Перловый суп

Секрет ее приготовления был оригинален, и никто его так и не знает. В те времена производили ее местные народности — ханты и манси. Но они не совсем дружно жили. И взаимопонимания у них не было, даже языки были разными.

Но, несмотря на такие местные тонкости, цеха, в которых производилась селедка, были строго разделены на две части: в одной работали ханты, в другой манси. И выполняли они совершенно разные операции. Делили их, чтобы им было сложно договориться и восстановить секреты приготовления этой рыбки.

Я говорю о сосьвинской сельди в прошедшем времени, потому что я уверен, что после сдачи газопровода рыба в Сосьве больше не появилась.

Город прошлого будущего

Когда я стал корреспондентом «Литературной газеты», то приехал в Светлый, чтобы написать о местах своей героической юности.

Наша тогдашняя комсомольская теория освоения газовых и нефтяных месторождений противоречила мировому опыту. Ведь что такое газовая скважина? Это просто торчащий из земли кусок трубы с вентилем. Для того чтобы эта труба торчала, канадцы, например, высаживались, как десант, расставляли комфортные вагончики, делали работу и сваливали. А мы вокруг будущей скважины с комсомольским энтузиазмом строили города, в которые приезжали учителя, врачи, чиновники. Месторождение начинало работать, трубу обслуживать вообще не нужно. Но города оставались.

Такой и наш уникальный проект — город Светлый. Город будущего, город потребительской мечты. Сюда завозилось абсолютно все, а вывозились только пустые бутылки. Замкнутая система, в которой все трудятся, все всегда заняты, все размножаются и растут, но не производят абсолютно ничего, кроме отходов.

Но у нас уже тогда было выражение: «нефть и газ все спишут». И, наверное, это действительно так. Потому что нефть и газ списали все брежневские годы, они не один раз спасли Советский Союз, они до сих пор спасают Россию.

Мне б таких друзей

Наши сибирские страсти привели к большому конфликту, который закончился моим вынужденным отъездом.

Необычность нашего подхода к управлению состояла в том, что поселок Светлый в Тюменской области мы строили быстро и целиком. Мы специально не хотели сдавать ничего, пока бы не сделали все в комплексе. Наш главный тезис был такой: создать условия жизни в Сибири, приравненные к условиям крупного европейского города. Поэтому мы и начали с кафе, придумали незамерзающие тротуары, все это отлично укладывалось в нашу концепцию.

К Новому году мы построили первых шесть домов — двухэтажных, восьмиквартирных, а также временную паропреобразовательную установку, чтобы подать тепло. Поскольку мы не собирались заселять туда посторонних, так как объект полностью еще не был завершен, то сами переселились туда из вагончиков,

Вдруг оказалось, что приблизительно этого, построенного нами, количества метров, не хватает тресту для выполнения годового плана, а это всегда было связано с огромными премиальными. Трест давил на нас, мы сопротивлялись, как могли. Но потом выяснилось, что и главк не выполняет плана из-за того, что трест не выполняет. А главк — это уже несколько трестов...

Но мы не могли сдать дома без надежного энергоснабжения! У нас работала только временная электрическая станция, была еще издыхающая аварийная. Настоящая ЭС была в семи километрах от нас, в газопромысле Пунга, от нее к нам должны были провести кабель, но этого никак не происходило.

На нас наседали теперь уже и трест, и главк. И внутри, между нами, разгорелись споры— соблюдать принцип или идти на поводу у обстоятельств. Начались не только морально-идеологические, но и производственные конфликты. Чтобы сдать дома, их все-таки нужно было завершить, то есть обязательно доделать в соответствии с нормами приемки. Необходимо было благоустройство, нужно было, как минимум, разобраться с канализацией. Пока мы там жили, канализация не работала, все просто вылетало в окно, что сказалось весной. Но так далеко, как до весны, мы никогда вперед не смотрели.

Однажды к нам приехала какая-то девица — журналистка из Москвы — и задала вопрос:

— Все у вас продумано, все хорошо: по шесть человек живут в полувагончике, по двенадцать — в вагончике... Скажите, а как у вас девушки подмываются?

Мы, разинув варежки, смотрели друг на друга, потому что ничего об этом не знали и никогда об этом не задумывались. Очень много было таких противоречий между комсомольской романтикой, нашими высокими идеями и прозой жизни, которая преследовала нас каждый день.

В итоге перед нами поставили вопрос ребром: или, или. Мандриченко, наш идеолог, уступил. Он объяснил это тем, что тысячи людей из-за нашего упрямства останутся без денег. Я был в корне не согласен. И это привело нас к страшной драке. Я на всю жизнь запомнил фразу Валерки Хатькина, начальника автоколонны, когда он вбежал ко мне и закричал:

— Комиссар, заводим бульдозеры и сносим к ебени матери этот Светлый!

Даже до такого доходило.

Мы бросили все силы, чтобы к новому году сдать эти дома. А в конце декабря у нас вышла из строя электростанция. На улице минус пятьдесят, кабель из Пунги так и не провели. Мы перешли на аварийную, но она тоже вышла из строя. Через тридцать минут в домах начали лопаться трубы. «Комарик» (наше кафе) был весь на электричестве — мы остались без еды. На складе, как гранаты, взрывались банки, бутылки. В домах минус восемнадцать.

Среди рабочих пошел слух о том, что у начальства в вагончиках тепло. Поэтому нам пришлось спать с приоткрытыми дверьми. Нас прибили бы, если бы мы не продемонстрировали, что у нас настолько холодно, что даже дверь закрывать не надо.

Спали в унтах, зипунах, шапках, наверх одеяла. Кусок колбасы клали за пазуху, а утром, когда ели, все равно внутри был ледяной слой. Пить не могли, нужно было на костре растапливать воду, но при сильном ветре это было невозможно. Ели ледяной хлеб. Началась катастрофа.

Наш главбух, которому нужно было выдавать зарплату, не мог писать, потому что чернила в ручке замерзали. У нас было несколько бочек сала, мы сделали плошки, туда клали сало, какую-нибудь тряпочку, поджигали — и таким образом он обогревал ручку.

Мы дали телеграмму Кортунову, министру газовой промышленности, по аварийной рации: «просим помощи, ситуация критическая, аварийная». Буквально на следующий день из Москвы прилетел вертолет МИ-6 с электростанцией.

С этого начался наш развал. Наши романтические идеи стремительно сокрушались. У нас сухой закон, а все пьют одеколон, у нас правое дело, железный принцип, а вместо этого приходится сдавать недоделанные дома.

Все это закончилось реальным побоищем, в которое были вовлечены практически все. Меня как-то скрутили и я, вырываясь и увидев главного инженера Игольникова, прокричал ему:

— Жидовская морда!..

Недавно он у меня спрашивал, почему я так его назвал. Он прекрасно осведомлен, что я не антисемит, а я точно знаю, что он никакого отношения к иудеям не имеет. Просто страсти накалились до такой степени, что выплеск происходил невероятный и непредсказуемый...

Мне бы друзей таких, как те мои враги!

Часть 2. Я много и вкусно едал

Идеологические и ностальгические еды

Однажды во время интервью меня спросили, как я отношусь к бытовым удобствам и могу ли поесть селедку с газеты. Про быт — это отдельная история. А вот про селедку...

Журналистке я ответил, что, слава богу, научился прислушиваться к себе и понимать, что же я на самом деле люблю. Есть блюда, которыми я потрясаю гостей, и потом весь вечер они только об этом и говорят, но больше всего на свете я люблю простые вещи: картошку с молоком, манную кашу, кильку в томатном соусе...

Одно из моих самых любимых блюд с детства — огурец, разрезанный вдоль и посыпанный солью, с куском черного литовского хлеба. А если еще и сало — так это уже роскошный обед! В моем детстве хлеба-то мало было, и соль редко выступала в качестве гастрономической приправы. Когда в Вильнюсе мы лазили воровать огурцы на соседские огороды, то снимали рубашки, рукавами обвязывали их вокруг пояса и таким образом сзади прикрывались, чтобы заряд соли, который нам доставался, был не так ощутим. Но все равно приходилось потом долго сидеть на бочке с водой, скулить и отмачивать.