогло сразу «дать показатели». Все были невыспавшимися и выглядели вялыми.

Придя в забой, Пэн Шукуй, как всегда, распорядился, чтобы Чэнь Юй все тщательно проверил и в случае чего доложил. Сам же молча взял отбойный молоток и приступил к работе. После гибели Ван Шичжуна он принял на себя обязанности забойщика. Это была его старая специальность. По положению командир отделения не должен был работать отбойным молотком, но сразу не удалось найти замену. К тому же решение взять в руки инструмент Ван Шичжуна было данью памяти погибшему боевому товарищу, стремлением хотя бы этим смягчить боль утраты. Умершие — горе живых. Со смертью Ван Шичжуна ударное отделение лишилось отважного и задорного вожака, нельзя было допустить, чтобы это место пустовало. И Пэн Шукуй взвалил на свои плечи его обязанности — ударное отделение должно всегда быть ударным! Однако руководствовался он в этот момент не только высокими побуждениями. Приезд Цзюйцзюй придвинул вплотную давние заботы, и хотя ее появление не повлекло за собой особых происшествий, однако нетрудно было предвидеть приближение серьезных осложнений. С новым арестом Го Цзиньтая в душе Пэн Шукуя сразу же наступило какое-то оцепенение. Интуиция подсказывала ему: комбат — с одной стороны, Цинь Хао и Инь Сюйшэн — с другой борются не за одно и то же. Когда он осознал, что проливает кровь и рискует жизнью ради грязных побуждений других, даже его собственная смелость, его стремление быть во всем впереди стали казаться ему постыдными. Луншаньская стройка, которая была его духовной опорой в трудные минуты, теперь утратила свою значимость в его глазах. Стук отбойного молотка был не в состоянии заглушить его угнетенное настроение.