Десять баллов по бофорту (повести и рассказы)

— Ах ты ворюга, — сказал я псу, немного опомнившись. — Ну-ка проваливай!

Мои слова не вызвали у пса никаких эмоций. Он стоял как вкопанный и смотрел на меня спокойными и усталыми глазами человека, только что честно проделавшего трудную работу. Что-то знакомое почудилось мне в независимой позе собаки, и, присмотревшись, я узнал в ней того самого пса, который так бесцеремонно разделался тогда с Варнаком.

— А! — сказал я. — Здравствуй, разбойник! Думаешь поживиться за чужой счет? Не выйдет, — предупредил я пса, решив, однако, что одну утку ему все-таки пожертвую.

Я закинул ружье за спину и развязал вещмешок. Пес сразу забеспокоился и шагнул ко мне, ощерив большущие желтые клыки. Такое нахальство меня возмутило.

— Пошел! — крикнул я и замахнулся.

Как на пружинах, пес отскочил, и я протянул руку к утке. Свой промах я осознал поздно. Раз! — как затвор, клацнули челюсти.

Конечно, я мог тут же пристрелить его. Я имел на это полное право. Но я не стал делать этого. Я замотав руку платком и три километра до поселка бежал, думая о том, как бы не заразиться бешенством, и еще с том, как бы заполучить эту собаку.

В больнице сухожилие сшили, но с тех пор я не знал покоя. Как одержимый носился я по сопкам, излазил все буераки, заглядывал в каждую расщелину и даже, рискуя напороться на мину, в старые японские катакомбы.

Все было напрасно: мой обидчик исчез без следа.

Каюр Кулаков, которому я рассказал о встрече на озере, реагировал на это своеобразно.

— Тундра неэлетрифицированная, — сказал он мне. — Ты бы еще башку ему сунул! Это же Сюмусю! Он у Ильичева коренником ходил.

Вон, оказывается, в чем было дело! Ильичев!..

Я не знал его, но слыхать о нем слыхал. Он замерз за год до моего приезда на Курилы, попав в пургу.

Случай был поистине трагический: Ильичев замерз в майский день, не добравшись до места всего километр, Несколько суток отлеживался он под снегом, одну за другой убивая собак, чтобы в теплых внутренностях согревать коченевшие руки и ноги. Когда кончилась пурга и люди отыскали Ильичева, он был уже мертв. Из девяти собак упряжки только одна осталась в живых, и ею, если не врал Кулаков, был Сюмусю. Почему он, коренник, ближе других собак находившийся к Ильичеву и, казалось бы, первым рискующий попасть под его нож? Пожалел ли каюр любимого пса или сам не дался тот в руки — так и не узнал никто. Но я по сей день уверен, что второе предположение ближе к истине.

Вот с этим-то псом и свела меня судьба.

Наступившая вскоре зима сильно затруднила мок задачу. Частые пурги не давали возможности выбраться подальше от дома, но тем не менее я каждый свободный час посвящал поискам. Более того: я разбил предполагаемый район обитания Сюмусю на условные квадраты и со скрупулезностью куперовских следопытов шаг за шагом прочесывал их. Неудачи меня не смущали, почему-то я был уверен, что рано или поздно вновь встречусь с Сюмусю. В конце концов предчувствие не обмануло меня, и я лишний раз убедился в том, что имею дело с собакой необыкновенной. Сюмусю поступил так, как если бы обладал разумом: он облюбовал для жилья старый дот японского смертника, находившийся буквально у всех под носом. Каждый день проходил я мимо вросшего в землю бронированного колпака камикадзе, не догадываясь о мудрой хитрости Сюмусю_} который, свернувшись калачиком, лежал там, посмеиваясь по-собачьи над самомнением суетливых двуногих существ.

Накануне всю неделю мела пурга, и по утрам, поглядывая в полузасыпанное снегом окно, я с надеждой думал: "Завтра… Завтра кончится эта бестолковая белая карусель, и уж тогда-то я непременно отыщу неуловимого пса-оборотня".

Но как ни готовился я к этому дню, он грянул как гром на голову.

Пурга наконец кончилась, и я, быстренько наладив лыжи, отправился на очередную рекогносцировку.

Было очень тихо. Сверкали и переливались сгорбившиеся под тяжестью снега сопки. Море тяжело катило свинцовую мертвую зыбь. Далеко впереди разламывала пополам небо белая громада Парамушира.

Проходя мимо дота, я задержал шаг: мне показалось, что снег у входа зашевелился. Лиса? На всякий случай я сдернул с плеча ружье. Нет, это была не лиса, на моих глазах, как Феникс из пепла, из снега восставал Сюмусю! Свет ослепил пса, и он жмурясь стоял в двух шагах от меня.

— Сюмусю! — позвал я.

Я видел, как дрогнули его острые уши, но отвыкший от виляния хвост остался по-волчьи неподвижным, и настороженный, как взведенный курок, пес прошел мимо меня, готовый в любую минуту пустить в ход зубы или обратиться в бегство.

Теперь передо мною встала новая проблема: как поймать Сюмусю? Тенета не годились, Сюмусю был не дурак, чтобы без надобности лезть в них, капкан мог сильно поранить собаку. И тут меня осенило: я вспомнил Киша, того самого эскимоса из книжки, который, заворачивая в жир кусочки китового уса, убивал таким образом медведей. Убивать Сюмусю я не собирался, поэтому в нерпичий жир я положил самый обыкновенный люминал. Две-три таблетки, по моему разумению, должны были свалить с ног даже такого сильного зверя, каким был Сюмусю. Это была моя выдумка, и каждый раз, вспоминая о ней, я довольно потираю руки. Оставалось немногое — разбросать приманку по острову и ждать результатов. Так я и сделал, а результаты сказаться не замедлили: чуть ли не каждый день я находил в сопках застывшие тушки сов, горностаев и прочей мелкой живности, польстившейся на даровое угощение, — для них доза снотворного оказалась роковой. И только Сюмусю, ради которого я заварил всю эту кашу, не поддавался дешевому соблазну и по-прежнему разгуливал на свободе. Но я не отчаивался. Интуиция охотника подсказывала мне: терпение вознаграждается. Так и получилось.

Однажды к вечеру я заметил далеко в небе пару орланов-белохвостов. Широкими плавными кругами они кружили над чем-то невидимым мне. Вскоре к ним присоединились еще два. Мне сразу подумалось, что они слетаются не зря. Когда твой ум постоянно занят какой-то одной мыслью, невольно начинаешь смотреть на вещи применительно к ней. В самом деле: в другое время я вряд ли бы обратил внимание на стаю пернатых хищников; сейчас же, сопоставив факты и зная необыкновенную способность этих птиц чуять близкую поживу, я почти не сомневался, что на этот раз наши интересы совпали. А раз так — следовало торопиться, иначе я рисковал остаться ни с чем.

Больше часу торил я лыжню в непролазном снегу и поспел вовремя: орланы еще не успели начать свое пиршество. Они все еще приглядывались к жертве, боясь попасть впросак.

Я разогнал их и подошел к Сюмусю.

Он лежал на правом боку в неглубокой лощинке, где настиг его непреодолимый, необоримый сон. А сон, наверное, был тяжелым, потому что Сюмусю сучил лапами, подергивал пупыристой верхней губой и повизгивал.

Только теперь я как следует разглядел его. Он был красив чисто мужской собачьей статью — широкогрудый, поджарый, мускулистый. Шерсть его, не такая гладкая и мягкая, как у собак, живущих под крышей, была темно-бурого цвета со светлыми подпалинами на груди и передних лапах. Такие же светлые кольцеобразные подпалины, как очки, украшали морду пса, придавая ему вид чрезвычайно свирепый. Да, он ходил в упряжке: незарастающий, как от ярма, рубец от лямки виднелся у него на шее, а левый бок пересекал давно затвердевший шрам — след, конечно, не от собачьих клыков. Я опять вспомнил Ильичева.

Постояв над поверженным, беспомощным героем, я взвалил его на спаренные лыжи и пустился в обратный путь.

Четыре последующих дня моей жизни назвать нормальными было нельзя.

Утром я не без душевного трепета вступил в сарай, куда заточил своего пленника. Я ожидал всего, поэтому прихватил с собой заранее припасенную ради такого случая рогатину.

Я вновь просчитался. Сюмусю не обратил на меня ни малейшего внимания. Он лежал на всю длину цепи и смотрел на меня отрешенным взглядом немигающих желтых глаз.

Как сфинкс.

Как нубийский лев за решеткой зоопарка.

О, этот пес умел преподнести себя! Он знал, что за штука — цепь, знал, что находится в моей власти, а потому выбрал единственно правильную, не унижавшую его норму поведения — молчаливое презрение. Начни он вилять хвостом — я бы потерял к нему всякий интерес, кинься он на меня — я бы угостил его рогатиной. По достоинству оценив его тактику, я присел перед ним на корточки, не зная, с чего начать разговор.