Стыд

Запрыгнув на сиденье джипа и хлопнув дверцей, Лузгин сказал отрывисто:

— Махит идет! Поехали!

— Где? — всем телом дернулся Ломакин.

Лузгин показал пальцем сквозь стекло. Две темные фигуры приближались.

— Сидеть, — сказал Ломакин, толкая дверь плечом.

Парень на водительском месте почувствовал неладное, развернулся к Лузгину и неуверенно спросил:

— Знакомые, да?

Лузгин был занят тем, что трогал руками голову и заглядывал себе под ноги. Шапки не было. Он открыл дверцу и посмотрел вниз. Ну, вот она, лежит у колеса, свалилась, видно, когда запрыгивал в машину. Лузгин наклонился, как мог, но не достал рукой и понял, что придется вылезать.

Валька Ломакин углублялся в коридор, держа руки за спиной. Двое сбавили шаг, и высокий переместился немного вперед, прикрывая Махита. Когда Ломакин ступил в свет очередной гирлянды, Лузгин крикнул: «Валька!» но Ломакин не обернулся.

Высокий держал руки в карманах зимней куртки. Шагов за двадцать до Ломакина он полностью закрыл Махита собой, остановился и вынул правую руку.

— Не надо, парень, — крикнул Ломакин. — Не делай глупостей. Я говорить хочу.

Телохранитель замер, держа пистолет стволом вниз. Из-за его плеча вышел Махит в коротком пальто и пышной шапке.

— Пусть он бросит пушку, — сказал Ломакин.

Махит скрестил руки на груди и расставил ноги шире.

— Чего ты хочешь?

— Оружие на землю! Тогда поговорим.

— Бросай! — сказал Махит. Телохранитель шагнул вперед, наклонился, положил оружие, выпрямился и сделал шаг назад. И тогда Ломакин выстрелил.

Лузгин увидел, как Валькина рука пошла из-за спины, по быстрой дуге, плечо вверх. Сухой короткий грохот, Махит шагнул назад, потом вперед и начал падать лицом вниз, выбрасывая руки на манер плывущего баттерфляем. Шапка Махита перекатилась дважды и накрыла лежащий на дорожке пистолет.

— Беги, — сказал Ломакин. Телохранитель попятился, развернулся и побежал, работая локтями. Валентин еще раз выстрелил в лежащего, и Лузгин увидел, как ударила пуля.

— Вот так, — сказал Ломакин. — Пошли отсюда. И не суетись, иди спокойно, Вова.

Когда до машины оставалось несколько хрустящих шагов, Лузгин непроизвольно оглянулся. Махит на четвереньках с поразившей Лузгина собачьей быстротой продвигался к своей шапке. «Валя, Валя!» — заорал Лузгин и стал хватать Ломакина руками, тот вырывался и дергал застежку на куртке. Махит выстрелил по ним с колен, пуля с жестяным противным звуком попала в машину. Лузгин бросился к дверце, за темным стеклом моталась голова водителя. Снова грохнуло, Лузгин нащупал ручку, джип рванулся с места, едва не свалив его с ног, ткнулся носом в сугроб и затрясся, швыряя снег визжащими колесами. Махит приближался, раскачиваясь и широко расставляя ноги. Ломакин, цепляясь руками, карабкался вверх по сугробу, отделявшему стоянку от набережного шоссе; прямо над ним в отдалении светилась желтым вывеска сберкассы. Во всей этой мгновенной суматохе Лузгин еще успел подумать, что Махит стреляет не в него, зачем в него стрелять, нет никакого смысла, и тут же ноги понесли его вперед, и не куда-нибудь, а следом за Ломакиным, спиной под пули — лишь бы не остаться одному.

Давно он так не бегал. Длинными скачками Лузгин пересек проезжую часть, врубился с ходу в сугроб обочины на другой стороне и одолел его даже резвее первого. Ломакин мчался впереди по тротуару, метя в проем между сберкассой и стеной жилого дома. Не догоню, подумал Лузгин, вот же спортсмен поганый, и так от злости и испуга наподдал, что во двор они с Ломакиным влетели почти одновременно. В глазах все прыгало и расплывалось: машины у подъезда, катательная горка, трансформаторная будка, хоккейный корт в железной сетке, шарахнувшийся в сторону мужик с лохматым псом на поводке…

Ломакин поймал его за руку и притиснул к стене.

В рукавах было тесно и холодно. Лузгин затряс руками, вытряхивая снег. Ломакин, приблизив лицо, корчил странные рожи, и Лузгин понял, что Валька кричит на него, а он ничего не слышит, кроме шума в голове — объемного, с толчками и ударами. Лузгин поковырял в ушах, потом зажал пальцами нос и резко выдохнул — полегчало, зато обнаружилось очередное исчезновение шапки, и это уже было не смешно, как и все произошедшее с ними.

— Ты куда? — остановил его Ломакин.

— Я слышу, — сказал Лузгин.

— Куда ты рвешься?

— Там шапка.

— Ну и хрен с ней!

— Нет, — сказал Лузгин. — Хватит, надоело. Мне нужна моя шапка.

— Ну и хрен с тобой, — сказал Ломакин. — Пошли вокруг, там безопаснее.

Не было ни джипа, ни Махита, ни милиции. Шапка валялась за первым сугробом, прямо на обочине дороги. Лузгин встряхнул ее, надел и осмотрелся. Ни звука, ни души, лишь «Империал» на противоположном берегу все так же полыхал огнями, и Валька Ломакин шарился в сугробе, озираясь.

— Ты чего? — спросил Лузгин.

— Да пушка, блин…

— Уронил, что ли?

— Да делась, блин, куда-то, сам не пойму…

— Ты вообще зачем стрелял?

— Отстань, — сказал Ломакин.

— Ну тебе Сорокин и задаст!

— Заткнись и посмотри вон там.

— Ну нет, — сказал Лузгин. — Там фонари, там страшно…

— Наделали делов, — сказал Ломакин.

Универмаг работал круглосуточно. Они устроились в буфете: Ломакин выпил водки, Лузгин тоже, его сразу бросило в пот, но шум в ушах понемногу стихал. Ломакин заказал еще, Лузгин замотал головой, ибо знал, что за второй уже не остановится. Хмель был приятным, но недолгим, а после стало еще хуже: закололо в груди, появилась одышка, сигарета запрыгала в пальцах. Не может быть, подумал он, чтоб так отвыкнуть… Ломакин пригляделся к Лузгину и заказал официанту кофе. Нет, лучше чай, пробормотал Лузгин, а еще лучше валидол. Официант сказал, что валидола нет. Ну, так найди, сказал Ломакин, швырнув на стол голубоватый сотенный билет. А помнишь евро, Валя, спросил его Лузгин. Красивые были бумажки. И что теперь нам делать?

— Иди домой и не выглядывай дня три-четыре. Будут новости — я отзвонюсь на мобильник. Хотя… — Ломакин задумчиво выпятил челюсть, — а может, и не надо. Я вообще не уверен, что Махит тебя узнал.

— С чего ты взял?

— А ты вспомни, каким он тебя видел в Казанлыке. Небритого, в сапогах резиновых, в какой-то куртке-обдергайке… Тебя бы мать родная не узнала, Вова. А тут, — прищурился Ломакин, — достопочтенный джентльмен, чиновник из «нефтянки»… Короче, смотри сам. Я бы на твоем месте…

— А на своем? С тобой что будет?

— Моя проблема, Вова. Ты, это, главное не забывай.

Сказать ему про разговор со стариком или не надо? С учетом того, что приключилось нынче вечером, Вальке следует бежать отсюда без оглядки, жизнь дороже, но ведь не побежит, бесполезно… И Лузгин поймал себя на гадкой мысли, что ежели Махит достанет Вальку — ну, не убьет, а сильно напугает, — то ему, Лузгину, не будет надобности ковыряться дальше в опасном нефтяном дерьме.

— Ты документы изучил?

— Конечно.

— Помнишь историю с Вольфом? Попробуй на ней старика прокачать.

— Я думаю, старик здесь не завязан.

— Там все завязаны и перевязаны. Поверь, Вова, я это дело знаю.

Официант принес чай и объявил, что валидол нигде найти не могут. «Стольник верни», — сказал ему Ломакин. Чай был с лимоном, крепкий и сладкий, и хорошо, что не слишком горячий. Лузгин большими глотками отпил полстакана и сообщил Ломакину, что завтра у дедов выезд на природу, будут Иванов и Агамалов, и он мог бы дерзнуть на контакт в неформальной обстановке, авось и выгорит, а коль не выгорит, тогда займемся той историей.

Ломакин допил водку.

— Получится — проси на понедельник.

— Ну, тут уж как назначит, — обиделся Лузгин. — Ты это, Валя, помни, кто он, кто — мы с тобой. Я с ним встречался, разговаривал… Поверь, мы для него вообще не существуем. Так, муравьи какие-то.

— Фигня, — сказал Ломакин. — Просто у него денег больше, вот и все. Он, как и мы с тобой, два раза в день сидит на унитазе, Вова. Ты помни это, когда будешь говорить.