Г. М. Пулэм, эсквайр

— Эй! — крикнул он. — Дайте-ка мне биту.

Все знали его. Все знали, что это Грин, Сэм Грин.

Спустя несколько минут, когда я все еще стоял и наблюдал за игрой, раздался звонок. Много лет прошло с того дня, когда я слышал его последний раз, и все же у меня возникло желание сорваться с места и бежать в класс. Перед обедом Шкипер пригласил меня к себе в кабинет, и мне показалось, что ни одна картина и ни одна книга не изменили здесь своего места.

— Меняются лишь ребята, — заметил Шкипер, — а впрочем, и они, даже став взрослыми, не очень меняются.

Обедали мы за высоким столом [26]. Я сидел справа от Шкипера, рядом с моим бывшим преподавателем математики мистером Фоленсби. На сладкое нам подали рисовый пудинг. После обеда Шкипер налил себе стакан вина.

— Сегодня среди нас присутствуют два наших прежних мальчика, — начал он. — Вы уже видели раньше Сэма Грина, но вы еще не видели Гарри Пулэма, имя которого значится на доске, вывешенной в память войны в большом зале, — имя нашего ученика, награжденного орденом.

Я впервые узнал, что моя фамилия занесена на какую-то мемориальную доску.

— Однако он вернулся к нам, — продолжал Шкипер, — и сегодня он с нами.

Он говорил своим обычным сильным и звучным голосом, потом умолк и положил руку мне на плечо.

— Встань, — приказал он, — и скажи им, Гарри.

В следующее мгновение я почувствовал, что стою и смотрю на обращенные ко мне лица. Никогда, даже в самых смелых мечтах, мне не приходило в голову, что я буду обращаться ко всей школе.

— Я не умею говорить, — начал я, — и могу сказать лишь одно: никогда не забудется все то, что вы получили здесь. Пройдут годы, но вы все время будете помнить, что дала вам школа.

Я чувствовал себя так, словно сидевший рядом Шкипер следил за мной по открытому учебнику, готовый немедленно отослать меня на место, если найдет мой ответ плохим, а потом, в наказание, заставить двенадцать раз пройти по треку. Я видел перед собой лица больших и маленьких ребят, и мне казалось, что я перенесся в далекое прошлое, сижу среди них и слушаю самого себя. Потом, продолжая говорить, я стал испытывать странное ощущение, будто Мэрвин Майлс тоже тут и тоже слушает меня и что я вернулся сюда из-за нее, только для того, чтобы разобраться в самом себе.

— Я говорю не о том, что вы можете почерпнуть из учебников. Я никогда не был хорошим учеником, не правда ли, сэр? Но когда вы окончите школу и станете посторонними, — тут я умолк, не очень довольный этим выражением, — когда вы покинете школу, вы можете встретить людей, которые руководствуются иными принципами. Иногда это озадачивает. Когда я был на войне (я не намеревался говорить о войне, но все-таки заговорил), однажды случилось так, что я побоялся идти вперед, побоялся потому, что меня могли убить. — Я крепко ухватился за край стола, и мне все еще казалось, что Мэрвин слушает меня. — Однако я все же пошел, ибо нужно было идти. Я сделал это только потому, что так меня воспитала школа, — вот это я и имел в виду, когда говорил, что вы не сможете забыть все, что получили здесь.

Собравшиеся захлопали, а я опустился на стул и поднес ко рту стакан с водой, обнаружив, что рука у меня дрожит. Я никогда не владел ораторским искусством, и мое хвастовство прозвучало неожиданно для меня самого.

— Гарри, — сказал мне Шкипер утром, перед нашим отъездом, — ты произнес блестящую речь.

— Я сожалею, сэр, что не смог сказать лучше. Если бы я подготовился…

— А ты и был готов, — прервал меня Шкипер. — Твоя речь доказывает, что мне удалось еще из одного мальчишки вырастить настоящего мужчину, а это именно то, для чего я здесь.

Я рад, что со мной не было Биля Кинга и что он не слышал старика. Мне было как-то неловко за старого учителя.

— Сэр, я чувствую себя совершенно по-иному, побывав тут.

— Гарри, если тебе потребуется когда-нибудь помощь или совет, ты знаешь, куда идти.

Я снова ощутил какую-то стесненность, словно его слова заставили меня почувствовать, что мне следовало бы обратиться к нему за советом, а я заранее знал, что он ответит мне.

— Вы очень добры, сэр. Я не забуду об этом.

Покидая школу, я снова почувствовал себя посторонним и снова пожалел, что употребил накануне вечером это выражение. Ощущение простоты и легкости, связанное с возвращением в школу, постепенно исчезало.

— Сам воздух школы действует на меня бодряще, — заметил Сэм. — Поездка сюда каждый раз прибавляет мне новых сил.

— А старик все такой же.

— Вот именно, он все такой же.

В тот же вечер, едва я вернулся домой, мне позвонила Кэй Мотфорд.

— Гарри, где вы были? — спросила она. — Вам не хочется погулять завтра днем за городом? Моим собакам нужно побегать.

Я ответил, что буду очень занят, так как в конторе много работы.

— Вы прямо-таки точная копия Биля Кинга. Вечно вы заняты.

Я не переставал думать о Мэрвин Майлс и после наступления весны, но у меня появилось много забот в Уэствуде: деревья и цветы серьезно пострадали от сурового зимнего шторма, стены начали протекать, и все обращались ко мне за распоряжениями. Когда дни стали длиннее, а теннисный корт был приведен в порядок, мы с Мери начали по вечерам приглашать друзей для игры парами. Одна из приятельниц Мери, Сесилия Леверет, особенно хорошо владела ракеткой, и в весеннем турнире того года мы выступали в паре с ней. Я как-то не обращал внимания, что Сесилия регулярно навещает нас, но однажды Мери спросила у меня, не хочу ли я пригласить ее на уикэнд.

— Она же твоя приятельница, а не моя.

— Да, но ведь она тебе, надеюсь, нравится?

— Безусловно, нравится. Мне нравятся все твои знакомые.

— О Гарри, я так рада!

— Чему ты рада?

— Видишь ли, я не была уверена, что она тебе действительно нравится, а мне хотелось пригласить на воскресенье одного молодого человека, и я не смогу уделить ей достаточно времени.

— Какого молодого человека?

— Не беспокойся. С ним абсолютно все в порядке. Он поступил в Гарвардский университет тремя годами позже тебя. Гаррисон, Джим Гаррисон.

— Гаррисон? А в нашей школе он не учился?

— Но не могли же все учиться в твоей проклятой школе!

— Я просто так спросил. Пожалуйста, приглашай. Это будет замечательно.

— А ты займешься Сесилией, хорошо?

Я никогда не слыхал о Гаррисоне, но, судя по словам Мери, он показался мне лучше Роджера Приста. Правда, появившись у нас вечером в субботу, он несколько разочаровал меня. Я увидел довольно плотного, коренастого молодого человека; на часовой цепочке у него висел динозавр, а после обеда он показал нам фокус, опуская яйцо в бутылку из-под молока. Гаррисон служил в одной крупной банковской фирме, что позволило нам завязать разговор о фондовой бирже, но большую часть времени он подшучивал над Мери, заставляя ее смеяться. На следующее утро Мери взяла его на прогулку верхом, а я отправился с Сесилией к Парселлам играть в теннис. После второго завтрака Мери снова утащила куда-то Джима Гаррисона, и мы с Сесилией остались вдвоем. Сейчас, когда мне предстояло занять ее чем-то, все обстояло совершенно иначе, словно мы встретились впервые. Мне запомнились ее слова, будто у меня печальные глаза.

— Забавно все же, — сказала она. — Я всегда думала о вас только как о брате Мери и не обращала внимания на ваши глаза.

— Уж если говорить прямо, то и я никогда не обращал внимания на ваши глаза.

Как-то странно было сидеть на веранде под июньским солнцем, разговаривать с девушкой, а думать только о Мэрвин Майлс и представлять, что бы она сказала, если бы была здесь. В то лето Сесилия уехала за границу, иначе, возможно, мы сошлись бы с ней ближе, постоянно играя в теннис и часто бывая вместе. Не помню даже, коснулся ли я когда-нибудь ее руки, хотя, по всей вероятности, такая возможность у меня была.

— Гарри, — сказала она мне во время нашей последней встречи, — я буду скучать о вас.