Пыльная зима (сборник)

Талий прощал.

И думал, что может все простить, ведь девочка эта так и осталась для него чужой, посторонней.

Однажды она явилась с юным молодым человеком, совсем мальчиком, моложе ее самой, и, поддерживая его, пьяненького, в прихожей, заходясь смехом, приложила палец к губам, громко прошептала Талию: «Скажи, что ты – мой брат!»

Талий, смутно помня, что это из какого-то анекдота (там – про сестру), брезгливо отцепил от нее паренька и стал втолковывать ему, что пора домой. Паренек кивнул, соглашаясь, и сполз по стенке, и лег на полу – и сладко заснул.

Ленусе вдруг показалось, что унизили ее друга – и ее.

– Я люблю его, поэл? – орала она. – Я его встретила, поэл? Это моя судьба, поэл?

– Дурочка, – сказал Талий. – Я спать хочу.

– Что?! – закричала Ленуся в страшном гневе. – Как ты меня назвал? Повтори!

– Я спать хочу, – повторил Талий.

– Ты как меня назвал? Ты с кем говоришь вообще? Ты получить хочешь? На!

И она ткнула его кулаком в лицо, в нос. Талию сделалось больно и неприятно, и он чихнул.

– Тебе мало? – кричала Ленуся. – Ничего, ты получишь сейчас! Ты думаешь, за меня нет никого? Ты сейчас увидишь! Ты увидишь!

С этим обещанием она выскочила, хлопнув дверью.

Талий сел в комнате в кресло и застыл, недоуменный.

В прихожей валялся чужой пьяный мальчик. Пьяная маленькая женщина-подросток бежит по ночной улице к каким-то своим друзьям, чтобы натравить на Талия, чтобы они избили или даже – мало ли что спьяну бывает – убили его сдуру. Глупость. Беспорядок. Смешно. Нелепо. Простота и впрямь иногда хуже воровства, подумал он, со стыдом чувствуя, что ему, пожалуй, страшновато. Именно вот так, глупо, абсурдно и совершаются бытовые убийства: в газетах вон пишут… Стыдясь, он тем не менее взял с кухни нож, но в руках его держать как-то неловко было, он сунул его в карман.

Через полчаса Ленуся пришла – одна.

– Пойми, – втолковывала она Талию виновато, но с сознанием своей правоты. – Пойми, это с первого взгляда. А ты его как собаку у порога уложил.

– Он сам улегся.

Юноша в этот момент замычал, зашевелился. Сел на полу и стал моргать бессмысленными очами, зевая.

– Владик! Владик! – обрадовалась Ленуся, стала обтирать с лица юноши пьяные слюни, а потом целовать его в зевающий рот. Тот вертел головой, уклоняясь, отпихнул Ленусю и с трудом молвил:

– Пошла ты!.. Ты кто? Я где?

И еще несколько слов – вяло-ругательных.

– Ах ты гад! – озлилась Ленуся, вскочила – и стала пинать ногой юношу. И сильно: он завыл, застонал, стал карабкаться вверх – и к двери, к двери, а она все била его, уже и руками, и пихала, и толкала – и вытолкала…

…Утром проснулась свежая, ясноглазая.

– Что ж, Ленуся, – сказал Талий. – Вот я и был женат, а ты замужем побывала. Спасибо тебе. До свидания.

– Умыться хоть дай, – сказала Ленуся.

Умылась, попила чаю, собрала вещи и ушла.

Вечером того же дня – звонок в дверь.

«Пришла с друзьями мстить», – почему-то подумал Талий. Но ножа не взял. Распахнул дверь, отступил. Перед ним стояла хмурая черноволосая девушка, деловито кусая ногти. Она спросила:

– Виталий?

– Да.

– Там эта. Ленка. Пошли.

– Куда? Зачем?

– Ну, это. Вены резала. Тебя зовет. Вас.

Талий пошел, почти побежал в общежитие техникума, которое находилось неподалеку. Черноволосая девушка, будучи полноватой, еле поспевала за ним, умудряясь и на бегу быть хмурой и кусать ногти.

Ленуся лежала в полутемной комнате. Одна. Руки поверх одеяла, запястья перевязаны бинтами. Черноволосая ее подруга, проводив Талия до двери, в комнату не вошла.

– Я очень бледная? – спросила Ленуся.

– Это свет такой. Абажур у лампы синий.

– Это от потери крови. Литра три потеряла. «Скорую» вызывали. Предлагали в больницу, я отказалась. Ты не думай, мне ничего не надо. Просто подумала: вдруг помру. Захотела повидаться. Извини, что позвала.

– Да ничего. Ты зря это…

– Само собой. Псих накатил.

Талий смотрел на нее и думал, что вовсе она не чужая и не посторонняя. Он вспомнил, с каким ревнивым нетерпением ожидал ее вечерами, принимая это нетерпение за досаду относительно беспорядка. И как был рад, если она приходила рано – тихая, ясная, – и ластилась к нему, дурачилась, на коленки взбиралась, целовала в губы, в шею, в плечо возле шеи, где у него было щекотное место, но он – любил. Он понял вдруг совершенно отчетливо, что девушка эта, абсолютно другая – умом, образованием, характером, понятиями о жизни и опытом жизни, эта девушка нужна ему – и суждена ему. Никаким провидцем не будучи, он словно заглянул в будущее и увидел там, что может у них быть, несмотря на разность, семейная общность, в которой главное не ум, не характер, не – уж конечно – образование, не жизненный опыт и так далее и тому подобное, а что-то более важное, для чего не нашли точнее выражения, чем – родственность душ. А может, и не нужно точнее, просто не обязательно думать, что оно, видите ли, затаскано. Не тобой затаскано, не ты и виноват. В чем родственность? Бог ее знает! Не в словах и не в поступках, а вот – бывало – в том, как они неожиданно посмотрят друг на друга, улыбнутся одновременно и одинаково-бессмысленно, безотчетно – словно души их поцеловались и обнялись, чувствуя необычайное родство, теплую близость…

Уверенность эта, это просветление были настолько велики, что Талий готов был уже сказать: «Пойдем со мной, живи со мной, ты нужна мне – навсегда».

И он нагнулся к ней, чтобы поправить одеяло и поцеловать ее, и учуял знакомый ненавистный запах портвейна. И подумал: самообман это все. Жалко девушку. Остальное – выдумки. Не может быть она судьбой, потому что не такая назначена ему судьба.

Конечно, сейчас, в состоянии спокойном, ему смешна эта нелепая самозащитная логика (словно человек, упавший в яму, сетует и резонерствует, что, дескать, быть может, он и должен был упасть, но никак не в эту яму!), а тогда ему собственные доводы показались бесспорными. И он поправил одеяло, но не поцеловал ее. Сказал: «Приходи, когда поправишься. Ты обязательно очень скоро поправишься. Приходи, ладно?» – и удалился.

Ленуся – простенькая девушка, а все поняла. И не пришла.

Главное-то – что?

Главное вот что.

Говорят, будто все предыдущие женщины не имеют значения, когда встречаешь т у, которая… – ясно. Равнозначно и все предыдущие мужчины не имеют значения для женщины, когда она… – понятно.

Это не так. Это вовсе не так. После встречи связь с другой женщиной – измена, а до встречи – не измена. Но для Талия невероятным образом и то, что было ДО Наташи, и то, что могло бы произойти (никогда!) ПОСЛЕ – слилось в какой-то единый временной поток, и если бы в этом потоке он увидел себя влюбленным в другую, он считал бы, что изменил Наташе. Неважно – когда именно. Вот он ревизовал в одно мгновение прошлое – и ясно теперь, для чего ревизовал: чтобы еще раз проверить и с полной уверенностью сказать: нет, я ей не изменял, я только ее люблю и любил, и нет моей любви к другой какой-нибудь женщине – ни в прошлом, ни в будущем.

Но зачем понадобилась эта ревизия?

А затем, сказал себе Талий, что ты, обелив себя, подготовил, тихий подлец, почву для размышлений на тему: а она?

Нет, не так.

Наверно, вот как: если бы в прошлом своем или будущем Талий в размышлениях, воспоминаниях и предвидениях увидел бы себя влюбленным в другую, то ему стало бы легче, он бы тогда решение Наташи посчитал справедливым наказанием, предопределенной местью за эту любовь – и не имеет значения, знает она или не знает.

Точно так же ее влюбленность в кого-то – когда-то в прошлом, или в будущем, или сейчас – дает ей право…