Блондин обеего цвета. Взаимная повесть

Хлебное поле для Дмитрия Фомича — одно душевное волнение. Греет солнышко, перебирает лучами колоски— радуется сердце. Налетит шквальный ветер да еще с проливным дождем, распотрошит ниву, придавит к земле, тревожно станет на сердце.

— Ну, что он разошелся именно здесь? Перекрутил все, перевертел, растоптал. — Соскочив с мостика комбайна, Дмитрий Фомич поправляет полеглые хлеба. И приговаривает — Прибило, и боятся головушки от земли поднять. Колосья — как дети малые — грубости не терпят, нежности хотят.

Посмотрел в сторону: там, среди сплошной нивы, развернулся комбайн и поехал к дальнему краю поля. Хлеба нынче выдались славные…

— Старается человек, — одобрительно произнес Дмитрий Фомич. — Так и норовит отобрать у меня красный флажок…

Задумался… — а что задумался, что задумался! тут задуматься нечего, не дай флажок, не отдай никому, не дай флажок родной маме возраста, будь всегда первый! готов наступить! прочел газете бодрости, откровенная правда за номером 20116—очень накопилось уже достаточно правды на этом свете, товарищ!

Хотя большой и невозможный талант, но смело вытеснил его как учитель студентов, на этот счет мои твердые мысли, легче ему и полезнее делу, могу объяснить. Гений кисти вообще ничему не научишь, во-первых, а коллегу декорации обучу только я, исключая армянский элемент самоучек, лучше совсем оставлять без оплаты. Большой человек не может знать наших маленьких хитростей, не говоря уже отсутствие твердости с кадром, другое дело я: даже если дедушка был основатель плаката, занимал предыдущее место, у него все учились, включая и я, но сам ты бездельник большой высоты — будешь навсегда удален моих курсов. Будущий коллега должен быть особой, кусачей породы, не ленясь вполне здоровый эгоизм наступить чужое горло успеха, но только духовный метод фигуральности, никогда не вступая драку опасного реализма, выходя пандус Невского проспекта кисть и декорация не ждут веселую дылду, а только небольшой, но уплотненный человек незаметности.

Наконец получил бытовую совместность супруги, а не только случайность в служебном углу или дальняя дача, где она плакала близость возможной измены: пусть теперь готовит для меня его похлебку супа ежедневности, от меня помощь пестика ступки, не больше. Если б не была его многолетняя дама, никогда не привлекал свое хозяйство, полсуток лежит, лень даже вымыть стакан повторения… в туалете все течет, все изменяется, никогда не позаботится вызвать мастера заделки… ужин исключительно только в одном колбасном виде, а это чревато!.. И все-таки она, чем бытовая столовка, не могу обонять кулинарию отвращенья: пирожок с копытом, ватрушка начинения несвежее вымя, нет! я вымени ее не знаю и не хочу узнавать в моем возрасте это вымя отравы. Правда, давно не привык много есть, что дает только силу отдачи в сидение стула вместо отдачи работы ума. Когда-то отрезали четверть желудка, но теперь вырос снова до полной длины, даже приняли в партию: туда без нормальности члена нельзя.

Просил привезти фотографии лично его, начиная малыш, отведу полстены, навсегда любоваться!.. Также настаивал забрать его книги под видом имущества, остальной шкаф куплю, декоратор никогда не обижен в валюте, а книги я буду буквально вдыхать, особенно те, где картинки ума… Закрыть глаза и представляешь, как он сидит в глубокое кресло мужской тишины, плед поперек подлежащее место, курит трубку сомнений (хотя он не курит), на плече отдыхает любимый попугай, без словесности (попугая тоже нет, но мне бы хотелось), а он читает подряд два часа или сколько? сам никогда не читал, кроме устав по программе, не знаю… тут входит я, и что же? — неожиданное действие эффекта на него моей голубой фигуры: плед подымается сам по себе, тихо достигает конусом нижний обрез увлекательной книги… большой указательный палец любви!.. Ах, мечта воображения! насколько легче жить, если б я не был восходящий художник.

Вчера опять одернул взаимную дочку: не допущу в своем доме выбрасывать полностью недоеденный огрызок продукта. Вообще имею твердое правило пищи: после завтрака — чао! никакой лишней жидкости не советовал папа-артист. Наконец добился все, что задумал, сейчас о-пишу: 1) эпоха всеобщей совместности! 2) город совместности, что было трудно: кругом расцвет прописи нашей личности; 3) студенты совместности продолжения курса! 4) жена, дочь совместности тоже! осталось одно: этот недоступный мужчина совместности… Знаю, что бабник прохожей эротической музы, не знает куда влить энергию чувства, а не может одолжить мне свой временный мускул, коллеге пожизненной благодарности его таланта, хоть видит: бессмертно люблю его крупное тело и кисть —

Опять! выходя с моей службы! несмотря на посланный подарок! сколько можно! бить надо только один первый раз! остальное прощать! все-таки отсутствие! где благородство держателей кисти! не прошли в нашей русской истории отрезок псов-рыцарей! говорят, помогает! ну зачем! это больно! упал за стеклянную дверь магазина! разлетелись очки, невозможно достать такой дымки! чем же я виноват! жена ушла своим ходом, обижайтесь ее! а верней на себя! питаюсь вашей объедкой стола гениальности и всегда благодарен! я не могу сопротивлять себя искусству! обожая эту бьющую руку, но хватит! на виду нашей взаимной жены, некрасиво! придется унять путем местный директор, многолетний опыт отсидки! грожу кулаком! запираю на крюк! где же люди! уведите его! оттащите его! только не делайте сильную боль — не бейте курочку, сидящую на золотые яйца — он еще пригодится моей личной кисти — также нашей стране, имени бывшая когда-то Россия — что тогда скажут про меня — живем на дереве культуры — как уже сообщал, не всегда это помнят— исключением я, и за это страдаю — главное ударил мою голову бедности, начисто выскочил один эскиз приветствия команды, обратно уже не придумать, сдавать такая же пожарная срочность: должно быть готово, пока не загорается временно мирная жизнь. Нет-нет! пора приниматься за меры: а пусть удалится с высоты слоновой башни запада в нашу советскую жизнь безобразности.

Увы! осталось рассказать обстоятельство грусти, тихо гасла моей безволосой груди, а подробно не буду.

Да, все возможно быть на этом свете, товарищ!.. Нет, не жалею саму по себе, женщина мне не нужна, ты же знаешь, жалею только одно: почему не родил мне сынок продолжения рода, вместо несчастная дочь сироты? Как я любил бы сынок его сходства! разумеется, ласкал его нежный подросток… даже хотел возвратить ему даму для временных родов, потом принять расход, как всегда, на себя, согласен проживать двумя различными детьми его породы… эх, теперь устарело и покрылось золой…

Стою один среди большой дороги нашего искусства что делать. Женщину, мужчину любить не могу… творчество кисти забросил в засохшую краску… даже съедобное счастье навсегда отказало: мученье желудка… пропала моя ненаучная жизнь!., а ведь я человек, со всем вытекающим оттуда, например, слезы горечи… все кругом расхватали, как быструю рыбу прилавка, куда?., живу спиной к своему позвоночнику!., огромная планета проносится помимо меня… знаю, что наказан за большого него — причинив ему что-то!..

Вспоминаю основные проходящие мысли его, излагала жена в наши краткие годы. Учил ее любить совершенно постороннюю личность, хотя это странно, я конечно запомнил, применить не могу. Даже если не веришь единого бога, то носи на грудях верный крест, не мешает. Под самый толстый свитер шерсти шевельнется вдруг хоть что-то живое, например, побежал на автобус, запомнил. Надо не любить недостатки себя — надоело. Каждый день повторяли учебный процесс, сам учитель пресмыкал перед бабой партийности низкого роста. Но недаром большой человек, изложил свои взгляды: не люби недостаток, но не люби его очень спокойно, без лишней тревоги, не смущай свои мысли — конечно, запомнил. Чего не в силах исправить в себе и в других, то сноси, это ясно: я же сносил его милую руку удара мне в глаз. Не ищи также мира покоя, ты рожден для труда, это знаю и сам, но стараюсь избегнуть: стяжай сердечную свободу, если можешь. Было еще, остальное, увы!., надо напрячь свою голову, а когда это сумею, сказать не могу… Но главное учил: будет день и будет утро! Вот что нужно запомнить для дальнейшая жизнь.