Маленькие дети

Уродец Уэнделл прибавил звук, словно нарочно старался заглушить Ронни. Ведущий нес что-то про Гари Кондита и про то, что, если у того осталась хоть капля совести, он должен немедленно уйти из конгресса и поведать всем о том, что он сделал с несчастной девушкой. Ронни заговорил еще громче, чем радио:

— Она хорошая женщина. Одна воспитала двух детей. Никогда никому не причинила зла. Лучше человека просто не найти.

Ублюдок даже не кивнул. Вместо этого опустил стекло, громко отхаркнулся и плюнул на дорогу.

Молодец, Уэнделл. Высокий класс.

— А как у вас? — спросил Ронни, пока на светофоре они бесконечно долго ждали зеленого света. — Ваша мать жива?

Уэнделл развернулся к нему всем телом. В фас его нос выглядел еще хуже, чем в профиль.

— Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой? — грозно спросил он. — Тебе еще повезло, что я не вышвырнул тебя из машины!

— Простите, — пробормотал Ронни. — Я просто хотел поговорить. Незачем так ужасно расстраиваться.

Уэнделл выключил радио, и остаток дороги они проделали в молчании. Когда машина остановилась перед главным входом, Ронни протянул ему двадцать долларов. Счетчик показывал четырнадцать.

— Оставь себе сдачу, — сказал он. — Может, хватит на новый нос.

Сара была уверена, что им обязательно что-нибудь помешает. Всегда что-нибудь мешает. Когда в дело вмешиваются дети, даже самый простой план имеет обыкновение срываться. Через пятнадцать минут после того, как они с Люси вернулись из бассейна, позвонил Ричард. Он немного поговорил о погоде в Калифорнии, а потом перешел к главному:

— Послушай, я, наверное, не прилечу.

— Почему? У тебя рейс откладывается?

— Нет, дело не в рейсе. Дело в нас.

Он сказал, что собирается провести остаток отпуска в Сан-Диего, все обдумать и, возможно, переехать туда навсегда. Ему уже давно хотелось каких-то перемен и всегда нравилась Калифорния.

— Нам вообще не следовало жениться, — грустно добавил он, и эта грусть в его голосе напомнила Саре о том, как сильно он ей нравился, пока все не стало так плохо. — Ты это понимаешь не хуже меня.

— О черт! — неожиданно для самой себя сказала она. — Черт, черт!

— Ты расстроилась? Я думал, ты, наоборот, почувствуешь облегчение.

Так и было. Сара почувствовала больше чем облегчение. В любой другой день ради такой новости она открыла бы бутылку шампанского и сплясала на кухонном столе. Но сейчас она думала только о медовом месяце на пляже, который не состоится, потому что Ричард теперь не сможет остаться с Люси.

— Все в порядке, — сказала она в трубку. — Просто все это немного не вовремя.

— Такие вещи никогда не бывают вовремя. Но мы уже слишком долго были несчастливы вместе.

— И что же мне делать с Люси? — вслух подумала Сара.

— Пожалуйста, не волнуйся об этом. Я о ней хорошо позабочусь. О вас обеих. Можешь оставить себе машину и дом. Я просто хочу начать все сначала.

— Хорошо. Ладно. Как хочешь. Не стоит обсуждать все это по телефону. Наверное, мне надо найти адвоката, да?

— Да. Конечно, да. Это очень разумно. — Он помолчал. — Сара?

— Что?

— Я приехал сюда специально, чтобы встретиться с другой женщиной. Я познакомился с ней через Интернет. Я просто думаю, ты должна об этом знать.

Она тоже немного помолчала, переваривая эту информацию, пытаясь разглядеть внутри себя хоть малейший признак ревности или обиды. Напрасно. Она ничего не чувствовала.

— Ладно, — сказала она наконец.

— Ладно? — Ричард был удивлен и, кажется, обижен. — Это все, что ты можешь сказать?

«Господи, ну что он хочет услышать? — с досадой подумала Сара. — Неужели я должна сказать ему правду о том, что мне жаль эту женщину, которая, наверное, пока не подозревает, что он совсем не такой милый человек, каким кажется? А кроме того, ничего нельзя знать заранее. Может, с новой женщиной и Ричард станет другим человеком».

— Делай то, что ты должен делать, — сказала она вслух.

В кухню вошла Люси, еще в мокром купальнике, с игрушечным стетоскопом, висящим на шее, и влажными, растрепанными волосами. Она посмотрела на мать подозрительно и настороженно, как будто слышала весь предыдущий разговор.

— Папочка? — спросила Люси.

Сара кивнула.

— Тут твоя дочка, — сказала она Ричарду. — Хочешь с ней поговорить?

— Не сейчас. Мне надо бежать. Просто скажи ей, что папа ее любит, хорошо? Я приеду через пару недель, и тогда мы ей все расскажем. Сделаем все по-семейному, ладно?

— Конечно, — пробормотала Сара, у которой от массы противоречивых эмоций начала кружиться голова. Что-то чудесное произошло в очень неудачный момент. Теперь все запуталось, но зато она свободна. Ричард уходит сам. Дом остается ей. — Это правильно. Сделаем все по-семейному.

— Что сделаем по-семейному? — спросила Люси, когда Сара повесила трубку. — Что?

— Ничего. — Сара старалась не смотреть в глаза дочери. — Ничего, детка. Все в порядке.

Ричарда удивило спокойствие, с каким Сара приняла его новость. Он ни минуты не сомневался, что в конце концов они придут к соглашению, но все-таки подготовил себя к тому, что вначале придется выдержать скандалы и упреки, вроде бы неизбежные, если бросаешь жену и ребенка. Во всяком случае, так все происходило при первом разводе. Пегги терзала его несколько лет, прежде чем нашла в своем сердце силы простить. Но Сара принадлежит к другому поколению. Женщины ее возраста стали гораздо более независимы, и их меньше пугает развод и перспектива в одиночку воспитывать ребенка. Она отреагировала так мирно, что Ричард почти пожалел о том, что сразу же завел разговор о доме, не посоветовавшись предварительно с адвокатом. Он вообще совершенно не обдумал стратегию перед разговором с женой, чего никогда не позволил бы себе, если бы речь шла о бизнесе.

Наплевать, сказал себе Ричард, не стоит из-за этого портить нервы. Он захлопнул мобильный телефон и минутку посидел, закрыв глаза и ни о чем не думая — просто наслаждаясь ласковым калифорнийским теплом, совсем не таким свирепым, как полуденный жар у него дома. Мысль, которая уже давно стала клише, пришла ему в голову и поразила своей справедливостью: здесь, в Калифорнии, жизнь гораздо легче, чем в других местах. Ричард глубоко вдохнул в легкие пропитанный ароматом эвкалиптов воздух. По телу разлилась восхитительная легкость, как будто он сбросил с себя свинцовый костюм. Наверное, так и живут счастливые люди, подумал он. Препятствия сами падают перед ними еще до того, как они собрались с силами, чтобы их опрокинуть.

Как ни странно, Ронни нравилось ходить в больницу. Там все относились к нему дружелюбно. Люди улыбались ему в лифтах и коридорах и вели себя так, словно он имеет такое же право находиться здесь, как и они, что нечасто случалось с Ронни в обычной жизни.

Он, конечно, понимал, что они улыбаются не от особой любви к Рональду Джеймсу Макгорви, отбывшему срок за сексуальное преступление. Они улыбались лишь потому, что его правая рука в шине из стекловолокна висела в петле у него на груди. Только это они и видели, когда смотрели на него: человека со сломанной костью — понятная и вполне решаемая медицинская проблема. Он не был одним из тех загадочных пациентов, которые снаружи кажутся совершенно здоровыми, а изнутри постепенно разрушаются от какой-то страшной болезни. Встречая таких в больнице, люди пугаются и невольно начинают спрашивать себя, какой часовой механизм тикает внутри их собственного вроде бы здорового тела. Ронни со страхом ждал дня, когда у него с руки снимут шину и он потеряет и это маленькое право на человеческое сочувствие. Он даже подумывал о том, не изготовить ли фальшивую шину, которую можно будет носить в магазин, и в библиотеку, и даже в городской бассейн, если сделать ее непромокаемой. Или, в крайнем случае, можно спровоцировать того психа, чтобы он еще раз скинул его с лестницы.

Чем ближе Ронни подходил к отделению интенсивной терапии, тем медленнее он шел, как будто его ноги постепенно наливались свинцом. В холле было непривычно тихо: куда-то исчезло большое пуэрториканское семейство, несколько последних дней плотным кольцом окружавшее телевизор. Они парами сменяли друг друга у постели молодого парня, лежащего в коме, кажется после падения со строительных лесов, и рыдали при этом так душераздирающе, что Ронни время от времени бросал на них свирепые взгляды, если они начинали уж слишком действовать на нервы. Он сел в кресло и пару минут посмотрел Си-эн-эн, размышляя о том, куда переместились скорбящие пуэрториканцы: в отдельную палату или в морг, а потом поднялся и объявил о своем прибытии в интерком. Одна из медсестер попросила его войти.