Бремя

Но я помню, как встретившись, не зная еще в самом начале, что были сестрами по крови, из двух одиночеств мы сотворили двух сестер. Наверное, встреча наша запоздала. Эрикина болезнь зашла слишком далеко. Я опять осталась совсем одна.

Что бы стало со мной, если бы ты не появился в моей жизни? Спрашиваю теперь себя, и каждое из возможных предположений представляется невозможным. Случилось то, что должно было случиться. Ты появился. Не задавая вопросов, не требуя объяснений, пришел, и я дала тебе спасать себя, продолжая настойчиво разрушать тебя самого. Чего я хотела? Какой любви? Если через твою, самую искреннюю, переступила...

Знал ли ты обо мне и Андрее? Мне кажется, что знал. Но почему молчал? Почему выбрал остаться со мной, зная все, зная даже о ребенке? Никогда мне не понять этого. Чтобы понять, нужно такое же сердце, как твое. Нужно твое сердце.

Дорогой мой, сегодня я ухожу. Ухожу из дома, в котором не имела права находиться ни одного дня. Ухожу к себе, настоящей... Мне кажется, в детстве я была такой, какой ты любил меня, и часто вижу нас вместе там, далеко, рядом с виноградными полями. Вижу высокое небо над нами, и все вокруг — оранжевое, оранжево-красное, алое, ало-золотое от солнца и радости. Как странно, что мир тот, прошлый, представляется не позади, а впереди. Может, так оно и есть. Он — впереди. Значит, надо идти. Знаю, дорога будет долгой и нелегкой, но не это страшит меня. Страшит то, что, как никогда прежде желая возможности нашего с тобой будущего, вероятно, не встречусь с тобой. Это мучает неизмеримо сильнее. Но я исчерпала все свои шансы на счастье жить с тобой и умереть с тобой...».

* * *

Ванесса оставила письмо на столе, закрыла апартаменты, положила ключи в заранее приготовленный пакет с адресом Кэтрин Файнс и запиской внутри (лично в руки), содержащей одну лишь строчку: «Простите за все. Прощайте», и зашла в ближайшее почтовое отделение.

— Здесь нет обратного адреса, — возвращая пакет в окошечко, сказал клерк. — Вы забыли обозначить ваш адрес.

— Извините, — ответила Несса, и вписала: «И.Вольнова. Почтовый ящик № 7. Нью-Йорк. 11101».

Клерк удовлетворился и этим.

— Тяжелый день? — улыбнулся он сочувственно.

— Тяжелый, — ответила Несса.

— Надеюсь, завтра будет легче.

— Надеюсь, что завтра будет.

Клерк снова улыбнулся.

— Да, вы правы, мисс, — снова улыбнулся клерк, и на большом лице его пролегли глубокие складки. — Сегодня — это все, в чем мы можем быть уверены... Желаю вам всего хорошего, мисс.

— Спасибо. И я — вам.

Она вышла на улицу, покрепче прижала сумочку с паспортом и кошельком с пятью двадцатидолларовыми купюрами и двинулась в путь. Город вдруг затаился, умолк, так что слышно было, как стучало взволнованное ее сердце.

* * *

— О чем ты думаешь? — спросила она меня.

— О тебе, — ответила я. — О том, куда ты идешь.

— Ты знаешь, куда мне идти?

— Нет. Но знаю, что тебе нельзя было оставаться.

— Теперь у меня нет дома...

— То был не твой дом.

— А где мой дом?

— Там, где тебе не надо скрывать свое имя.

— Я скрыла имя, чтобы не оказаться на улице...

— И все равно оказалась на улице.

— Да, все равно оказалась на улице.

— Ты помнишь тот первый день в Нью-Йорке? Помнишь, как из аэропорта ты поехала в город?

— Помню.

— О чем думала ты тогда?

— Я надеялась, что дозвонюсь до человека, который должен был встретить меня. Полагала, произошло какое-то недоразумение, он мог задержаться, перепутать время, мог не узнать меня или ждать в неправильном месте. В конце концов, мог заболеть гриппом: у него поднялась высокая температура... Такое вполне могло случиться. Я надеялась, что погуляю по городу и позже дозвонюсь к нему.

— А если бы не дозвонилась?

— У меня был обратный билет. Я улетела бы в Россию...

— Почему ты не улетела месяц назад: у тебя была возможность и были деньги.

— Не могла. Что-то задержало меня здесь... И до сих пор держит. Скажи, что это? Может, то, что я здесь осквернила? Но должно же быть какое-то искупление для моих грехов?

— Помнить — это уже искупление. Даже если ты откажешься от всех благ мира, но забудешь о своих грехах, попадешь в тот же капкан.

— Я буду помнить, буду помнить все, с первого часа.

— С первого вздоха.

— С первого шага.

— С первого греха...

— А если станет страшно?

— Молись, как учила Васса. Повторяй про себя короткую молитву, пока страх не уйдет. Повторяй: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..

* * *

Слава Богу, хотя бы ненадолго мы были вместе. Это подкрепило силы нас обеих. Подкрепила силы и молитва.

Дом мой — молитва, где сбрасываю кожу лжи и облекаюсь в светлую надежду, где имя мое — известно и честно и окна души распахнуты настежь.

* * *

Сугубая реальность плеснула в лицо жаром последних осенних дней, и сразу включился на полную громкость город: загалдели машины, заметались обезумевшие от каменного заточения солнечные лучи по стеклянным бокам архитектурных излишеств, отражая в отместку временность и иллюзорность человеческих страстей. И люди, люди, люди, несомые своими скоротечными идеями, задвигались, устремились куда-то. Это как в детской сказке, когда заколдованные злой волшебницей фигуры по велению доброй внезапно оживают. Но нет, думала Несса, это другая сказка, и ожившие фигуры не радуются своему оживлению, но начинают нескончаемый бег — к чему? — к тому, что никому из них никогда не удалось удержать.

Ванесса прошла несколько улиц и очутилась в небольшом сквере. Она сразу узнала и сквер, и скамейку, на которой однажды они сидели с Артуром. Как, кажется, давно это было? Осенью, три года назад. Они только-только переехали в Манхэттен, и вечером вышли погулять. И неожиданно попали в маленький оазис тишины... Артур сидел вот здесь и держал ее руку, и от пальцев его переливалось к ней неземное тепло. Так же, как сегодня, близко, у самых глаз, красовалось нарядное, яркое солнце, и не хотелось прятаться от него, и невозможно было не сожалеть о его скором уходе. Прежние мрачные голоса и образы, легко пронзенные стрелами света, рассыпались и улетучивались, и в мгновение, остро, как приступ, она вдруг ощутила себя необходимой, безусловной частью непостижимого целого, и отступило одиночество.

— Отличный день, чтобы начать жизнь сначала, не так ли?

Ванесса подняла голову: рядом с ней на скамейку присаживался человек неопределенного возраста в изрядно-поношенной одежде, с двумя белыми шрамами на левой щеке и жидкими длинными волосами, собранными сзади обычной канцелярской резинкой. Взгляд его казался веселым, выражение лица — открытым.

— Разрешите? — вежливо попросил человек и, не получив ответа, все же устроился и устроил рядом тележку, в которой был навален разнообразный хлам — книги, какая-то посуда, одеяло и многое другое, чему, вероятно, только сам хозяин мог определить назначение. — Я прошу прощения, но не в силах был пройти мимо, увидев ваше лицо. Вы иностранка? Я имею в виду изначально. Из другой страны родом?

— Из России, — ответила Несса, сама не зная, почему вступая в разговор: что-то непреодолимо привлекательное было в тоне незнакомца. — Что же, мало иностранцев в Нью-Йорке?

— Нет, не мало. Много. Очень много. Нью-Йорк, известно, — город иностранцев. Я сам — иностранец. Мои родители — из Ирландии.

— Тогда что остановило вас?

Человек ухмыльнулся, и шрамы на левой щеке слегка растянулись и побледнели. Ванесса поймала себя на том, что с неожиданным любопытством наблюдает за самозваным собеседником.

— Ваше лицо, — сказал мужчина очень выразительно, весело вглядываясь в Нессу, — замечательное в своем роде. Его можно читать, как книгу. Это не часто встречается. Большинство здесь, в этом городе, маскируются. Особый нью-йоркский камуфляж. Вы не заметили?

— А как насчет вас? — спросила Несса, еще более вовлекаясь в разговор. — У вас у самого тоже камуфляж?