Жизнь цирковых животных

– Дэниэль, это моя мама. Мама, мой друг, Дэниэль Брока.

Дэниэль коротко кивнул.

– Похоже, я прибыл первым. – Он протянул Калебу сверток в подарочной упаковке. – Держи. Ты не велел приносить подарки, а я все-таки принес.

– Ой, ну спасибо. Попозже открою.

– Хм-м. – Брока поджал губы, словно ему нанесли очередное оскорбление, и он старался быть выше этого. – Симпатичный у тебя пентхаус.

– Ты не был тут раньше?

– Нет. Ты никогда не приглашал меня на вечеринки.

– Я и не устраивал вечеринки.

– Проехали. Отличное местечко. Пользуйся на всю катушку, пока можешь. После той ужасной статьи в «Таймс»…

– Ужасная статья! – подхватила мать.

– Чего еще ждать от «Таймс! – просветил ее Брока. – Он нас возносит, он же и губит.

– Я еще не разорен, – заявил Калеб.

Под настроение общество Брока было не так уж неприятно. Его постоянная мрачность создавала фон, на котором Калеб выглядел лучезарно счастливым. Но сегодня, да еще при матери…

– Они завидуют, – сказала Молли. – Все эти критики. Эти ничтожества.

– «Таймс» хуже всего, – продолжал Брока. – Они там все развращены и глупы. А худший из худших – Кеннет Прагер, который разнес «Теорию хаоса»!

Нужно было поскорее увести мать от Брока, но Калеб хотел улучить минутку и позвонить Джесси. Как только Джесси доберется сюда, они отправят мать домой и одной проблемой будет меньше.

– Айрин! – позвал он. – Подойди сюда. – Айрин умела обращаться с Брока. На какое-то время можно доверить ей эту парочку.

– А где же все твои друзья? – поинтересовалась мать. – Когда начнется вечеринка?

– Уже началась! – прокаркал Брока. – Может, никто и не придет. Может, им стыдно, может, пьеса твоя не понравилась. А я снова повторю: я от нее в восторге. Лучшая твоя вещь на сегодняшний день.

– Конечно – конечно, Дэниэль! Спасибо. – Он обернулся к матери. – Соберутся постепенно, – заверил он ее. – Еще рано. Некоторые не любят появляться при дневном свете, другие заняты в спектакле. Будний день.

– Да, – кивнул Брока, – соберутся. Если не ради вашего сына, то хотя бы выпить и закусить на дармовщинку.

Удерживая на лице улыбку, Калеб еще раз воззвал:

– Айрин!

58

Окна занавесили, но даже к восьми часам вечера свет еще просачивался. В янтарном сумраке гостиной зрители казались коричневыми тенями. Премьера «2Б» началась.

Дуайт запнулся на первой же реплике, Фрэнк суфлировал. Боаз запутался с музыкальным сопровождением, «Я теряю веру» прозвучало слишком рано и чересчур громко. Мелисса споткнулась о стул. Боаз снова напутал, и жалобная песенка Моби [91]тянулась без конца, заглушая спор Крис и Мелиссы. Смешные моменты уже не казались смешными, громче всего публика хохотала, когда Аллегра набросилась на Дуайта, а тот шлепнулся на задницу – хорошо хоть, не ушибся. При переходе в спальню зрители устроили затор в коридоре. Дуайт и Аллегра, впервые представшие обнаженными перед посторонними, оделись так быстро и ловко, что лишили сцену комического эффекта. Только монологи Тоби прошли гладко.

Это больше походило на генеральную репетицию, когда все идет кувырком, но сейчас была уже не репетиция, а премьера, катастрофа в присутствии свидетелей. Аудиторию составляли исключительно приятели, начинающие актеры, но Фрэнк добивался интереса, а не жалости. Провал, публичный провал причинял ему почти физическую боль. Спектакль длился меньше часа, а казалось – вечность. Но вот спектакль закончился. Жидкие хлопки – милостыня. Большая часть зрителей тут же испарилась. Лишь несколько друзей задержались, чтобы приободрить актеров, и среди них – миссис Андерсон из госшколы № 41.

Фрэнк не ожидал увидеть здесь эту пожилую негритянку с седыми, металлического оттенка волосами – лет на тридцать старше любого в «зале» – и был очень тронут. «Плавучий корабль» сдружил их.

– Простите за нелепое зрелище, – извинился он.

– Мне случалось видеть и худшее. Причем не только в школе. – Учительница госшколы профессионально умела находить во всем светлую сторону. – Вы удачно использовали помещение. И блондин симпатичный.

– Устроить вам свидание? – засмеялся Фрэнк.

Она с улыбкой покачала головой:

– Нет, правда. Что-то в нем есть. Да и остальное не так уж плохо. Постепенно наладится.

– Да уж, хуже некуда.

– О нет, бывает и хуже, – обнадежила его Хэрриет. – Намного хуже.

И она ушла, вместе с последними свидетелями его позора. На месте преступления остались только действующие лица. Что может быть печальнее, чем сцена после неудавшегося спектакля, но эта сцена – их родной дом. Теперь комнаты лишились привычного уюта. Фрэнк собрал свою труппу для посмертного анализа – и даже еще не посмертного, ведь в одиннадцать часов им предстояло играть снова.

Не стану бить лежачего, – предупредил он. – И так ясно, что все пошло наперекосяк. До второго выхода мы ничего не успеем сделать, разве что отдохнуть и поесть. Будем считать это генеральной репетицией. Мы наделали ошибок, но мы знаем, в чем заключились эти ошибки, и постараемся их исправить. О'кей? Я кое-что отметил, хотя вы сами догадываетесь, о чем речь.

Основные «пожелания» режиссера сводились к тому, что Аллегра и Дуайт должны одеваться более медлительно и неуклюже, а Боаз мог бы приглушить звук, чтобы музыка не забивала голоса актеров.

– Это же пьеса про актеров, а не про твою любимую музыку, – вставила Аллегра.

Боаз так и сидел возле проигрывателя, на том самом стуле, на котором провел все время спектакля.

– Моя музыка? Моя музыка? – Он оскалил не только зубы, но и десны. – Спектакль – дерьмо, и всему виной моямузыка?!

– Музыка замечательная! – поспешно вмешался Фрэнк. – Но у тебя слишком сложная система обозначений, ты сам путаешься в последовательности. Будь проще.

– Значит, суводня я во всем вуноват? – От злости Боаз заговорил с акцентом. – После всего, что высделали с моейпьесой.

– С твоей пьесой? – переспросила Аллегра. – Это наша общая пьеса.

– Нет. Ее написал я. Она была хороша – пока вы все не принялись менять мои слова на хрен. Этотсценарий людям не нравится. Мой приняли бы на «ура».

– Твой сценарий, – повторила Аллегра. – Телевизионное собачье дерьмо.

– Ребята! – попытался образумить их Фрэнк. – Это никуда не годится. Хватит вину друг на друга сваливать. Договорились?

– Собачье дерьмо? Собачье дерьмо?! Я тебе покажу, где собачье дерьмо! – Боаз подошел вплотную к Аллегре и ткнул в нее пальцем. – Ты– вот дерьмо. Твое лживое сердце. Твоя ложь – вот дерьмо собачье. Твоя дерьмовая любовь.

– Бо! – Аллегра испуганно отшатнулась, бросила умоляющий взгляд на друзей.

Все остальные с тревогой смотрели на Боаза – все, кроме Дуайта, который не сводил глаз с Крис. Что им известно такое, чего он не знает, удивился Фрэнк.

– Ты никогда не любила меня, – заявил Боаз. – Ты меня использовала. Секс, деньги на квартиру, мой сценарий, мою музыку – все использовала. Я для тебя – всего-навсего автор. Всего-навсего мужик. А ты – лесби!

Аллегра резко выдохнула – это было больше похоже на кашель. Прикрыла рукой глаза, потом рука скользнула ниже, зажимая рот.

– Оттрахать тебя ложкой! – продолжал Боаз. – Двумяложками. Чем угодно, только не моим членом. Мой член ты больше не будешь использовать! – Он яростно зашагал к дверям, распахнул их и вышел вон. Громко протопал вниз по ступенькам.

Аллегра убрала руку ото рта.

– Ох! – пробормотала она. – Ох-ох-ох!

– Кто-нибудь объяснит мне, в чем дело? – поинтересовался Фрэнк.

– Лучше тебе не знать, – печально ответила Крис.

И тут до Фрэнка дошло.

– О, черт!

– Это не то, что ты думаешь, – уточнила Крис. – Кое-что было, но не то.

– Спасибо за публичное признание в любви! – фыркнула Аллегра.

Крис обернулась к ней.

– Я тебе говорила. Извини. Я не испытываю к тебе таких чувств, как ты ко мне.