Ступающая по воздуху

Так проводили Марго в последний путь и похоронили в фамильном склепе. Рядом с падучим Дитрихом, которого она, по собственному признанию, никогда не любила. Горы цветов громоздились по обе стороны гроба. Любопытно, что самые дорогие венки были присланы людьми, для которых Марго мало что значила, и наоборот. Потянулись бесконечные причитания и соболезнования, все рулады показной скорби.

Потом к гробу подошли два человека, чье появление было для Амрай неожиданностью, — Хенк Иммерзеель, нынешний хозяин Красной виллы, и его друг Яап. Иммерзеель держал в руке какую-то жалкую веточку. Но, как вскоре выяснилось, это была не просто ветка, а побег розового куста из бывшего сада Марго. Он вложил ветку в руки Амрай.

— Это — флорибунда. Благородный сорт. Отличается махровым цветом. Куст посадила ваша матушка. Если весной вы посадите его на могилу и будете хорошенько поливать, он уже летом покроется светло-розовыми цветами.

По пути домой Амрай занимала одна-единственная мысль: ужасный вид Амброса Бауэрмайстера. Его появление было столь ошеломительно-неожиданным, что она не решилась заговорить с ним.

— Кто эта женщина, которая вела его? Почему он ослеп, бедняга? — пытала она Инес.

Инес не отвечала. И лишь когда вопрос прозвучал в третий раз, она тихо сказала:

— Может, настало наконец время… вам поговорить.

Ее лицо показалось Инес обожженным какой-то невероятной болью.

— Господи, как ты любишь его, — глухо произнесла она.

Всю ночь они были вместе. Они говорили. Говорили обо всем на свете. До раннего утра.

Через день Амрай уже ехала в поезде в Ланд-кварт, куда вернулся Амброс Бауэрмайстер после того, как потерял зрение. Дверь дома открыла та самая женщина, что была его поводырем во время похорон. Это был дом его родителей, а дверь открыла младшая сестра Амброса. Амрай вошла. В доме было холодно. Женщина провела ее на второй этаж, они поднялись по крутой деревянной лестнице. Сестра Амброса указала на узкую дверь.

— Он в своей детской комнате.

С улыбкой, которая дается только женщинам, — дружеской и в то же время напоминающей о дистанции, она оставила Амрай у порога и ушла.

~~~

— Ты пришла, душа-близнец.

— Амброс.

— …

— …

— Как дорога?

— Дорога как дорога.

— …

— Я не знала, что тебе подарить. Харальд сказал, есть потрясающее виски. Зимнее виски. Потому что якобы дает тепло и может прогреть изнутри.

— Харальд… Как там этот вечный скептик?

— Можно, я сяду?

— Прости мне мою невнимательность, Амрай. Возьми стул. Я знаю, тут неуютно — здесь, наверху, но…

— …Спасибо. Бутылку я поставлю на стол… Ах, да! Чуть не забыла. Я наткнулась случайно на эту книгу во время переезда. Твой любимый Пехт… «Исследования по практическому изучению истории искусств».

— Теперь-то ты ее прочитала? — улыбнулся Амброс.

— Почему ты смеешься?

— Наш Пехт.

— Да… Я попыталась. Это нечитаемо.

— Ты права.

— …

— Ты не сядешь ко мне?

— Если тебе так хочется.

— …

— …

— Ты по-прежнему пахнешь как девчушка. Боже, сколько времени прошло.

— Да уж. Я подсчитала. Тринадцать лет. Детям было восемь, когда ты ушел… Но ведь на самом деле ты не уходил… Амброс, ты должен знать, что я знаю все. У меня давно был разговор с Инес… Не надо нам больше обманывать друг друга.

— …

— …

— Почему ты приехала?

— Я прошу развода.

— Именно поэтому?

— Не только. Я должна тебе сказать, что не держу на тебя зла. Что мне не надо больше любить тебя. И что только теперь я способна выносить тебя таким, какой ты есть.

— Но ведь слишком поздно, не так ли, Амрай?

— Здесь холодно. Твоя сестра не топит?

— Слишком поздно. Не так ли?

— …Амброс… Все эти годы я мечтала о тебе. Я тосковала по твоей дерзости. Ты показывал женщинам язык. Ты высмеивал все, что вменяется и строжит. Помнишь, как ты отказывался прикасаться к деньгам? Из-за сыпи…

— Продолжай.

— Я хотела сказать… Никогда я еще не встречала такого чу́дного своевольного человека…

— А этот крестьянин… этот Георг Молль?

— …

— Ну, ладно.

— …

— Можно тебя чем-нибудь угостить? Может, чаю?

— Прошу тебя, не утруждайся.

— Что ты! У меня тут палка от метлы. Я ей Бригитту потчую. Как в старых фильмах. Как старая, параличная мачеха.

— Отчего ты ослеп?

— Длинная история.

— Ты не хочешь ее рассказывать?

— Ты видела меня по телевизору?

— Мне передавали.

— Инес.

— И она тоже… Мне, честно говоря, было очень неловко. Такое не выносят на публику.

— А ты все та же.

— Естественно.

— А любовь — великая неловкость.

— Ты тоже прежний.

— …Бригитта, ко мне!.. Будь умницей, свари нам черного чаю. Даме без молока и сахара… Все как в старые времена?

— Как в старые.

— …Спасибо, Бригитта. Я сказал: спасибо.

— …

— …

— Вы не выносите друг друга?

— Мы друг друга ненавидим. Как в старых фильмах. Она была любимым дитятей отца. А я был чистой случайностью.

— Что случилось с глазами?

— Можно тебя потрогать?

— ?..

— О!.. Свитер цвета морской волны! Помнишь? Тот самый вагон-ресторан.

— Амброс. Ну пожалуйста!

— А грудь все еще крепкая.

— Пожалуйста, прекрати!

— Ты моя жена.

— Я никогда не была твоей женой… А свитер на мне красный.

— Не уходи, Амрай! Прошу тебя!.. Расскажи о себе.

— А что мне рассказывать? Что ты хочешь знать?

— Все.

— Ах, Амброс.

— …

— Вот мама… Мне действительно ее не хватает.

— Марго. Никогда не забуду, как она стояла тогда на перроне. Высокая, хрустально-хрупкая и неприступная. На ней была замшевая куртка на меху, и она ездила на синем «мерседесе». Сульфатно-ртутном, говаривала она.

— Ты еще помнишь.

— Конечно.

— Она всегда высоко ценила тебя, Амброс. Хотя и знала, что ты лжец.

— Значит, все-таки Страшный Суд?

— Я тоже была лгуньей. На свой лад. Мама открыла мне на это глаза. Мы просто не подходили друг другу.

— Так говорят все, кто заглянул в бездну другого человека… Вместо того чтобы очертя голову кинуться вниз, они убегают. Но там, куда убегают, они умирают от жажды. И напоследок говорят: вот если бы я не боялся за себя!

— Может, и так. Но у меня просто не было для этого сил.

— А у меня они были. Их хватало на двоих.

— Знаю.

— …

— Амброс, бывают в жизни мгновения, когда невнимательность переходит пределы и любовь рушится. Иногда достаточно какого-нибудь пустяка. Может, ты переусердствовал, не замечая меня на людях. Может, на час дольше засиживался в кафе «Грау», вместо того чтобы уделить внимание дочери. Не знаю… Мои мужчины были детьми. Но почему бы женщине тоже не оказаться хоть раз слабой? Хоть на миг выпустить детскую ручку мужчины? Почему бы один-единственный раз не стать с ним вровень, как со взрослым?.. Как бы ни сильна была любовь, когда-нибудь она ломается, точно перезрелый подсолнух.

— Никогда.

— В то время я и не была подсолнухом. И свет мой был слишком слаб. Я не могла светить с достаточной силой.

— …

— …

— А знаешь ли ты настоящую силу света? Он иссякает за пять миллиардов лет.

— Амброс…

— Слушай меня!

— …

— Я и в самом деле видел солнце. Я заглянул в него. Я приблизился к нему. Долго оно было бесконечно далеким. Оно было так же неописуемо далеко от меня, как далеки друг от друга два человека, которые когда-то были близки… Есть точная астрономическая единица. 150 миллионов километров… А знаешь, насколько удалена самая близкая душа? На 270 000 астрономических единиц… Значит, мы были все же очень близки… Это утешало меня. Я собрал в кулак всю свою волю, отправился на Вилан, гору моего детства, уселся на гребне и начал ждать… Солнце взошло. Я смотрел на тебя. Я час не отрывал глаз. Ты становилась все светлее, светлее… И это было не больно. Во всяком случае, не больнее, чем тоска по тебе.