Безымянное

— Они были очень любезны. Я предложил им сорок долларов… не взяли.

— Как тебя вообще пустили?

— Я сказал, что у меня спазмы в груди. Пообещал заплатить, если дадут мне посидеть у них на стуле, но от денег они отказались.

— А стул дали.

— Мы привыкли считать, что человек человеку волк, но, как выясняется, тебе охотно позволят прилечь и даже позвонят жене.

— Нельзя же всегда рассчитывать на людскую доброту, — возразила Джейн.

Они въехали в гараж, Джейн выключила мотор; ни один из них не сдвинулся с места. Уж теперь-то, после салона с африканскими косами, он должен образумиться? Однако Тим молчал, и Джейн догадалась — он не намерен сдаваться. Свет выключился. Они сидели в чернильной темноте, словно влюбленные старшеклассники, не научившиеся еще выражать чувства словами и считающие автомобиль своим единственным пристанищем.

— Что ты чувствуешь при виде темнокожего альбиноса? — спросил Тим.

— Жалость.

Он уставился в стенку через лобовое стекло.

— Я тоже.

Когда случилось второе обострение, Бекке едва исполнилось тринадцать.

Пубертат был кошмаром. Все уверяли Бекку, что полнота — это детский жир, и он уйдет, а он все не уходил. Нет, она не растолстела, не прибавила резко в весе — просто никак не могла сбросить имеющееся.

В чем разница между белками и углеводами, она впервые спросила у мамы в десять лет. На Рождество и дни рождения заказывала длинные списки пособий по фитнесу и похудению.

— Почему я такая толстая? — допытывалась Бекка. — У нас ведь других толстяков нет в родне?

Родители делали все, что могли: обращались к диетологам, эндокринологам, акупунктуристам, покупали ей снаряжение для бега и абонементы в женские фитнес-центры, заказывали замысловатые тренажеры и высокотехнологичные пластиковые штуковины, рекламируемые по телевизору. Не помогало ничего.

Тим, как примерный отец, убеждал ее, что она самая красивая девочка в мире. А в ночных разговорах с женой недоумевал шепотом, почему Бекка никак не может сбросить вес. Эту тему они обсуждали не реже, чем хорошую успеваемость и мрачные настроения дочери. Опасались, как бы дело не закончилось растиражированной таблоидами булимией, однако Бекка не искала прямых путей. Она брала на обед в школе холодный тофу. Попросила купить будильник и спозаранку вставала бегать. Натянув черные лосины и флисовую спортивную кофту, двенадцатилетняя семиклассница Бекка пробегала по три мили в день. Под штаны и кофту она наматывала мусорные пакеты и представляла, как молочно-белый жир вытапливается из нее с каждой каплей пота. Перемазавший пакеты сальный налет выглядел отвратительно, однако Бекку он приводил в восторг — как наглядное свидетельство желанных потерь. Это было еще до пирсинга в носу, дредов и полночных прикладываний к баллончику со взбитыми сливками.

Длинный беговой маршрут проходил вокруг здания начальной школы с веселыми картинками на оштукатуренных розовых стенах. На застекленной доске объявлений перед главным входом каждый день появлялось новое послание от директора. Теперь там уже которое утро висело бессменное: «Хорошего вам отдыха, тигрята! Увидимся в следующем году!»

Было лето перед девятым классом — первым годом в старшей школе. Срезав путь через пустую асфальтированную площадку с шестами для тетербола, расчерченную под «квадрат» и «классики», Бекка выбежала на газон, где обычно проводили эстафету и играли в кикбол. От дальней ограды бейсбольного поля утоптанная тропинка уходила в лесопарк, нанизывая, словно бусины, полянки с уличной скульптурой и скамейками для отдыха. Таких скульптур по пути насчитывалось около полудюжины — в том числе металлический розовый ластик высотой с дерево и даже абстракция «Кактус», которую комиссия по благоустройству установила в рамках программы культурного обмена. Перебежав по мостику через ручей на последнюю полянку, Бекка застыла как вкопанная. Ее обдало жаром. Разогнанная бегом кровь зашумела в ушах в унисон со стрекотом сверчков. Отца она узнала по белому хлопковому халату в оранжевую полоску. Он лежал, свернувшись клубком, у подножия «Улыбающегося бронзового солнца», щекой прямо на земле. Босые ноги были в крови. Бекка развернулась. Помчалась домой. Подняла маму с постели и сказала, что папа спит на скульптурной дорожке.

Он проснулся сразу, как только Бекка убежала. Его разбудил леденящий страх — а может, страх навалился уже после пробуждения. Рванувшись, Тим вскочил на ноги, будто опасаясь атаки. И тут же зашатался от резкого подъема. Постепенно возвращалась память — где он и как сюда попал. Накануне в час ночи он вез мусорный бачок к воротам, чтобы выставить на тротуар. Второй бачок из трех. И на полпути понял, что за третьим не вернется. Он уже научился распознавать накатывающий приступ, как эпилептик распознает начало припадка. И как эпилептик, цепенеющий от страха перед неизбежным, он застыл, оглушенный, раздавленный тем, от чего теперь не было спасения. Оно возвращается. Тот первый четырехмесячный кошмар, приключившийся четырьмя годами ранее, он уже стер из памяти. Закончилось, и слава богу. Но теперь бесполезно прятать голову в песок, это явное обострение. Значит, не закончилось. Значит, хроническое. «Твою же мать!» — подумал он. Не уводи меня из дома! Я даже мусор еще не весь вывез, Джейн на меня рассчитывает. «Очень жаль», — откликнулся организм. Он понял, потому что искал смысл в его отклике, какую-то мораль — ты идиот, безмозглый, безалаберный идиот. Нужно было предусмотреть такую вероятность еще вчера. Нужно было вернуться домой в приличное время и всласть поваляться в постели с Джейн.

Тим оставил бачок на дорожке и зашагал дальше. Мимо соседских домов, затем — как был, босиком — по Двадцать второму шоссе. Мимо супермаркета с пустой парковкой в мертвенном ночном освещении. Мимо корейской баптистской церкви и торгового центра с огромным логотипом «Сакса» прямиком в полусонные видения припозднившихся водителей, которые теперь увезут домой образ сумасшедшего в вафельном халате, норовящего сунуться под колеса. Он посмотрел на свои ноги — сверху чудилось, что они шагают сами по себе. Его охватывало бессилие, его охватывал ужас — тормоза отказали, руль заклинило, я во власти безумной машины. Она несла его кружным путем к южному входу в лесопарк. Преодолев пять-шесть миль пешком после четырнадцатичасового дня, он рухнул, едва шагнув на поляну. Сон обрушился мгновенно, как лезвие гильотины. Теперь он снова стоял на ногах — в ушах стрекот сверчков, лоб весь в испарине, колени трясутся, ступни сбиты, мышцы ноют от скопившейся молочной кислоты. Как дойти до дома в халате и не стать посмешищем?

Снова начались походы по врачам. На этот раз обострение затянулось на тринадцать месяцев.

Вечером, когда Джейн привезла его из салона африканских кос, Тим постучался к Бекке.

— Можно?

Молчание обычно означало неохотное согласие, поэтому он повернул ручку и вошел, спрашивая разрешения уже глазами. Бекка сидела в кровати, привалившись спиной к изголовью.

— Что тебе нужно?

— Извиниться.

— За что?

Он присел к ней на кровать.

— За невнимание.

Бекка подтянула колени к груди и обхватила руками. Бедра в черных спортивных штанах сразу расплющились и стали еще толще.

— Пойми, я всегда считал своей первоочередной обязанностью обеспечивать вас с мамой финансово. Я пропадал на работе, чтобы вы ни в чем не нуждались.

— Я думаю, не только за этим, — скептически хмыкнула Бекка.

— Соответственно чем-то приходилось жертвовать.

— Например? Ты похоронил мечту стать художником на Монмартре?

— Я мог бы больше времени уделять тебе.

— Или астронавтом? Я помешала тебе слетать в космос?

— И мама не отказалась бы видеть меня рядом почаще.

— Чтобы ей было кого еще гнобить, кроме меня?

— Бекка! — Он умоляюще поднял руку. — Дай мне договорить, хорошо?

Девочка замолчала, нахмурившись.

— Но вот в последние несколько лет… В последние несколько лет все стало иначе.