Остромов, или Ученик чародея

Поленова, чтобы не мешал, он загрузил гимнастикой дервиша. Это был набор упражнений Георгия Иваныча, имевший целью разбудить сознание, а на деле усыплявший его окончательно. Игра, как быстро и благодарно понял Остромов, списывая комплекс в личную книжечку, была на том, что большая часть местных людей полагала себя живущими неправильно, это касалось в особенности интеллигентов, но свойственно было и крестьянству, и кое-кому из высшего чиновничества. Поскольку за время их жизни страна никак не менялась, разве что к худшему, — они полагали, что жизнь прошла впустую. Остромов давно это понял, у него были серьезные подозрения, что впустую проходит всякая жизнь, — но в молодости такое понимание переносимо, а в старости, когда со всего вдруг сдергивается покров, надо срочно утешиться. Георгий Иваныч утверждал, что до встречи с ним жертва спала, а теперь ей выпало счастье пробудить сознание; чтобы осознать себя, учил он, надо для начала контролировать свое тело. Прежде всего рекомендовал он поднять на уровень глаз два указательных пальца, уставленных друг против друга, и левый вращать от себя, а правый к себе. Ничего не было проще, но у человека неподготовленного этот фокус вызывал ужас, головную боль, а иногда и жар. Поленов потратил сутки, прежде чем понял, в чем штука. Дальше начиналось сложное — пресловутые танцы дервишей под тягучую зурну, на которой сам Георгий Иваныч играл так, что зурну хотелось сломать, а его удавить. Больше всего это походило на рыдания одинокой души, парящей над Кавказскими горами и безумно хотящей шашлыка, но какой же шашлык в загробном положении? Вай-яй-яй, уй-юй-юй, уюй, уюй… Под это дело предлагалось сначала вытянуть левый кулак и усиленно повращать против часовой стрелки, потом правую руку согнуть в локте и защелкать в воздухе пальцами, потом правую ногу отставить вбок, а левую сгибать в колене, потом все наоборот, и так часами. Это была, так сказать, основная группа, которую ГГ тренировал по три часа без остановки, пока не падали самые выносливые; на четвертом часу, после краткого чаепития, являлся собственно дервиш. Это был любимый ассистент, натренированный заранее, и пока они все сгибали, разгибали, щелкали, клацали и выслушивали изощренные издевательства Георгия Иваныча («Знаете, как ходит холощеный баран? Он ходит быстрее, чем вы, и гра-ци-ознее, ва-а!»), он скакал вокруг всей группы в халате, пахнущем овчиной, и с силой тряс то левой, то правой рукой, а ногами вдруг принимался махать вперед и назад без внятной закономерности. В основе всего была асимметрия, вместе называлось мистерия. Остромов не знал, как такие упражнения действуют на туберкулезных, но несварение желудка проходило у всех: у организма попросту не оставалось сил на полноценный понос. Остромов ради шутки попросил однажды самого ГГ продемонстрировать хоть малую толику движений, на что ГГ с невероятным артистизмом ответил исхищением остромовского кошелька, добавив, что эта гимнастика требует много лучшей координации; Остромов лишь почтительно склонил голову. ГГ был так мил, что невозможно было на него сердиться. «Я а-ча-ра-вашечка», говорил он, огромный, толстоусый.

Утро Поленова начиналось теперь с кружения на месте — десять кругов через левое плечо, пять через правое, потом девять через левое, шесть через правое, и так далее, пока не выйдет наоборот. Потом он скакал поочередно на левой и правой ноге — 5 и 6, 6 и 7, 7 и 8 и назад, — и сознавал себя уже до такой степени, что не сбивался, надо было только не думать о Морбусе, вообще не думать. Вероятно, в это время копилась сила. В заключение гимнастики он должен был не менее трех минут ударять себя по тощим ягодицам — трижды правой рукой по правой, дважды левой по левой, а потом наоборот, и так пятнадцать раз. Это упражнение Остромов придумал сам. И нельзя сказать, чтобы утренняя мысль — а вот сейчас Поленов бьет себя по жэ! — не доставляла ему беглой, безгрешной приятности.

— Никуда она одна не пойдет, — уперлась Тамаркина.

— Да ты что, Тамаркина! — воскликнула Варга. — Я если куда захочу, то всегда пойду.

— Нечего, нечего. Какие еще тут люди. Знаю я, какие люди.

— Тамаркина, — сказала Варга тихим злым голосом. — Чего ты меня учишь, да? Я не с тобой живу, а с ними живу, — и она ткнула тонким пальцем в воротниковскую дверь. — Мне вообще шестнадцать лет давно было, да? Когда захочу, никого не спрошу, а тебя меньше всех, да?

— Ты знаешь чего, девка? — ощетинилась Тамаркина. — Ты хвостом не верти. Я знаю, какие такие твои планы и об чем мысли. Ты пойдешь и в подоле принесешь, вота. А я почем знаю, какие там люди и что. Я про Ольгу слова не скажу, а об тебе у мене голова болит. Я сама туда пойду, что за люди и как.

Нервничая, Тамаркина пропускала слова.

— Катерина Иванна, — сказал Даня. — Я же не предупреждал. Я только насчет Варги. Туда, может, и нельзя…

— Мне везде можно, — отрезала Тамаркина и ушла к себе наряжаться.

— Нет, ну ты видел?! — воскликнул Миша, наблюдавший за всем этим из кухни. — Тамаркина полюбила Варгу! Ей Варга классово своя! Она боится, как бы ты не сманил ее в притон!

— Очень на меня похоже, — хмуро сказал Даня. Он представил, как заявляется в гости с Варгой и Тамаркиной и как Тамаркина среди разговора о духовной науке начинает учить Варгу, чтоб не велась с кем попало, как вот ети, и горько пожалел о поленовском приглашении.

— Опекает ее, как просто я не знаю, — сказал Миша. — Если б ей до меня столько же было дела, я бы повесился.

Тамаркина вышла из своей комнаты, нарядившись в строгую темную блузу и шерстяную коричневую юбку. На костлявые плечи она накинула красный платок, а волосы заколола гребнем.

— Идем давай, — сказала она Дане. — И ты смотри у меня, если ты ее поведешь куда не след, я не посмотрю, что ты тут родня, а дурь-то повыколочу.

— Она ей и варенья, и печенья, — ябедничал Миша. — А Варга не смотрит, дура. Меня сроду никто так не любил.

— Ты-то в подоле не принесешь, — обернулась Тамаркина. — А у девки сейчас в городе раз-раз — и голову снесло, и она выскребаться. У брата сестра выскреблась так вот, и чуть не померла. У тебя голова умная, а ты дурак.

— Золотые ваши слова, Тамаркина, — сказал Миша и укрылся в комнате.

Интересный человек собирал кружок на Каменноостровском проспекте, в помещении, выделенном по благословению адского Райского. Даня трижды, как предупредил Поленов, позвонил и со стыдом ждал у бурой двери. Варга с Тамаркиной препирались всю дорогу, находя в этом странное удовольствие. Похоже, Тамаркина и на рынке торговалась так же увлеченно, и могла перенудить любого.

Открыл Поленов — со смешанным выражением высокомерия и услужливости.

— А это кто же? — спросил он строго, озирая Тамаркину.

— Кто надо, та и есть, — отрекомендовалась она решительно. — Давай, мил человек, показывай, что тут у тебя.

— Это с нами, няня Варги, — поспешно соврал Даня. — Это Варга, Константин Исаевич.

Поленов скользнул по Варге брезгливым взглядом и отступил в глубь квартиры.

Интересного человека Даня сначала не увидел. Он сидел в тени, одетый в длинную лиловую мантию. На столе горели семь свечей в бронзовом подсвечнике, Даня видывал такой в симферопольской синагоге, куда зашел однажды из любопытства. Рядом лежал старинный иззубренный меч. Шторы были опущены. Даня почти не видел собравшихся, заметил только крупную старуху в шали и бледного, востроносого юношу, которого мельком видел в «Красной». Он даже усомнился, тот ли, — но востроносый дружески кивнул.

— Это мой сосед Даниил, — то ли гордясь, то ли стыдясь, представил Поленов. — С подругой, а подруга с бонной.

— Что же, мы рады, — сказал странно знакомый голос, и Даня не поверил ушам. Нет, невозможно. — Устраивайтесь, друзья. Мы говорим сегодня о левитации.

— Левитация? — переспросил Даня. — Перелет тел?

— Не только тел, но главным образом человека, — торжественно пояснил голос. — Я как раз говорю о случае Артура Блеквуда, лондонского медиума и левитатора. Он посещал Петербург в августе 1867 года и, между прочим, демонстрировал левитацию. Делалось это при достаточном количестве свидетелей — подробное сообщение оставил Серебровский, и есть несколько откликов в «Факеле». Петербургские оккультисты великолепно принимали Блеквуда и постарались дать в его честь такой обед, после которого левитация была бы практически исключена. И, однако, Блеквуду ничто не помешало. Этим же вечером он провел сначала левитацию в Летнем саду, а затем, при большом числе гостей, в квартире видного медиума, адвоката Брусницына. Он поднимался трижды, в последний раз до самого потолка, держа даже на руках годовалого младенца, сына Брусницына. Этот младенец, к сожалению, не оставил воспоминаний, но я знал его, и он утверждал, что все помнил. Он отчетливо видел, например, задранные к потолку лица родителей и их гостей, и помнил, как упала в обморок нянька.