Возлюбленная тень (сборник)

Победа.

Студентом четвертого курса Муля Старчевский вместе с двумя пригородными простаками, сдававшими остеологию шесть раз, в часы ночного дежурства заволок в ординаторскую учительницу рисования Марию Дмитриевну Глушко, диагностированную сексуальным психозом. На больших переменах Мария Дмитриевна отдавалась в мужском туалете ученикам седьмых-восьмых классов. Все осталось бы неузнанным, но Мария Дмитриевна организовала урок изображения обнаженной натуры. Рисовать ее никто не стал, зато раскрасили Марию Дмитриевну чернилами и акварелью, начертали ей на животе стрелу, указующую на вагину, затолкали туда же несколько карандашей – и тогда староста класса Галя Колесник не выдержала и позвала директора школы.

В клинике Мария Дмитриевна приняла эмбриональную позу. И решил Муля Старчевский продемонстрировать силу внушения. Он долго пытался уговорить Марию Дмитриевну сосредоточиться на «волшебной палочке»: стеклянный химический шпатель, им самим обтянутый фольгой, – но не получалось. Голая Мария Дмитриевна лежала калачиком в уголке ординаторской, прикрыв растопыренными перстами веселые глаза; недавно стриженная голова ее начинала уже помаленьку щетиниться светлою остью.

– Внимательно. Внимательно смотрите сюда. Но не напрягайтесь. Вам легко. Вам хочется встать на ноги…

Пригородные простаки вдруг заржали. Выволокли Марию Дмитриевну из уголка, чуть изменили ее эмбриональную позу и задвинули в нее с двух сторон; освободясь, вернули Марию Дмитриевну в прежнее положение, стали в противуположный конец комнаты и принялись в Марию Дмитриевну харкать, стараясь угадать по глазам. Мария Дмитриевна постанывала, негромко смеялась, размазывала слюну по лицу, заглатывала, что удавалось.

В слезной ревности, бьющей в глаза прямо из предстательной, Муля швырнул волшебную стекляшку в стенную газету «Павловец».

– Вам тоже место в палате!

– А, иди, дурак…

* * *

Простаки отказались тащить Марию Дмитриевну в душ, и Муля сделал это один. В душевой со всех труб были сорваны сетчатые воронки и вода била ножевой струей, как из пожарного шланга. Мария Дмитриевна лежала на асфальтовом полу с выбоинами, а Муля мыл ее, тер, заставлял прополоскать глотку. Оставил ее на несколько минут под водой, по трем лестницам бегом вернулся к себе, принес собственное полотенце, вытер. Осмотрел. Еще раз выбежал, принес собственное мыло «Земляничное». Еще раз вымыл, еще раз вытер. Завернул Марию Дмитриевну в халат, с трудом поднял и понес обратно в палату. У самых дверей повернул в комнату дежурного врача, который спал в другой комнате, где не было телефона и проверка не мыслилась: в методкабинете.

Эммануил положил Марию Дмитриевну на кушетку, запер дверь на задвижку. Разделся, погасил свет и лег рядом. До пересменки – шести утра – оставалось много. Муля вылизал Марию Дмитриевну от пальцев ног до зажмуренных глаз.

А через три года он познакомился с Плотниковым.

– Святослав Александрович, вы сами знаете, что понятия здоровья и болезни в психиатрии весьма и весьма относительны. Например? Хотите откровенно? Я – я! себя рядом с вами чувствую больным патологическим ужасом. С тем же успехом вас можно назвать больным патологическим бесстрашием! Скажите, у вас нет бессознательного сопротивления? Если вам не хочется, не отвечайте, – скажите, то, чем вы занимаетесь, приносит вам удовлетворение?.. Я неточно выразился… Удовлетворение, как нечто сугубо человеческое, телесное… Как, скажем, чувство сытости, наслаждения… Вам – приятно?! Ах, как я с вами теряюсь… Для себяли вы занимаетесь всем этим… Нет, не то!

– Дорогой мой Эммануил Яковлевич, вы избрали неподходящий объект. Насколько я себя знаю, мне лучше самокопанием не заниматься: это может закончиться плачевно.

– Вот! Отсюда мое несогласие с Фрейдом: он считает, что весь мусор подсознательности надо выволакивать на поверхность, производить, так сказать, генеральные уборки, да еще при ярком свете…

– При свете совести…

– Простите, что вы?

– Нет, нет, ничегошеньки. Простите, что перебил.

– Да, при ярком свете… Ни в коем случае! Закрыть, заколотить наглухо! Вы когда-нибудь видели, как ведут себя больные под общей анестезией? В какой-то момент они начинают визжать, выть – страшные безумные слова; дергаются, трясутся. Кора спит, а подкорка выходит на свободу. Жуть… Это надо видеть. И все это дерьмо предлагается выволакивать на поверхность?! Осудить – так иногда говорится. А если ни больной, ни врач не в состоянии осудить? Если они согласныс подкоркой?!

Этот маленький, статуэточный, вроде андерсеновского фарфорового трубочиста, человек, звонкий и приятно-настырный, повлек на себя темную плотниковскую дружбу-любовь: с кем слово сказать; хоть по пьянке, но что у трезвого в мозжечке, то у пьяного – в речевой зоне.

– Я ведь не врач… Ладно – давайте-ка данную текущую рюмку выпьем на «ты», чтобы я мог поддержать столь тетатетный род беседы. Будь здоров, Эммануил.

– Будь здоров, Слава. Прости, Святослав.

– Слава. Я просто не уверен, что твое имя сокращается для тебя достаточно приемлемо. Эма, Моля, Нуля?.. Ты согласен на такое гермафродитство?!

– Муля. Жена говорит: Миля… Назовите хоть горошком.

– Ты знаешь, что вы с Христом – тезки?

– Не понял.

– И нарекут Ему имя Эммануил, что значит с нами Бог. Пророчество, приводимое в Евангелии.

– В самом деле? Лестно и ответственно.

– Собственно говоря, Христос-то и сформулировал впервые задачу психиатров: придите ко Мне, все страждущие и обремененные, и Я успокою вас… Ибо иго Мое – благо и бремя Мое легко. Не обратил внимания?

– Это относится к мифу о всемогуществе врача. Миф, который мы сами и поддерживаем. Например… Хочешь, открою врачебную тайну? Знаешь популярнейшее сердечное средство – валидол? Сам принимал неоднократно… А знаешь, валидол… ничто, плацебо. Никаких медикаментозных препаратов не содержит, ничего лечащего. Вот так спаивают ответственных работников, и они выдают служебные секреты.

– Можешь быть абсолютно спокоен. Я даже не перестану принимать валидол. Плацебо или что другое, а мне – помогает.

– Ты идеальный пациент. Хочешь, я тебя загипнотизирую?

– Как-нибудь в другой раз. Теперь вот что: твоя готовность… ходить ко мне в дом сама по себе свидетельствует в твою пользу… Каков я в качестве психотерапевта?

– Для начала – допустимо.

– Поэтому задам я тебе… ряд вопросов. Первый: имеешь ли ты возможность посещения спецпалат, где…

– Больше не надо. Слава, если я тебе интересен только для дела, то я тебе не пригожусь. Прости. То, о чем ты спрашиваешь, для меня недоступно. А то, что доступно, – тебе не нужно… Семнадцатилетний негодяй изнасиловал шестидесятилетнюю соседку, отрезал ножницами ей груди. Экспертиза. Еще подробности? Девственник тридцати лет влюбился в сослуживицу. Взаимностью не ответили. Тогда он себе… он себя оскопил и послал свой пенис в бандероли любимому существу. Я сознательно привожу примеры, могущие дернуть слушателя за нерв. Все очень примитивно и скучно. Убийцы по бытовым мотивам проходят экспертизу, самоубийцы-неудачники проходят экспертизу. Воры симулируют клептоманию. Извини – еще один миф.

– Как раз очень интересно… Но ты знаешь, о ком и о чем я спросил.

– Знаю. То, что мне известно, известно и тебе – разве что в большем объеме. У меня – ох, я уже крепко хороший – есть вопрос, за который ты меня выгонишь отсюда без права возвращения.

– Рискни.

– Рискнул. Скажи, они все здоровы? Я никого из них ни разу не видел, не общался, не обследовал… Готов поверить на слово. Флайшберг – здоров?! Горбовская – здорова?! И этот… Человек, добровольно превративший себя из обеспеченного – не доносами, не жополизанием! – честным трудом по специальности, – превративший себя в изгоя и нищего, оставив без гроша жену и калеку сына, затопивший все госконторы полуграмотными письмами по вопросам, в которых он ни хера не понимает! Он – тоже здоров? Слышал такое слово – мегаломания?