Украденные воспоминания

Все во мне замирало, как будто я маленький мальчик, которого в церковь привела верующая бабушка. Я ничего не понимаю, все мне дико и странно, но на инстинктивном, подсознательном уровне я чувствую важность и значимость происходящего. Я запрокидываю голову и смотрю в вверх, в утопающий в тумане купол и меня завораживает то, как через эту легкую дымку прямыми желтыми столбами падает солнечный свет. Вот, что я к ней чувствовал. А она… не знаю. Наверное, благодарность.

Но этого вполне было достаточно.

Я вдруг понял, что нет ничего прекраснее неразделенной любви, ничего чище и светлее. Мне открылось что-то простое и настоящее, обычно скрытое за шелухой рутины и яркими фантиками ненужных слов. Как это удивительно! Как прекрасно то, что я могу просто любить ее и любить — годами и столетиями (ведь в любви нет времени!), не требуя ничего взамен, помогая ей и поддерживая, восхищаясь ей и наслаждаясь только одним ее присутствием. Или даже отсутствием, если она далеко, лаская в мыслях светлый, нежный образ.

Я ведь и Андрея любил также. Он был моим божеством, он был светом в непроглядном темном тоннеле, конца которому не было. Даже спустя годы в моем сердце жила тень этого чувства старательно забитая и запрятанная туда. Зачем я боролся с собой, когда просто мог любить его, когда просто мог любить ее? В этой борьбе нет смысла. Любовь — проста и естественна, удивительна и легка, просто люди одевают на нее железные оковы, отрезают ей крылья и превращают ее в мучение для себя и других.

Что было бы, если бы Мила ответила мне взаимностью? Она бы стала или скрывать от мужа этот факт и страдать от этого, или расходиться с ним. Мы бы бегали по судам, она бы делила имущество, отстаивала права на дочь. Хорошо, мы стали бы жить вместе, поженились бы. Все стало бы простым и обычным. Грязное белье и счет денег, недомолвки и утренние ссоры. Постель — как единственный способ общения друг с другом. И когда-нибудь ненависть, потому что не может человек, находясь взаперти с кем-то, не возненавидеть его однажды. Мы стали бы сокаторжниками. Может быть, тоже развелись бы. Не общались бы после этого никогда, говорили всем гадости друг о друге. Я видел эту схему тысячи раз: у друзей родителей, у соседей, да и в своей семье тоже. Любое принуждение рождает ненависть. Любое принуждение убивает любовь.

Как хорошо, что она не любит меня!

Мила вдруг тяжело вздохнула, перевернулась на спину. Я молча протянул ей сигарету и она затянулась, блаженно, с закрытыми глазами, словно вкушает не горький дым, а сладкий тропический фрукт.

— Как бы я хотела никогда от тебя не уходить, — проговорила она после некоторой паузы и вернула мне сигарету.

Я ничего не сказал.

— Андрей причиняет мне столько боли… — вздохнула она, а потом поправила себя, — я сама себе причиняю столько боли с ним… И невыносимее всего то, что я так его любила!

— В прошедшем времени? — зачем-то уточнил я.

Мила пожала плечами, лицо ее стало напряженным и грустным.

— Я уже не знаю, — призналась девушка, — я ведь люблю его все равно… Но… как так получилось, что мне стало проще любить его на расстоянии?

— Ты научилась любить по-настоящему, — сказал я. Она тогда почему-то рассмеялась, повернулась ко мне. Я любовался ее улыбкой: впервые за долгое время искренней, у нее даже глаза сияли, как два маленьких солнца.

— Ты так странно рассуждаешь… — ласково проговорила она, — мне так нравится твой мир — такой необычный, такой простой в своей необычности. Знаешь… — она засмущалась этих слов и даже щеки ее залились краской, — я была бы так счастлива, если бы любила тебя!

— Не зарекайся, — посоветовал я, — не думаю, что ты была бы счастлива.

— Почему?

— Просто не думаю, — мне не хотелось говорить на эту тему. Я находил ее очень опасной, просто губительной. Она могла все разрушить, эта тема, всю легкость, все волшебство, всю благоговейную тишину и сакральную простоту. Мой сияющий храм грозил разрушиться. Я приложил пальцы к ее холодным губам. Она коротко поцеловала мне руку, а потом сжала ее в своих ладонях.

— И ты ведь любишь Андрея, — напомнил я. Мила кивнула, как будто я убеждал ее в этом, а она с покорностью верила этой лжи.

Мне вдруг стало пусто и холодно. Я подумал, что раз Андрей погубил меня, значит, он погубит и ее. Я не на шутку испугался за нее, но сделать то я ничего не мог. Или мог.

— А кого любишь ты? — спросила девушка. В глазах ее смешались лукавство ребенка, играющего с огнем, и что-то другое, смутно напоминающее надежду, как будто она ждала каких-то слов, каких-то признаний.

Я многозначительно улыбнулся и погладил ее по спутавшимся прядям волос.

— Спокойной ночи, — сказал я.

Света пропала.

В начале я подумал, что она покончила с собой — утопилась в море или сделала что-то другое, но потом, когда я, исступленно носясь по дому в попытке ее отыскать, заметил, что пропали все ее вещи. Ее как будто и вовсе не было здесь: ничего не говорило, что мы жили втроем.

Постель в ее комнате была аккуратно застелена, шкаф и ящики стола — пусты. Нигде не было ни клочка бумаги, не записки, объясняющих ее загадочное исчезновение. Я обшарил все — абсолютно все, где можно было что-то спрятать, заглянул даже туда, где я обычно хранил свой последний дневник, пролистнул все страницы, проверяя, не спрятала ли она послание там.

Ничего.

Она как будто растворилась в пьянящем утреннем воздухе ранней весны.

На мгновение меня охватило отчаяние, я понял, что абсолютно беспомощен в этой ситуации. Где ее искать? Бежать в лес или на берег? Садиться в машину и ехать в ближайший населенный пункт, подавать заявление в полицию? Это было бы самоубийством. Позвонить ей я не мог: от сотовых телефонов мы были вынуждены отказаться в целях безопасности. Не было никакой ниточки, никакой зацепки, которая могла бы помочь мне в сложившихся обстоятельствах.

Я не мог знать, жива ли она, но надеялся. Если она собрала свои вещи, значит она сбежала. Но куда? Домой? Нет… Почему-то мне казалось, что нет.

Я снова обошел дом, проверив все углы и потайные места.

Накануне она была бодра и весела, рассказывала какие-то странные истории, выглядела жизнерадостно и непринужденно. Неужели уже тогда она задумывала побег и всего лишь хотела отвести подозрения? Но почему, почему, она не сказала мне ничего? Я ведь не держал ее силой, не тащил ее сюда силой… Она сама захотела помочь мне в этой авантюре, она сама помогала мне додумывать и дорабатывать план… Что это значит, что?

В смятении я вышел на улицу, прихватив с собою зонт. Было уже достаточно тепло, чтобы не застегивать куртку. Я прошелся по опушке леса, проверяя наличие свежих следов на талом снегу, но нигде ничего не обнаружил. Она не шла в эту сторону, скорее всего по протоптанной дорожке от дома.

Тучи сгущались, предвещая скорый ливень. Небеса стали сизыми, тревожными. Тусклый свет блуждал по верхушкам сосен.

Я спустился к берегу, где и обнаружил Ульяну. Она сидела на песке и внимательно вглядывалась в туманную даль неспокойного моря. Волны приносили к ее ногам мелкий мусор и черные веточки.

Она как будто искала кого-то в серой мгле. Губы ее слабо шевелились.

— Уля… — я присел рядом и тоже туда посмотрел. — Света пропала.

Девушка медленно повернула голову в мою сторону. Глаза ее были непривычно холодными.

— Что значит, пропала? — перепросила она.

— Ее нет. И ее вещей.

— Может она уехала в магазин? — предположила Ульяна.

— Здесь нет никакого транспорта, — ответил я. Она нахмурилась и пожала плечами. Ветер развевал ее волосы, которые она очень не любила собирать, всегда предпочитая, оставлять распущенными.

— Может быть, она еще вернется, — равнодушно бросила Ульяна. Я внимательно посмотрел ей в глаза и увидел там плохо скрытое торжество.

— Ты рада? — догадался я.

— Я боялась ее, — Ульяна обняла меня своими длинными руками, напоминающими лебединые крылья и улыбнулась, — как хорошо, что теперь мы вдвоем.