У нас в саду жулики (сборник)

Мы подошли к подъезду, и Виталик мне велел подождать: он только одну минуту…

Я простоял часа два, но Виталик все еще не появился. Наверно, совещание.

Тогда я тоже вошел и, нажав на кнопку, спросил, скоро у них там закончится? Но, вместо ответа, послышался лай. А с другой стороны подъезд выходил в проходной двор.

3

В передней раздался звонок, и я побежал открывать. И Виталик оказался точным: Дуняша только что ушла на рынок.

Я придвинул Виталику тапочки и, распахнув в столовую дверь, пригласил его к стеллажам. В столовой у нас библиотека.

Виталик залез на стул и велел принести сумку. Я сходил на кухню и принес. Виталик наклонился и передал мне книгу. Я бросил ее на дно. Опять наклонился и снова выпрямился… Сумка наполнилась.

Виталик слезает со стула, и я смотрю на его работу: там, где только что стояли книги, теперь пустые места.

Перехватив мой взгляд, Виталик задумывается… Опять залезает на стул и загораживает пустые места книгами из второго ряда.4

Возле входа в букинистический я и мой двоюродный брат.

– Подожди… – деловито бросает мне Виталик и, выхватив сумку у меня из руки, скрывается.

Я стою и жду… А Виталика все еще нет. И я начинаю нервничать. А вдруг и здесь, как в министерстве, черная лестница.

Но вот, наконец, выходит. И вместе с Виталиком – лоб. У этого уже усы. Скорее всего и паспорт. Без паспорта книги не принимают.

Тот, что с усами, протягивает мне петушка. Я смотрю на квадрат подбородка: по пробивающейся щетине уже давно плачет бритва.

Отпустив мою ладонь, усатый поворачивается к Виталику и, дотронувшись до его локтя, вытаскивает из бумажника четвертак. Вручает его Виталику и, похлопав меня по плечу, растворяется в толпе.

Свернув четвертак в несколько раз, Виталик засовывает его в пистон и вынимает из кармана пятерку. Но мы же с ним договаривались на половину.

Я хватаю Виталика за лацкан и делаю ему замечание.

– Гони, – стыжу его, – сука, еще семь с полтиной!..

Но Виталик со мной не согласен: ведь это же совсем и не четвертак.

– Ну, хочешь, – уворачивается, – докажу?

И, выдернув из пистона десятку, оставляет мне на память оторванную пуговицу.5

Колька Лахтиков дал мне напрокат двухорловый гривенник.

У двух обычных монет на каждой нужно стереть напильником по решке и потом их аккуратно склеить.

Орлов склеивали на заводе шарикоподшипников Башмаку. Еще когда он был на свободе. А когда Башмак сел, то в качестве фамильной драгоценности они перешли по наследству Кольке.

Для поднятия духа сначала не помешает и проиграть, а когда потеряет бдительность, незаметно подсунуть. И тогда, сколько ни бей, все равно в результате орел, и теперь можно зажать в кулаке хоть целый слиток золота.

И эту волшебную монету я решил подложить своему братишке. Но когда мы приехали к бабушке Груне, то у Виталика, оказывается, еще со вчерашнего вечера скарлатина.Но Колька мне не поверил, и все равно пришлось платить. И целую неделю я каждый день ему выносил по грецкому ореху.

Ромео и джульетта

Из подъезда распахивается дверь и, следом за кудрявой болонкой, укорачивая поводок, выскакивает Моисей Самуилович.

– Смотгите, Мойша!.. – передразнивая Моисея Самуиловича, пискляво картавит Колька Лахтиков, и сорвавшийся с лавочки Бабон выволакивает из подвала огромного черного кобеля.

Смуглолицый Ромео пристраивается к белокурой Джульетте, и та начинает панически визжать. Обступив любовную пару, собирается толпа карапузов. Стоят и смотрят…

– Мегзавцы… какие мегзавцы… – теперь поднимает визг и Моисей Самуилович и под улюлюканье «Мойша! Мойша!» натягивает поводок.

Немой

А на заднем дворе шкодничали над Немым. Немой – это была его кликуха. За то, что с трудом выговаривал слова. А как его звали на самом деле, никто не знал.

В своем вельветовом костюмчике вокруг Немого обычно вертелся Петушок. Сначала дотрагивался указательным пальцем до языка. Потом, изображая корову, мычал. А потом дотрагивался сзади до штанишек. И Немой все никак не мог до Петушка дотянуться. Начнет наклоняться, а Петушок вокруг него уже давно убежал. И все стоят и вытирают слезы.

Потом видят, что я вместе со всеми не плачу, и решили меня рассмешить.

Бабон дает мне команду:

– Мычи, гнида, один.

И ушли. Спрятались за помойку и ждут. Что я буду делать дальше. А я на Немого смотрю и молчу…

Но он моего молчания так и не услышал. Наверно, решил, смеюсь.

И чтобы я заплакал, заехал мне по рылу.

Голуби мира

1

– Драки-драки-дракочи… – врывается в класс ватага раскрасневшихся карапузов и, навалившись на щуплого Ициксона, молотит по нему кулаками. – Налетели палачи! Кто на драку не придет – тому хуже попадет. Выбирай из трех одно: дуб, орех, пшено?

На Ициксоне пришитые к распашонке и пропущенные через трусы с металлическими дужками резинки. После урока физкультуры он пристегивает к ним чулки.

– Орех… – шепчет насмерть перепуганный Ициксон.

– На кого грех? – и, заломив ему за спину руку, выворачивают ее ладонью вверх еще дальше…

Ициксон затравленно озирается и на свое спасение замечает вернувшегося из буфета рыхлого Гернера. У Гернера больное сердце, и он от физкультуры освобожден.

– На Гернера… – снова лепечет Ициксон и с виноватой улыбкой опускает глаза.

Отмолотив Ициксона, ребята набрасываются на Гернера…

2

Нам устроили перекличку: классная руководительница прочесывает алфавит, и каждый, услышав свою фамилию, обязан встать и отчеканить имя-отчество своих родителей.

– Киновер, – добирается до моей фамилии Анна Алексеевна, и, откинув перед собой крышку парты, я поднимаюсь. Сначала надо назвать маму.

– Вера Ивановна! – выпаливаю с гордостью я и с видом победителя смотрю на своих товарищей. Пускай все слышат, что моего дедушку зовут Иван.

А теперь надо назвать папу. Но моего другого дедушку зовут совсем не Иван. Что делать?

– Григорий… – неуверенно мямлю я и запинаюсь, – Григорий… Макарович…

– Зачем же ты, Толя, говоришь нам неправду? – Анна Алексеевна обиженно меня стыдит и, оторвавшись от журнала, смотрит мне прямо в глаза, – ведь тут же все записано. Не Макарович, а Маркович…

Товарищи покатываются со смеху, и маму вызывают к директору. И в журнале вместо фамилии Киновер появляется фамилия Михайлов. А фамилия Киновер превращается в кличку.3

Мы мастерим голубей – делаем их из бумаги и пускаем во двор. Один подумал и на крыле написал: БЕЙ ЖИДОВ – СПАСАЙ РОССИЮ!Из нашего класса вылетают голуби мира.

Студебеккер

Раздается звонок, и, склонив седую голову на плечо, по коридору с портфелем в руке несется Студебеккер.

Ворвавшись в класс, под нестройное хлопанье крышек вытаскивает из портфеля классный журнал и, как что-то заразное, бросает его на стол. Поворачивается к доске и, обнаружив неприличное слово, ищет глазами тряпку. Однажды кто-то из учеников на нее помочился, и потом разбирали на собрании. Оставили после уроков стоять, и все равно никто не признался. Но на этот раз тряпки нет совсем.

Как будто ему не хватает воздуха, Студебеккер пытается развязать у себя на шее галстук, но тот, не слушаясь дрожащих пальцев, развязываться никак не желает, а только нелепо съезжает в сторону…

Уставившись, как истуканы, и плотно сжав губы, мы изображаем мычащее стадо. И все на одну морду.

Рванув из стола ящик и задвинув его обратно, Студебеккер хватает в сердцах мел и, дергаясь после полученной на Курской дуге контузии, швыряет его, точно гранату, в гудящий, как хор имени Пятницкого, класс.

Ударившись о стенку и оставив на половицах белый след, мел укатывается под парту, и тот, что за партой, за ним наклоняется и в наступившей тишине несет его к доске; но, не дойдя, в нерешительности останавливается и, опустив на край стола, осторожно придвигает…