Албанская девственница

Через некоторое время францисканец стал уже не таким строгим — может быть, он уже меньше беспокоился — и начал говорить с Лоттар почти так же, как когда-то в первые дни их знакомства. Он говорил по-итальянски, хотя Лоттар теперь уже сносно знала гегский язык.

— Я родился в Италии, — рассказывал он. — Мои родители были геги, но я жил в Италии в молодости и там стал священником. Однажды я поехал в Италию в гости — много лет назад — и сбрил усы. Не знаю, зачем. Впрочем, знаю — оттого, что в деревне надо мной смеялись. Потом, вернувшись, я не смел показаться в таком виде в мади. Там голое лицо — позор для мужчины. Я сидел в четырех стенах в Шкодре, пока у меня опять не отросли усы.

— Мы сейчас в Шкодру идем, да? — спросила она.

— Да. Епископ живет там. Он направит послание, в котором будет сказано, что я правильно поступил, когда увел тебя, хоть это и было воровство. Жители мади — варвары. Они могут подойти, когда я справляю мессу, подергать меня за рукав и попросить, чтобы я написал им письмо. Ты видела, что они ставят над могилами? Кресты? Вместо креста они изображают очень худого человека с винтовкой поперек. Ни разу не видела? — он засмеялся и покачал головой. — Я не знаю, что с ними делать. Но они все равно хорошие люди — никогда не предадут.

— Но вы думали, что они могут меня продать, несмотря на клятву.

— О да. Но продать женщину это лишь средство выручить немного денег. А они очень бедны.

Теперь Лоттар понимала, что в Шкодре окажется в положении, от которого совсем отвыкла — она не будет совершенно бесправной. Когда они доберутся туда, она может сбежать от священника. Найти кого-нибудь говорящего по-английски, найти британское консульство. В крайнем случае французское.

Перед рассветом трава промокла от росы, и ночью было очень холодно. Но когда взошло солнце, Лоттар перестала дрожать, и через час ей уже стало жарко. Они шли весь день. Они доели остатки хлеба и пили воду из всех ручьев и речек, попавшихся по дороге. Лоттар оглянулась и увидела ряд зубчатых скал с клочками зелени у основания. Это зеленое были те леса и луга, которые раньше казались ей расположенными так высоко в горах. Она и священник шли по тропинкам меж нагретых солнцем полей и все время слышали собачий лай. Иногда на тропинках попадались люди.

Священник сразу предупредил ее: «Не говори ни с кем. Иначе им станет любопытно, кто ты». Но сам он вынужден был отвечать на приветствия:

— Это дорога на Шкодру? Мы идем в Шкодру, в дом епископа. Со мной — мой слуга, он родом с гор.

«Ничего, ты похожа на слугу в этой одежде, — сказал он Лоттар. — Только молчи — если ты заговоришь, они начнут что-то подозревать».

Я выкрасила стены книжного магазина в светлый, чистый желтый цвет. Желтый означает интеллектуальное любопытство. Кто-то мне об этом сказал. Я открыла магазин в марте 1964 года. В городе Виктория, в провинции Британская Колумбия.

Я сидела за конторкой, расставив свои сокровища на полках у себя за спиной. Агенты издательств посоветовали мне держать в магазине книги о собаках и лошадях, огородничестве и парусном спорте, цветоводстве и птицах — они сказали, что такие книги жители Виктории будут покупать. Я пренебрегла их советами и заказала романы, сборники стихов, книги про суфизм, теорию относительности и линейное письмо Б. А когда книги пришли, я расставила их так, что политология плавно переходила в философию, а философия — в религию, без резких границ. И близких по духу поэтов поставила вместе. Я верила, что такое расположение книг на полках более или менее отражает обычные блуждания человеческой мысли, в которой постоянно всплывают то новые, то забытые сокровища. Я вложила столько трудов в обзаведение, и что теперь? Теперь мне оставалось только ждать, и я чувствовала себя как человек, который разоделся в пух и прах, собираясь на бал, и даже выкупил фамильные бриллианты из заклада или принес их из банковской ячейки, а потом оказалось, что это всего лишь несколько соседей сошлись поиграть в карты. А из угощений — только мясная запеканка и картофельное пюре на кухне да стакан шипучего розового вина.

Магазин иногда пустовал по нескольку часов, а потом приходил покупатель — но лишь для того, чтобы спросить, нет ли у меня книги, которую он когда-то читал в библиотеке воскресной школы, или видел в шкафу у ныне покойной бабушки, или перелистал, брошенную кем-то, двадцать лет назад в отеле за границей. В таких случаях люди обычно не помнили названия книги, но пересказывали мне сюжет. Это про девочку, которая поехала в Австралию с отцом, чтобы разрабатывать участки на золотых приисках, которые достались им по наследству. Это про женщину, которая рожает ребенка в полном одиночестве, на Аляске. Это про гонки между старым чайным клипером и первым пароходом, давно, в сороковых годах девятнадцатого века.

Ну что ж. Я подумал, спросить во всяком случае не повредит.

А потом они уходили, не бросив ни единого взгляда на окружающие их богатства.

Очень немногие восторженно говорили, что мой книжный магазин — просто драгоценный подарок для города. Потом полчаса рылись в книгах и покупали что-нибудь за 75 центов.

Ну что ж, не все сразу.

Я нашла квартирку — единственная комната, в углу плита и раковина. Дом стоял на перекрестке и назывался «Дарданеллы». Кровать убиралась в стену. Но я обычно оставляла ее неубранной — все равно ко мне никто не ходил. Кроме того, крючок, на который крепилась кровать, внушал мне подозрения — я боялась, что она сорвется и упадет мне на голову как раз когда я ужинаю очередным супом из консервной банки или печеной картошкой. И убьет меня. Кроме того, я все время держала окно открытым — мне чудился запах газа, даже когда обе горелки и духовка были выключены. Поскольку дома у меня было все время открыто окно, а в магазине — дверь, чтобы заманивать покупателей, мне приходилось постоянно кутаться то в черный шерстяной свитер, то в красный вельветовый халат (сие одеяние когда-то окрашивало в розовый цвет носовые платки и носки ныне брошенного мною мужа). Мне каждый раз приходилось делать усилие, чтобы снять с себя эти удобные и теплые одежды, когда их надо было отправить в стирку. Я все время ходила сонная, недоедала, и меня бил озноб.

Но я не теряла надежды. Я отчаянным рывком изменила свою жизнь, и хотя ни дня не проходило без сожалений, я гордилась своей решимостью. Я чувствовала себя так, будто наконец вышла в мир в новой, истинной коже. Сидя за конторкой в магазине, я растягивала стакан кофе или жидкого красного супа на час, обхватывая чашку ладонями, чтобы не упустить ни единой крупицы тепла. Я читала, но без особой цели, и сюжет меня не занимал. Я читала отдельные фразы из книг, которые давно собиралась прочитать. Часто эти одиночные предложения казались мне такими богатыми, насыщенными, что я не могла воспринять окружающие их слова и сдавалась, погружаясь в странное состояние. Я была одновременно в дреме и настороже, отключена от каждого отдельного человека, но неусыпно воспринимала город в целом, который казался мне странным местом.

Город средних размеров на западном краю страны. Декорации для туристов. Тюдоровские фасады лавок, двухэтажные красные автобусы, цветочные горшки на окнах и катания в каретах, запряженных лошадьми: это было до оскорбительности фальшиво. Но был еще свет моря на улицах, были худые крепкие старики, шагающие навстречу ветру на ежедневных прогулках по утесам, поросшим ракитником, были ободранные, странноватого вида домики с араукариями и цветущими кустами в палисадниках. Свечки каштанов по весне, боярышник на улицах в красно-белом цвету, кусты с маслянистыми листьями и пышными розовыми и красными бутонами, каких не увидишь во внутренних провинциях. Словно городок из книжки, думала я. Будто его перенесли сюда из книги, действие которой происходит в Новой Зеландии, Тасмании. Но иногда проступала и Северная Америка. В конце концов, многие жители приехали сюда из Виннипега или Саскачевана. В полдень из унылых многоквартирных домов для бедных плыли кулинарные запахи. Жарилось мясо, варились овощи — фермерские обеды среди дня, в тесных кухоньках.