Записки кочевников

— А-а-ы-ы!!! Иуда! Животное! Таракан!..

Здесь обостряется русское чувство формы.

Дороги в колдобинах. Главная площадь, конечно, вымощена, но люки на ней зафиксированы чугунными балками на мощных болтах. Крышки, видимо, полезны в кочевом хозяйстве. По городу много открытых люков, зимой там живут бомжи — теплее. Дома часто построены наспех, криво. Штукатурка облупившаяся. В доме, где мы живем, поставили новые металлические двери, но слишком высоко. Вместо порога зияет щель, как раз для кота. Лестница уже несколько дней равномерно завалена мусором, оставшимся после работы.

Иногда отключают электричество. В главном выставочном зале без света сидит весь первый этаж. Во мгле мужского туалета у электросушила курит уборщица.

На центральных улицах к первому этажу пристраивают кирпичную коробку и делают внутри магазин, обменник или забегаловку.

Новые высотки под банки и офисы, похоже, тоже сделаны по интуиции. На одной французская мансардная крыша окружена по углам ротондами с круглыми куполами. Глаз не отвести.

А в 1980-е возле Дворца культуры возвели бруталистский фасад из мощных амбразур. Жесткая сетка толстых рельефных наличников стоит посреди города как преграда. Не ясно только, от чего.

Русские привезли с собой стиль школы Сидорова. И как грибы пошли расти подсобки, трансформаторные станции, кирпичные сарайчики с трескающимися стенами, чудом сколоченные из фанеры, жести и подручного хлама ларьки — и будки, будки, будки.

Школа архитектора Сидорова широко известна в России как образчик национальной формы. Свободная линия, смелое конструкторское решение, подлинный демократизм в работе с материалом и врожденное чувство ландшафта как нельзя лучше характеризуют застройку наших городов. Сидоров нашел здесь преданных учеников. Некоторым удалось, по меньшей мере, перенять мастерство вольного строителя.

Несомненной удачей школы Сидорова стал знаменитый мемориал в честь побед монгольской армии на сопке Дзайсан. Надолбы в основании бетонного кольца, украшенного геральдическими рельефами и мозаичным панно, монументализируют спонтанную манеру строителей. Архитектор пошел на рискованный эксперимент, освободив конструкцию от формальных ограничений.

Шедевром школы Сидорова в Улан-Баторе по праву считается будка-ментовка на юго-восточном углу площади, где происходили недавние печальные события. В фасаде, выходящем на сгоревшее здание партии и памятник Ленину, жесткие рациональные объемы Ле Корбюзье смягчены лиричным неоклассическим фрагментом с профилированным фризом. Тема эклектики и архаики вновь звучит в другой части постройки. Строгий ритм окон и выемок подчеркивается панно с египетской надписью. О ее содержании продолжают спорить археологи.

Школа Сидорова дала импульс мастерам малых скульптурных форм. Заслуживают внимания минималистски решенные детские площадки, выполненные вторым поколением его учеников, — например, герой эпоса Гэсэр, укрощающий льва силой слова у разбитого яйца.

Фигуративные образы урн — старая идея самого мэтра. Мусоросборник в виде попугая с раскрытым клювом можно встретить в Ебурге. Улан-баторские сидоровисты добавили к этому образу грибы, божью коровку, пингвина с открытым клювом и квадратным отверстием внизу спины для выемки мусора. Это повод говорить об эволюции урало-алтайской цивилизации в наши дни.

* * *

Про Улан-Батор не рассказано знаменитых историй. По Парижу, Лондону, Берлину, Питеру всегда гуляешь вслед за кем-нибудь — Бодлером, По, Деблином, Ватиновым. При желании от них легко сбежать, но никто не застрахован от новых провожатых…

Здесь наверняка есть свои дерсу узала, но путешественник в этих краях становится особенно циничен. Он хочет вжиться в местный ландшафт, чтобы настоять на своем, взять свое, увидеть себя в новых обстоятельствах.

Улан-Батор рассказывает тебе твою историю на свой лад. И чтобы узнать ее, главное, не стать неотразимым белым человеком, который притягивает к себе наивных туземцев одним фактом прописки в Европе или Штатах. Большинство западных туристов приезжает сюда, стремясь стать центром внимания или жить буржуазно, ведь кому-то это удается только в Улан-Баторе.

Мы полюбили этот город за то, что его genius loci слушал русскую музыку, читал русские книги, смотрел русские фильмы, остался себе на уме и не гонит бывших колонизаторов восвояси.

Как и в Питере, ты бежишь здесь от парадных площадей и проспектов на задворки и окраины. Не столько чтобы увидеть «реальный» город, сколько по привычке выбирать для прогулок улицу Шкапина, Малую Коломну или Пески. Там много старого и экзотического, и надо охотиться на что-нибудь эдакое.

В букинисте-бытовке у высохшей реки мы копались в старых книгах. Среди корешков словарей в глаза бросился какой-то необычный — Marmor-Rodon. Далеко же нас занесло, если тут говорят на марморском или родонском! Взяв в руки книгу, мы увидели, что оторванный корешок подклеен куском рекламы строительной компании, которая работает с мрамором и родонитом.

От этой истории мы оробели и на блошином рынке превратились и вовсе в наивных зевак. Правда, там был все больше туристический китч: серебряные будды, кольца и браслеты, фигурки из кости, старая посуда, отпечатки танок и пр. Островок старины был окружен бесконечными торговыми рядами, завешанными коврами, заставленными мебелью, ломящимися от домашней утвари, продуктов, электроприборов, бытовой химии и пр. От такого изобилия мы и вовсе растерялись. Вокруг все что-то продают, что-то покупают, вздорят по пустякам, а мы, как кекс в панаме, позорим светлое имя потребителя.

Запомнилась трущоба вокруг — разбитая дорога между кривых заборов, грузовые контейнеры, превращенные в пункты приема утиля, пожилой дядька, читающий газету сидя на поребрике у помойки. Это обычный улан-баторский пейзаж. Если пойти по кольцевой в сторону юрточных окраин, будет все та же буферная зона. На северо-востоке, за мостом через высохшую реку, упираешься в квартал, где чинят машины. Туда же свозят в утиль. В отдалении — лабиринт заборов, за которыми стоят по две-три юрты. Это кочевники, оставшиеся без скота, теперь они живут на подъезде к Улан-Батору.