Преступление без наказания или наказание без преступления (сборник)

Посередине двора расположился вкопанный стол с лавочками. По обычаю того времени, вечерами, после возвращения с работы, мужики играли на нём в домино. Тогда говорили: «Козла забивают». Вот за этим столиком после утреннего парада и поздравлений собирались герои нашего двора во всей своей доблести.

Да, легло незабываемым событием, вот они – герои! На груди сияющие знаки отличия, ордена и медали. Мы воочию зрели, могли подойти, потрогать и поговорить с ними. Среди этих героев был мой дед, и деды друзей и знакомых, о которых знали только мы и гордились ими.

Мой рассказ я начал с охоты и деда товарища, одного из таких героев.

Я всегда находил его жизнерадостным, душевным и искренним человеком. Обычно, общаясь с людьми своего поколения, в его глазах было больше живости. Несмотря на возраст, ему могли позавидовать и более молодые, в умении остро и шутливо сказать. В этот праздник я часто наблюдал такую картину: сначала видишь множество сверкающих наград, а потом уже самого человека. В случае деда Андрея: горстка медалей, один или два ордена скромно красовались на лацкане пиджака. Как рядовым солдатом был призван, так оставался им до последних дней своих.

Дед мой, Иван, относившийся к нему с огромным уважением, как-то сказал с искренним сожаленьем:

– У деда Андрея медалей мало, потому что нет современных юбилейных, а только хорошие, боевые.

Я плохо понимал сказанные слова, но чётко уяснил, все они с войны.

Дед Андрей был высокий, худощавый и жилистый. С возрастом многие люди раздаются вширь, он же, наоборот, в худобу пошёл. Нет смысла перечислять факты из моей памяти, единственно помню, что был он предельно трудолюбив и аккуратен, всё-то у него знало своё место.

Позже, перебирая в памяти события жизни в пору увлечения охотой, я вспомнил о своём герое, как он уезжал в тёплое время года куда-то с ружьём. Для наших ребяческих умов зрелище непривычное и непонятное. Я, будучи соседом, знал, что ружьё немецкое, и уезжает он на охоту рано утром, а приезжает поздно вечером, несколько раз за лето.

Спустя три десятка лет, когда писал рассказы об охоте, я припомнил о том. Набрал телефон моего друга, рассказал о своём интересе и договорился о встрече, надеясь услышать что-нибудь занимательное из охотничьей практики деда Андрея.

За столом в гостях друг удивился моему любопытству и за рюмкой чая поведал историю. Выслушав её, я долго осмысливал, обдумывал и всё-таки решил записать. Как-никак, я видывал много ещё живых фронтовиков, разговаривал с ними, задавал вопросы, ждал рассказов об их подвигах. Но ничего этого не было. О подобных вещах мы читали книги, смотрели фильмы. В жизни часто мы были обделены откровениями, как стало известно теперь.

Во время беседы, оживлённо разговаривая, после очередной чашки чая друг произнёс:

– А знаешь? Мой дед был хороший и порядочный человек!

Я кивнул в знак согласия. Между нами случилась непонятная пауза. Скорее всего, оба вернулись во времена, когда его дед был ещё живой. Каждый своей мерой оценивал его.

– Серёг, – обдумывая слова, обратился я. – Кому интересно, хороший он, порядочный ли. Напишу ему хвалу, читать никто не будет, кроме тебя. А на деле он, может, был лучше, чем я напишу с твоих слов.

Друг вопросительно разглядывал меня, не понимая, к чему клоню.

– Когда мне было пятнадцать лет, подобные мысли не занимали меня. Помнишь? У него ружьё имелось. На охоту хаживал. Расскажи, может случай припомнишь какой.

Я по-дружески слегка пытался расшевелить друга, не задевая его чувств, отчётливо понимая, насколько близок был для него дед. Я предвкушал историю, пусть и самую заурядную.

– Лёха, Лёха… – протянул он вздыхающим голосом. – Дед мой, Андрей Фёдорович Гаврилов, родом из деревни Березняки. В зажиточной семье вырос: огромный дом, большое хозяйство, скотины много держали, поля сеяли.

Перечислять такие факты стало в наше время новомодным течением, где разжиревшие и разбогатевшие начали поиски, утверждая и выставляя чистоту кровей, родословной, притом не научившись понимать, что хорошо, а что плохо. Прикрылись родословием и словно обелились, обсовестились. Беседа о раскулачестве носила неприятный оттенок, который, признаться, мне не по душе. Из вежливости не перебивал.

– Пришёл комиссар с приспешниками, несколько местных здоровых лоботрясов да из соседних деревень помощники-добровольцы. В один день описали имущество, составили протокол и растащили всю утварь, опустошили амбары, погреба, угнали скотину, увели коней. Отца дедовского, несогласного с таким раскладом и принявшего меры (какие, не помнит никто, а впрочем, если после описи заколол корову на мясо, то уже стал расхитителем государственной собственности), забрали с собой как контрреволюционера. Переправили в город, в тюрьму, где через год расстреляли.

Мать и одиннадцать человек детей переселили в баню и в сарай, где держались ранее лошади. Дом же переоборудовали под сельсовет.

На мгновение представил молодого парня, у которого недавно было будущее, довольство, работа, ведение хозяйства, поглощавшее почти всё свободное время, чтение книг, мечтания. И вот тебе: земляной пол, сырость, никакого завтра, не скажешь правды, даже на жизнь сетовать вслух опасно. Есть ситуации, когда ни покаяние, ни предательство, ни подлость не сделает тебя своим для тех, к кому ты пришёл, обратился или бросился в ноги. Отверженных не принимали в колхозы, как бывших буржуев и классовых врагов.

Мольба в ночи, рыдание и слёзы – пустое, всё это вздор, конец. Тяжело, но переосмысливаешь и начинаешь жизнь сызнова, уже тихо и молча.

На деда Андрея как на старшего брата легла забота о громадной семье: кормить и поднимать братьев и сестёр. Через несколько лет, когда один из братьев достиг того же возраста, Андрей переложил на него заботы и отправился в город за своим счастьем, но не один, а с подругой. Незадолго до этого, приписав ей в документах пару лет, после чего поставили штамп в конторе, что они муж и жена.

Так вдвоём оказались уже в городе Горьком, в Канавине, в районе знаменитой Ярмарки.

Затерялись в каких-то бараках, сделав там пристрой, похоже, к таким же, как они сами. На восьми квадратных метрах сколоченный из досок домик, топившийся буржуйкой.

И жизнь наладилась. Не хуже и не лучше, чем у других, потому что другие жили так же.

А сколько лентяев и бездельников народилось в эти годы и ринулось в правящие классы, надели кожанки, а дерматиновые желания быстро перерастают в лайковые, начинают выпячиваться и выпучиваться, что всё-таки переобулись, да и не по одной паре имеют.

– Серёг, оставь эти размышления историкам, пусть они копаются, – перебил осторожно я друга. – Желание жить лучше, хорошо одеваться, иметь что-то вполне объяснимо и понятно. И ты лучше меня об этом знаешь. Мне хотелось бы услышать что-нибудь про лес, зверей, охоту.

Он словно не слышал и продолжал:

– Кстати, мой дед призвался в армию, вроде как все, а попал на «финскую». Выбор пал.

Я с любопытством взглянул на него. Тогда она считалась не войной, а обычным призывом в армию.

– Что о ней рассказывал?

– Что-то. Смутно помню, о «кукушках» разве, но о них всегда говорили, если речь к «финской» сводили. Стрелки-женщины у финнов очень коварными слыли и меткими. О них легенды ходили. А ты что, не слышал о них?

Отрицательно покачал головой. Я удивился подобному факту, о котором не слыхивал. Стало не по себе; много читал о войне, любимые герои с детства в уме вертелись, подражать хотелось, как у всех, наверно, и на тебе.

Ему пришлось по душе рассказать о некоем факте, мне неизвестном, так что он даже немного вырос в собственных глазах.

– После возвращения недолго пожил в радости и удовольствии. А удовольствие заключалось всего-то в том, чтобы друг на друга с любимым человеком насмотреться, работать, да на завтрашний день оптимизма набрать. Началась очередная война. Деда призвали в первых числах июля, двух недель не прошло с её начала.