Леденцовые туфельки

А я даже и не пыталась это сделать. Я и так все знала.

И вдруг я поняла, что мне совершенно необходимо увидеться с Зози. Уж она-то наверняка скажет, как мне поступить, уж она-то никогда не сочтет меня особой третьего сорта! Мне совершенно расхотелось ждать автобуса, и я отправилась домой на метро, а потом бежала всю дорогу от площади Клиши до нашего магазина И когда я туда влетела, то была уже совершенно без сил и дышала как паровоз. Мама была на кухне — готовила Розетт полдник, и я готова поклясться: Зози все поняла еще до того, как я успела произнести хоть одно словечко...

— Что случилось, Нану?

Я молча смотрела на нее. Она была в джинсах и в своих леденцовых туфельках, которые показались мне еще краснее и еще ярче, а их сверкающие высоченные каблуки стали, похоже, еще выше и еще ослепительней. И стоило мне эти туфельки увидеть, как меня сразу отпустило. И я, облегченно вздохнув, прямо-таки рухнула в одно из наших розовых «леопардовых» кресел.

— Шоколаду хочешь?

— Нет, спасибо. Она налила мне коки.

— Что, так плохо? — спросила она, когда я залпом выпила целый стакан, так что даже пузырьки газа в нос бросились. — На вот, выпей еще и расскажи мне, в чем дело.

И я рассказала ей, но тихонько, чтобы мама не услышала. Мне, правда, дважды пришлось прерывать свой рассказ: сперва зашли Нико с Алисой, потом Лоран. Лоран попросил чашку кофе и, наверное, с полчаса жаловался на то, сколько у него работы в «Зяблике», а найти перед Рождеством слесаря совершенно невозможно, и как ему осточертели иммигранты, и так далее, и тому подобное — в общем, как обычно.

Когда он наконец ушел, нам уже было пора закрываться. Мама принялась готовить ужин. А Зози специально погасила в магазине свет, чтобы я могла полюбоваться новой сценкой возле святочного домика. Крысолова с сахарными мышами теперь сменил целый хор ангелов. Они пели под падающим сахарным снегом, и это было удивительно красиво. Но сам домик по-прежнему окружала глубокая тайна. Двери заперты, занавески опущены, и лишь один волшебный огонек светится в окне чердачной комнатки.

— Можно мне заглянуть внутрь? — спросила я.

— Пока нет. Но может быть, завтра, — сказала Зози. — А ты не хочешь подняться ко мне? И закончить нашу маленькую беседу?

Я медленно поднималась следом за нею, глядя, как передо мной на каждой узенькой ступеньке леденцовые туфельки постукивают — цок-цок-цок! — своими изумительными каблучками, словно кто-то стучится в дверь и просит, умоляет меня позволить ему войти.

ГЛАВА 8

6 декабря, четверг

Сегодня утро опять туманное; вот уже третий день туман, точно парус, реет над Монмартром. Через день-два обещают снег, а сегодня из-за тумана стоит просто фантастическая тишина: не слышно ни привычного шума транспорта, ни шагов пешеходов по булыжной мостовой. Так тихо на улицах было, наверное, лет сто назад, и прохожие выплывают из тумана, словно одетые во фраки призраки...

И почему-то сегодняшнее утро напоминает мне последний день в школе Сент-Майклз-он-зе-Грин. Это был день моего окончательного освобождения, день, когда я впервые поняла, что жизнь — точнее, все жизни вообще — это всего лишь письма мертвых людей, которые разносит ветром, а потому их нужно либо собрать и бережно хранить, либо сжечь или выбросить вон — в зависимости от обстоятельств.

Ты очень скоро тоже это поймешь, Анук. Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь; мощный потенциал гнева и ненависти таится за этим очаровательным фасадом «хорошей девочки»; точно так же было с той Девочкой, Которая Вечно Водила — с той, кем была я столько лет назад.

Впрочем, некий катализатор никогда не помешает. Иногда достаточно ерунды — просто пальцем шевельнуть, точнее, щелкнуть. Хотя встречаются пиньяты и покрепче. Но у каждого крепкого орешка есть своя слабая точка, на которую достаточно нажать и тогда волшебная шкатулка откроется, но закрыть ее будет уже нельзя.

Мне таким катализатором послужил один мальчик. Его звали Скотт Маккензи. Ему было семнадцать; светлые волосы, атлетическое сложение, юноша практически без недостатков. У нас в Сент-Майклз-он-зе-Грин он был новичком, иначе, наверное, с самого начала сто раз подумал бы, стоит ли дружить с Девочкой, Которая Вечно Водит, скорее всего, наоборот, стал бы ее избегать и выбрал бы для своих ухаживаний какой-нибудь более достойный объект.

А он взял и выбрал меня — во всяком случае, какое-то время явно предпочитал меня остальным девчонкам, — с этого все и началось. Ничего оригинального, разумеется, и в итоге разгорелся настоящий пожар, как это обычно и бывает в таких случаях. Мне уже исполнилось шестнадцать, и я с помощью своей Системы успела практически полностью создать себя заново. Хотя кое-что от незаметной серой мышки во мне, пожалуй, еще оставалось — возможно, в связи с тем, что меня столько лет считали изгоем. Но даже и в те годы у меня за душой кое-что имелось. И немало. Я была честолюбива, обидчива и восхитительно коварна. Мой способ действий носил в основном практический характер, а отнюдь не оккультный. Я прекрасно разбиралась в различных ядах и травах; я, например, могла запросто вызвать сильнейшие кишечные колики у того, кто меня разозлил, и вскоре поняла: если насыпать кому-то из соучеников в носки щепотку одного едкого порошка, вызывающего чесотку, или капнуть всего одну капельку масла с перцем чили в тюбик с тушью для ресниц, то результат будет куда более скорым и драматичным, чем после любого количества магических заклинаний.

Что же касается Скотта, то его ничего и не стоило поймать в ловушку. В таком возрасте у мальчиков, даже самых умных, мозги задействованы в лучшем случае на одну треть, а две их трети находятся под воздействием тестостерона, и мой рецепт: некая смесь лести, чар, секса, моей любимой пулькé и крошечной дозы одного стертого в порошок гриба, доступного лишь очень немногим избранным, клиентам моей матери, — оказался идеален, Скотт превратился в моего раба.

Не поймите меня неправильно. Я его никогда не любила. Может быть, он мне чуть-чуть и нравился, но это не считается. Впрочем, Анук и это знать вовсе не обязательно, как и грязные подробности того, что случилось тогда в Сент-Майклз-он-зе-Грин. Взамен я предложила ей некую улучшенную версию — обо всем рассказывала так, что она весело смеялась, а уж созданный мною портрет Скотта Маккензи заставил бы отступить в тень и самого Давида, изваянного гениальным Микеланджело. Я, разумеется, рассказала Анук и о злобном отношении ко мне в школе, но такими словами, которые понятны и ребенку, — о граффити, о сплетнях и прочих мерзостях.

Сперва это действительно были мелкие неприятности. Украденная одежда, порванные книги, разоренный шкафчик для личных вещей, гнусные сплетни и слухи. Но к этому мне было не привыкать. Я почти не обращала внимания на подобные мелкие укусы и вряд ли стала бы за них мстить. Кроме того, в Скотта я была почти влюблена и испытывала некое порочное наслаждение, видя, как другие девчонки впервые завидуют мне и в полном изумлении пытаются понять, с чего это такой красавчик, как Скотт Маккензи, вздумал ухаживать за Той, Которая Вечно Водит.

Из всего этого у меня получилась отличная сказка для Анук. Я выложила перед ней целый список мелких способов мести — достаточно гадких, чтобы в этом отношении мы с ней выглядели похоже, но все же достаточно безобидных, чтобы пощадить ее нежное сердечко. На самом деле истина была куда менее привлекательной, но, с другой стороны, так оно всегда и случается.

— Они же сами на это напросились, — убеждала я Анук. — И получили от тебя по заслугам. Твоей вины тут нет...

Но она по-прежнему была бледна.

— Если мама узнает...

— А ты ей не говори, — посоветовала я. — Да и что такого страшного ты сделала? Ты же никого не поранила, никому особого вреда не причинила. Хотя, — прибавила я с глубокомысленным видом, — если ты не научишься пользоваться этим своим умением, тогда, возможно, однажды, чисто случайно...