Прощай, молодость

За пальмами оркестр громко заиграл веселую мелодию, и мимо нашего столика прошла смеющаяся женщина, бросив взгляд через плечо.

— Да, — услышал я свой голос. — Да, я понимаю.

— Я пришлю вам в отель вашу рукопись. Вам, конечно, захочется ее сохранить. На пьесу я тоже взглянул, Ричард, но боюсь, что мы ничего не сможем с ней сделать. Если бы я считал, что есть хоть малейшая надежда, я бы предложил вашу книгу одному из менее крупных издательств, но, думаю, они бы сочли ее не отвечающей требованиям, которые предъявляются, дабы книга разошлась хотя бы в умеренных количествах. Конечно, ее могли бы принять из-за вашей фамилии.

— Мне бы этого не хотелось, — возразил я.

— Так я и думал. А теперь скажите мне, Ричард, есть ли у вас какие-нибудь планы на будущее?

Откуда у меня могли быть какие-то планы?

— Не знаю, — ответил я. — Полагаю, что вернусь в Париж.

Он попросил дать ему мой адрес на улице Шерш-Миди и сказал:

— Если у вас когда-нибудь возникнут проблемы или затруднения, пожалуйста, дайте мне знать. Мне почему-то кажется, что вы уже получили от Парижа все, что вам было нужно. Я думаю, что Лондон — самое подходящее для вас место.

— Может быть, — ответил я.

Он попросил счет. Затем поднялся со стула.

— Куда вы теперь? — осведомился он.

Чтобы избавить его от неловкости, я пробормотал что-то насчет назначенной встречи.

— Я могу подкинуть вас в любое место, — предложил Грей. — У меня на улице машина.

— Нет, большое спасибо, — отказался я.

— Не падайте духом из-за того, что я вам сказал, — подбодрил он меня. — Мне не хочется, чтобы у вас было такое чувство, будто вы потерпели неудачу. Я хочу, чтобы вы рассматривали это как определенный этап, прощание с вашей юностью. Вы созданы для другого, Ричард, для другого. — Он улыбнулся мне, и швейцар открыл дверцу его автомобиля. — Я с радостью сделаю для вас все, что в моих силах, в любое время, — добавил он и пожал мне руку. — До свидания, и желаю удачи.

Я смотрел, как отъезжает машина. Потом пошел в сад позади отеля «Савой» и сел там на скамейку.

У меня больше не было необходимости задерживаться в Лондоне. Если бы мы закончили ленч немного раньше, я бы успел на дневной поезд. Теперь было слишком поздно, и мне придется ехать утром. Остаток дня будет заполнен тем, что я буду покупать билет, паковать чемодан и оплачивать счет в отеле. Я знал, что это займет немного времени, но притворялся перед собой, будто это важные дела, требующие больших усилий и предусмотрительности. Я просидел около часа в саду возле набережной Виктории; свет уже начал угасать, и было холодно. Я встал и побрел прочь, подняв воротник и надвинув шляпу на глаза. В любом случае завтра вечером в это время я буду в Париже, с Хестой.

Я попытался привести свои мысли в порядок, но они перескакивали с Хесты на моего отца, а с моего отца на Джейка. Главным образом они сосредоточились на Джейке: его рука у меня на плече, его улыбка и голос, который доносился теперь до меня приглушенно, словно с большого расстояния: «У тебя все будет хорошо». Он сказал: «У тебя все будет хорошо».

Я раздумывал, что же означала эта вера в меня и знал ли он, как все сложится.

Мне казалось, что его слова были сказаны впустую: вот я, живой, но без великой цели в жизни, и вот он, бедная исчезнувшая тень человека, утонувшего и позабытого в бухте Мертвецов.

Я продолжал идти по набережной Виктории, потом повернул обратно, к станции метро. Я доехал на метро до Рассел-сквер и снова очутился перед отелем, на ступеньках которого стоял мальчик-слуга.

Несмотря на удар от краха идеи, жизнь должна продолжаться, как бы это ни раздражало.

Я мило обсудил погоду с каким-то стариком в гостиной, объявил о своем намерении уехать завтра утром, бодро улыбнулся женщине в конторе, взял вечернюю газету.

Я как будто слышал голос Грея, медленно и спокойно излагавшего мне то, что я всегда знал: я обычный человек. Я не гений, и я родился без дара писать. «Это был лишь этап, — сказал он, — и прощание с юностью». Еще до того, как я прочел стихи своего отца, я это знал. Да, знал с самого начала, когда скрывал за бравадой страх и сомнения, притворяясь беззаботным. Я знал, что если бы родился писателем, то это выходило бы у меня естественно, без усилий, само по себе, в силу какой-то странной внутренней потребности. Творчеству не мешали бы ни сумятица чувств, ни соприкосновение с тем, что происходило вокруг, — оно бы ни от чего не зависело, и его не нужно было бы ограждать.

А я неистовствовал и бранился, тревожился и был слишком нетерпелив, высокомерен в своей решимости, представлялся себе значительной фигурой и с почтением наблюдал за своими ужимками. Я был заурядным человеком.

Итак, я перелистал страницы газеты и узнал, что на Вуд-стрит, в Пондерс-Энде, женщина по фамилии Марсден попала под трамвай и умерла, и у нее осталось двое детей трех и пяти лет. «Но что мне до этого, — подумал я, — что мне до этого?»

Сейчас Грей уже покидает свое издательство, и, может быть, перед уходом он вспомнит, что нужно поручить секретарше отослать некую рукопись на адрес моего отеля. И он выйдет из здания и сядет в свою машину, вздохнет, немного устав от дневных трудов, и забудет обо мне.

Оказывается, «Астон Вилла» [32]играла сегодня днем с «Шеффилд юнайтед» [33]и выиграла со счетом два-ноль. Вероятно, это вызвало большое волнение во многих домах.

Я сидел в гостиной и ждал гонга к обеду, потом пообедал, а после снова сидел в гостиной, и вечер тянулся очень медленно.

Моя рукопись прибыла с последней почтой вечером. Когда я укладывал вещи, то так же бережно, как Хеста, поместил ее на самое дно чемодана, но на этот раз положил сверху томик стихотворений моего отца. Потом прикрыл их своей пижамой и халатиком Хесты. Таким образом я покончил с ними и попрощался с этим этапом.

Когда я покидал Лондон, светило солнце, небо было какое-то удивительно ясное, утренний воздух бодрил, и все предвещало чудесный день. Путешествие в Париж было для меня нескончаемо долгим, поскольку я не купил в дорогу ни книг, ни газет. Пришлось смотреть на проносившиеся за окном пейзажи.

Я не послал Хесте телеграммы, она же была дома.

Я пока еще не строил никаких планов для нас обоих. Что-то нужно делать. Я подумал, что нам не стоит продолжать жить в Париже. Это принадлежало другому этапу, а он закончился. Мне нужно понемногу привыкать, пока мой ум не настроится на новый порядок вещей. Внутреннее беспокойство, сомнения, слабость и нерешительность — со всем этим нужно покончить. Через какое-то время я начну с чистого листа, с новым взглядом на вещи. Жизнь, которую мы вели, была Хесте не на пользу, это следует признать. Да и мне тоже. Мне больше не хотелось жить, хватаясь то за одно, то за другое, зависеть от настроения. Я устал от неопределенности. Мне хотелось уверенности в завтрашнем дне. Хотелось налаженной, хорошо устроенной жизни. Прежняя чушь о волнениях и опасностях всего лишь сказочка для детей, продолжение грез.

Я подумал о стабильности Лондона, о его силе, а потом — о бесшабашности и неразборчивости Монпарнаса, о друзьях Хесты, о бесконечных шатаниях из одного кафе в другое, об отсутствии порядка и надлежащей сосредоточенности. Я увезу Хесту от всего этого. Мы поженимся, у нас будет где-нибудь дом, какой-то определенный фундамент. Нет ничего хорошего в том, чтобы слоняться и играть в жизнь. А именно этим мы и занимались весь год — играли в жизнь. Я вспомнил, как когда-то, давным-давно, она сказала что-то о том, что хочет ребенка. Правда, тогда я особенно не прислушивался. Интересно почему? Возможно, тогда я размышлял о других предметах. Может быть, это как раз то, что нужно Хесте в жизни, — иметь детей. Я не подумал об этом прежде. По-видимому, она охладела к своей музыке. Возможно, это тоже был всего лишь этап. Может быть, Хеста — заурядная женщина, так же как я — заурядный мужчина.