Птица колибри зимы не боится

Мама умерла во время родов. Доктор долго и терпеливо объяснял мне про неправильное предлежание, плаценту и маточное кровотечение, будто подробности играли какую-то роль. Но мамы-то уже не было. Какая разница, от чего! Ее уже не было, но была теперь Ольга, которой в тот момент, впрочем, еще только предстояло дать имя и которую у меня изо всех сил старались отобрать.

Все вокруг меня уговаривали не ломать себе жизнь и отказаться от Ольги. Мол, такого хорошенького здорового ребенка моментально удочерят. Подберут ей хорошую семью, она будет счастлива, и я свою жизнь смогу спокойно строить. Выйду замуж, рожу своего ребенка и тоже буду счастлива.

Словом, мир ополчился против меня. Исключение составляли лишь Гета, тогда еще Жанетта, и Галина Матвеевна — ближайшая наша с мамой соседка по лестничной площадке. Они меня полностью поддерживали. А я не могла бросить Ольгу. Она ведь была теперь единственным, что мне осталось от мамы, которая так хотела ее родить.

Я назвала девочку в честь мамы, а отчество и фамилию дала ей своего папы, и стала она Ольгой Васильевной Митрохиной. И насколько я не хотела прежде, чтобы моя сестра рождалась на свет, настолько теперь желала, чтобы она осталась со мной. Ради этого я была готова на все.

Чтобы получить опеку над сестрой, я, не раздумывая, перевелась на вечернее отделение в институте и устроилась на работу в школу рядом с домом. Но, конечно, и это меня не спасло бы, не будь рядом нашего ангела-хранителя Галины Матвеевны — бабы Гали. Она помогла мне похоронить маму, и не дала мне сломаться, когда я билась за свое право воспитывать Ольгу.

— Твоя мама, Царствие ей Небесное, давала мне приют, когда мой Геннадий Перфильевич лютовал, Царство и ему Небесное. Так уж мне помогала, а теперь я ей должна добро вернуть.

Муж бабы Гали, Геннадий Перфильевич, отличался тяжелым характером и тяжелой рукой и в довершение ко всему периодически уходил в краткосрочные, но глубокие запои. Мучилась с ним баба Галя страшно. Когда же совсем становилось невмоготу, сбегала к нам, ибо Перфильевич, согласно каким-то своим сложным моральным установкам, позволял себе бушевать лишь на территории собственной квартиры. А у нас с мамой баба Галя всегда могла и переночевать и денег перехватить до получки.

Теперь добро, которое сделала мама, сторицей возвратилось ко мне и Ольге. Баба Галя решительно объявила:

— Забирай девчонку, иначе вовек себе не простишь. Вырастим ее уж как-нибудь. Справимся не хуже других. И мама твоя там будет спокойна. — Баба Галя перекрестилась. После внезапной кончины мужа она зачастила в церковь. — Главное — доучись. Я с девчонкой посижу. Силы, слава богу, пока есть, а от семьи все одно ничего не осталось. Вот мы друг дружку и подопрем. И насчет денег не волнуйся. Сдам свою квартиру, переселюсь к вам. Вот и считай: моя пенсия, твоя зарплата, деньги за квартиру, Ольгино пособие. На троих хватит.

Я не знала как ее благодарить, а она лишь отмахивалась:

— Это я тебя, Катька, должна благодарить. На старости лет вместо одиночества, считай, сразу и дочку и внучку обрела.

Сказано — сделано. Жизнь, конечно, была не сахар и по-разному складывалась. И Ольга болела. И мне пришлось всю себя переломать, — ведь я фактически стала главой семьи, и ответственность за сестру сразу сделала меня взрослой.

Когда подросла Ольга, начала болеть баба Галя, настала очередь нам с младшей сестрой за ней ухаживать. Все-все у нас случалось, но то, в чем я поклялась на могиле матери, мне оказалось по силам. Ольгу я вырастила и воспитала. Неплохо, по-моему воспитала.

А бабы Гали уже два года как нет в живых. Почти перед самой кончиной она оставила мне завещание, по которому ее однокомнатная квартира отходила Ольге.

— Так у каждой из вас своя жилплощадь будет. Девчонка-то уж почти взрослая. Она выйдет замуж — хоть ты для себя поживешь. А то из-за нас с Ольгой всех мужиков от себя гнала.

— Да что вы говорите, баба Галя! Причем тут вы? Просто того, единственного, не встретила.

— Ох, да где ж они эти единственные? — Галина Матвеевна вздохнула. — Принцев-то мало, а нас, баб, много. На всех не хватит. Эдак всю жизнь прождешь. А у тебя уж бабий срок проходит. Попомни мои слова: как встретишь кого хорошего, выходи, не привередничай.

И вот бабы Гали не было, а она продолжала нам помогать.

Глава III

— Я тебе, между прочим, теперь даже завидую, — продолжала тем временем Гета. — Надо же как повезло: без всяких со своей стороны усилий будешь жить одна в отдельной двухкомнатной квартире практически в центре Москвы.

— Проспект Вернадского — не центр, — напомнила я.

— Был не центр, когда ваш дом строили, — сказала Гета. — А сейчас, считай, центр. Это же тебе не какое-нибудь Бутово, а престижный освоенный район.

— Положим, ты-то совсем в центре живешь. В Замоскворечье.

— С той лишь разницей, что у меня коммуналка.

— Ну, вас в результате расселят. Сама мне говорила. Вот-вот.

— Во-первых, ты знаешь, это «вот-вот» длится уже три года. А во-вторых, когда оно настанет, меня расселят именно в какое-нибудь Бутово, никак не ближе к центру. А тебя уже никуда отсюда не расселят. И сестра твоя любимая совсем рядом будет жить. Значит, вы с ней вроде бы не расстаетесь, и мешать друг другу не будете.

— Боюсь, это не надолго, — мне снова сделалось не только грустно, но и неприятно, ибо я вспомнила, как Ольга и Ярик строили свои далеко идущие квартирные планы. — Понимаешь, Гета, я совсем не уверена, что сестра станет всегда жить рядом со мной. Они даже решили в бабы-Галиной квартире серьезного ремонта не делать. Собираются продавать ее и расширяться. Тесно им в однокомнатной.

— Ничего себе аппетиты у молодых! — взвилась от возмущения Гета. — Им к свадьбе, можно сказать, на полную халяву квартира обломилась, а они уже недовольны. Конечно, они не то, что мы в их возрасте. Для нас отдельная однушка пределом мечтаний была. Любая. Пусть даже в хрущобе малогабаритной, хоть у черта на рогах. Мы ж ничего не видели! Большинство чуть не до старости с мужем, детьми и родителями на одной территории ютились. А уж если что удавалось свое получить или кооператив построить, так полное счастье. Как в раю себя чувствовали. А эти, конечно, в другое время живут, по сторонам смотрят и понимают, что по-другому можно. И не в однокомнатной, а целый этаж занимать, и не с совмещенным санузлом, а со всякими джакузи. А еще бы лучше особнячок. Только они хотят все и сразу. Не понимают, что сперва ох как попахать надо, да и то не каждому достанется.

— Это они как раз, Гета, понимают, — встала я на защиту Ольги и Ярика. — Потому и хотят, пока есть возможность, превратить однокомнатную в двухкомнатную, а после самим постараться заработать на еще большую. Но ведь для меня бабы-Галина квартира — не просто жилплощадь, а память о ней. Никогда бы не поднялась рука продать ее, разве только совсем жизнь бы приперла. А так — никогда. Но Ольга… Когда они с Яриком об этом говорили, я вдруг убедилась: она все забыла. Забыла, что значила для нее баба Галя!

Мне стало еще сильнее не по себе, и я вновь почувствовала, как что-то чрезвычайно важное безвозвратно уходит из моей жизни.

— Ну вот. Опять слезы. — Затянувшись тонкой сигаретой и выпустив дым из ноздрей, моя подруга осуждающе покачала головой. — Пойми: твоя Ольга не может жить твоим прошлым…

— Но это ведь и ее прошлое, — перебила я.

— Ничего подобного. Она его совершенно по-другому воспринимает. Да, она очень любит тебя, любила бабу Галю, но она не должна жить всю оставшуюся жизнь, руководствуясь лишь чувством благодарности к вам. Она имеет право быть счастливой. К тому же квартира — это жилплощадь, а не душа бабы Гали. Кстати, она для того ее Ольге в наследство и оставила, чтобы вы могли жить по-человечески. Поверь, она была бы только счастлива, узнав, что Ольга с любимым мужем живут в двух— или трехкомнатной квартире или в отдельном особняке.