Москва нас больше не любит

Зашел и обрадовался - в церкви никого не было. Ни одного человека, несмотря на воскресенье. Все-таки что значит не совсем русский город. Только горели несколько лампад и свечей перед образами и настольная лампа в углу, где киоск со свечками и иконами, где какая-то бабушка читала, шевеля губами, церковную книгу. И так необычно для церкви - в боковом приделе стояло несколько кресел, именно кресел и журнальный столик. Я спросил у бабушки, можно ли присесть, сел и огляделся. Увидел большой, метр на метр, наверное, образ Святителя Игнатия Брянчанинова, и обрадовался: я читал его проповеди в Интернете, и еще у меня есть его книжка. Это святитель пушкинского времени, и у него в проповедях есть одно очень хорошее место, где он говорит о людях, считающих свою веру чуть ли не заслугой. А ведь в Евангелии сказано - “милости хощу, а не жертвы…”, пишет Брянчанинов. Я спросил у бабушки, откуда здесь эта икона.

- А это нашему настоятелю подарили в Москве, - сказала она. - Это писатель один.

- Писатель подарил? - не понял я.

- Нет, писатель на иконе. Вы что, интересуетесь? - спросила она немного погодя. - У нас во дворе часовня есть. Недавно построили. Показать вам? Я могу отпереть выход, что туда идет.

Симпатичная была какая-то бабушка, простая, но не сердитая, как иногда (или, увы, часто) это бывает.

Она принесла ключи и сказала:

- Это… на месте репрессий возвели часовню. Сталинских. Не так давно.

Отперла дверь, и я вышел на церковный двор.

- Вы вернетесь? Я не буду запирать тогда, - сказала она.

Во дворе было очень заснежено. Небольшая часовня с мемориальной доской стояла неподалеку. Чтобы подойти, мне пришлось почти протаптывать дорожку в сугробе. “Невинно убиенным в 1930-1940-х годах новомученикам российским” было написано на доске мелко. За часовней был виден церковный двор, стена, и дальше, с пригорка, открывался неплохой вид на город, на ближние Черные пруды подо льдом и недавно отреставрированные, старые, дореволюционные дома с той стороны прудов. Выделялся один из домов со странными, затемненными евро-окнами (позднее мне сказали, что это республиканское ФСБ). Сбоку был виден кусок белой стены местного Кремля. Над домами стояла неполная луна, придававшая всему пейзажу вид картинки из 1001 ночи. Было странное ощущение, что я стою около исторического памятника. Я подумал, что последние недели живу немного по-другому, чем жил в Москве. С другим ощущением и, пожалуй, самоощущением. Что я чувствую себя как бы не совсем в России. Так это и правда, не совсем Россия, подумал я. Точнее, уже не совсем Россия, несмотря на университет, где преподавал Лобачевский, дом Льва Толстого и “затемненные окна”. Я вспомнил девушек с покрытыми хеджабами головами, виденных мной пару дней назад в супермаркете, мечети в старом городе, стариков в фесках. Это уже немного Восток, наверное. Странный, заснеженный Восток… О надписи на часовне думать не хотелось.

- Посмотрели? - спросила бабуля, когда я вернулся.

- Посмотрел.

- На пожертвования построили, - сказала она. - Люди жертвовали. Разные. Наш батюшка собирал. Тут в тридцать седьмом году, во дворе, братская могила была. Грузовиками хоронили. Тыщи людей. Вон тот дом, - она показала куда-то в сторону, - потом сверху построили.

Думать о том, что говорит бабушка, по-прежнему не хотелось, но я сказал:

- И ведь никого не наказали за это, вот что.

- Тут накажут… - сказала бабушка. И вдруг добавила с виноватой улыбкой: - Еще нас накажут за это… Когда-нибудь.

И вопросительно на меня посмотрела.

Я немного опешил и чего-то даже испугался. Хотя чего? Чего?! Реально думать о том, что сказала бабуля, по-прежнему не хотелось, но со всей твердостью, на которую я был способен, я сказал:

- Как вас зовут?

- Татьяна.

- А с отчеством?

- Татьяна Петровна.

- Никого уже не накажут, Татьяна Петровна, - сказал я. - Честное слово. Не бойтесь.

Татьяна Петровна опять несмело улыбнулась. Я видел, что она мне не очень верит. Не не верит, а именно не очень верит. Уже прогресс, согласитесь.

Я купил у нее образок Святителя Брянчанинова и поставил свечку к его иконе и к иконе Всех Святых. Немного постоял. Сфотографировал церковь изнутри. Посмотрел, что получилось. Вспышка отразилась от стекла на иконе. Получилось, что где-то внутри у иконы горит свечка.

Вышел на улицу.

Дома посмотрел в Интернете, кто эта Праскева Пятница. Оказалась, христианская мученица, жившая когда-то на территории Малой Азии, отказавшаяся даже на словах отречься от христианской веры. В нашей стране довольно много посвященных ей церквей. На Руси она почему-то считается покровительницей женщин и сельскохозяйственных работ.

Несправедливость всего этого

( утешение философией )

Однажды, когда я работал в журнале “N”, я брал интервью у одного философа. Философ был довольно известный и уже немолодой, раньше я читал его книги, и если бы тогда, в начале 1990-х, мне кто-то сказал, что я буду сидеть перед ним с диктофоном и задавать вопросы, а рядом будет щелкать фотоаппаратом фотограф, я бы не очень поверил…

Причем я пришел к нему какой-то немного нервный, он назначил встречу на поздний вечер, а днем приезжала в гости младшая коллега жены, молодая девочка двадцати лет, и мы с ней неожиданно поругались из-за какой-то ерунды. Как можно было всерьез воспринимать слова двадцатилетней девочки… Наверное, это все по Фрейду. Хотя, с другой стороны, не такая уж и ерунда.

Речь случайно зашла (наверное, что-то показывали по ТВ) про эти пресловутые карикатуры в датском журнале на… не знаю, как сказать… на ислам? на мусульман? - и она сказала вдруг, что понимает, из-за чего разгромили датское посольство в… - я уже не помню, где разгромили, в какой-то арабской стране.

А теперь представьте: сидит молодая симпатичная девчонка, модно одетая, в джинсах и короткой майке Mango, в плеере поет Мадонна, и, насупив брови, говорит: - Правильно они обиделись. Нечего всякую фигню печатать. Я сказал (зачем-то), что если что-то не нравится, надо судиться, тем более в Европе, с их любовью ко всяческим “меньшим братьям”, суд будет выигран почти наверняка, причем тут посольство и большое и сильное государство Дания? Там же свобода слова и принц Гамлет, да за такие картинки газета по суду могла бы схлопотать очень большой штраф - и все, больше никому в голову бы не пришло печатать никакие карикатуры. На что коллега жены отвечала, что, мол, все так, но она, красивая московская девочка из престижного экономического вуза, начинающая делать неплохую карьеру, их - понимает.

Вообще-то, честно говоря, сейчас я уже не помню точно, что она отвечала. Я же говорю, человеку 20 лет, как можно всерьез на него реагировать? Но, по-видимому, в последнее время настолько часто приходится слышать всякую ерунду, что как-то уже нет сил улыбаться, “не обращать внимания” и искать для всех оправдания.

Один еще молодой, другой уже старый, третьему никто ничего не объяснял (никогда), четвертого мама в раннем возрасте оставила у бабушки и уехала с чужим дядей, у пятого сексуальные проблемы, и они все сердиты за это на весь мир… Нет сил, понимаете? Короче, осадок от общения вышел неприятный.

Плюс еще в феврале дело было, все уже устали от зимы, авитаминоз, потом зимой в том году стояли какие-то совершенно аномальные морозы, доходило до минус 30, рано темнело, - короче говоря, когда мы к десяти вечера приехали на Никитскую, где философ жил на съемной квартире (постоянно он жил в Лондоне), настроение у меня было, честно говоря, не очень хорошим.

И, когда после первых приветствий философ попросил не задавать ему общих вопросов, - спрашивайте что-то конкретное, - сказал он, - если у вас лично есть ко мне вопросы, я отвечу, - я почти сразу спросил его: а что делать, если идешь ты по улице, и даже не по улице, а встречаешь где-то вроде бы милого человека, и он вдруг начинает нести всякую дичь? Например о политике? “Плюнули на ботинок” - назвал я свои ощущения, хотя был не очень точен, так как что мне лично с того, что младшая коллега жены - и еще 1 000 000 ее российских подруг - не понимают, откуда взялись их сd-плейер с Мадонной и модная майка Mango?