Ужастег

Ночью удалось заснуть — нервным, перемежающимся кошмарами, сном. Разбудил резкий звон. Подняла голову, осмотрелась. Откуда раздался источник звука — не поняла. Села на кровати. Проверила поясную сумку — все в порядке. Вновь раздался звон. На этот раз проснулся и Лешка. У гитары, висящей на стене, лопнула струна. Через час еще одна. Лешка снял гитару со стены, отвернул колки и снял оставшиеся струны. Гитару повесил на место. К утру раздался треск — разорвало деку. Мы опять начали читать 90 псалом. Утешало то, что днем обещал придти отец Игорь — освятить квартиру. И по идее, все должно было измениться к лучшему. По идее, да…

Ни свет, ни заря отправились в магазин — купили колбасу, хлеб, картошку, кетчуп, масло, сок, торт — шибко не разживешься на то, что осталось. Но священника все же полагается покормить, когда приходит освящать квартиру. Почему мне взбрело в голову, что он захочет у нас отобедать, в замороченном доме, с напряженными полубезумными хозяевами? Вероятно, сказалась репутация отца Игоря. Он пришел в наш храм несколько лет назад — с семинарской скамьи, куда сел уже будучи немолодым человеком, ученым, которого очень долго не хотели отпускать из мира, потом его долго не хотели выпускать из Лавры — столь мудрого, опытного и умного человека было грех не поставить одним из иерархов митрополии, но отец Игорь упорно просился простым священником в обычный приход, и в конце концов его просьбу удовлетворили, послав в наш храм. Он даже не был протоиереем. Народ съезжался к нему со всей области. Огромные очереди стояли к нему на исповедь. В храме служили еще два священника: строгий суровый протоиерей, курировавший казаков, и молодой батюшка, родом из нашего храма, которого я помнила еще мальчиком-служкой, а после пономарем и диаконом, называть его отцом даже как-то язык не поворачивался. Репутация отца Игоря Иванова была безупречна — мы ходили к нему постоянно. Молитва его была сильной, ничего не могу сказать, он не раз нам помог. И все последние годы он был нашим духовником.

Он пришел вовремя, освятил всю квартиру — мы с Лешкой были счастливы и вздохнули свободно. Спросили, останется ли он отобедать — он вежливо отказался, сославшись на крайнюю занятость, денег не взял, извинялся за свою вину — что столько времени к нам не мог дойти. Сказал, что со вторым вот только разом придется немного подождать — вторая половина поста забита под завязку, он сейчас помогает в другом храме, много ходит по больным, умирающим — потом Страстная, потом Светлая седмица, а вот после Светлой — тогда уже, да, надо будет освятить квартиру во второй раз. И ушел.

Мы остались. С мрачными перспективами на выживание и светом в душе, что избавились от всего этого кошмара. Сумку я сняла с пояса и оставила в гостиной — я твердо была уверена, что все кончилось.

Но на кухне нас ждал сюрприз — стены были измазаны кетчупом, торт в холодильнике был сплющен — ощущение прикосновения к нему нечистой силы было столь неприятным, что вынесли его на улицу для бездомных псов, пачка масла осталась целой, но само масло было какого-то такого грязного цвета, что мы его выбросили также, не задумываясь. Оставались картошка, хлеб и колбаса. Мы успокоили друг друга, что возможно, это все произошло во время освящения квартиры — бесился, гад, напоследок, когда его изживали. У меня даже мысли не возникло проверить — что творится в бумажнике…

Раздался звонок в дверь. Пришел Лешкин приятель — нахимовец Андрюха. Будучи человеком, своего угла не имеющим, оставлял он у нас зачастую на хранение личные вещи. Так и в этот раз — пришел занести кое-что из барахла да скинуть заработанных деньжат — уворуют, дескать, в нахимовке. Пришлось рассказать, что у нас происходит — дескать, денег не оставляй, если пропадут, нам для себя-то не восстановить. Андрюха разделил деньги пополам. Одну половину отдал мне, вторую решил заначить среди своих шмоток. Положи хоть на книжку — сопрет — восстановишь. Да неее, ну что будет, то будет, — не очень-то веря в наши заморочки ответствовал Андрюха. Надо сказать — удивительно, но его деньги остались сохранными все эти четыре месяца…

Мы сели за стол. С фантазией у полтергейста было не густо. Вся колбаса была нашпигована мелкими шурупами. Андрюха, не ожидавший таких фокусов, сломал зуб. Извлечь все шурупы из колбасы так и не удалось. Котам решили не рисковать и ее не давать. Выбросили. Ну, пообедали хлебом, проводили Андрюху. Я полезла в бумажник, чтоб положить в него подаренные деньги. В бумажнике было пусто. Вообще. Было пусто и в кошельке. Андрюхиных денег было немного — рублей триста. Однако, хранить их дома уже не представлялось возможным. Мы пошли в сберкассу и положили деньги на счет. После этого каждый день мы дважды ходили в сберкассу и снимали по десятке, с которой сразу, зажав ее в кулаке, шли в магазин покупать хлеб. Что о нас думали кассиры — не очень-то волновало.

В тот же день, как сейчас помню, заскочила к нам Юлька Фадья. Когда мы рассказали ей о случившемся, она стала говорить, что не понимает, почему мы такие унылые — ведь это же так все интересно. Подумай, Оксанка, лет пятнадцать назад ты была бы счастлива, если бы с тобой случилось что-то такое. Это же настоящее приключение. Покажите мне, покажите этот ваш бумажник. Я полезла в поясную сумку. Пустой бумажник исчез. Остался кошелек, документы, ключи, банковская карточка — все остальное было на месте. Кажется, до Юльки наконец дошло, что ее веселье не слишком уместно. Она ретировалась.

Позвонил Забег, спросил как лампочки в коридоре — оказывается, он еще не знал о том, что произошло. Рассказали. Блин, да что ж это… Ребята, давайте я одолжу видеокамеры и поставим их у вас по комнатам и в холодильнике. — Коль, а если оно сопрет камеры? Что тогда мы будем делать? — Да, блин, что-то я не подумал…

Зашла Анна Львовна — тоже еще была не в курсе. Веселенький у нас получался день освящения квартиры. Активный до невозможности. В который раз пришлось рассказывать то, что случилось. Анна Львовна сбегала к себе домой и принесла нам в котелке собственный обед. Мы наконец нормально поели… Коты хлебали тот же самый суп. Даже Мурр согласился признать его за еду… С той поры Анна Львовна набегами приносила нам собственные обеды.

Ночью не спалось. Я молилась. Я просила, чтобы Господь успокоил этот странный дух, который не имел ничего человеческого, но к которому я еще не испытывала ненависти. Было ощущение, что это нечто, которое прекрасно сознает, что делает, предчувствует наши поступки и наши реакции, но при этом оно нас не понимает. Нет в нем того самого — души — чтобы понять… Дух без души…

Когда я все же заснула, сон был нервный и неровный. Разбудил меня внутренний толчок. Вдруг нестерпимо захотелось узнать, на месте ли золотой браслет и серебряные монеты. Я тихо встала, вышла в коридор, включила свет — обе лампочки, как заведенные, взорвались. Вернулась в гостиную, вытащила из Лешкиных пальцев молоток и отправилась в свою комнату. Вряд ли вы поверите, но страшно не было. Чувство страха исчезло практически с самого начала всей этой истории. Диапазон ощущений и чувств был очень широк, но страх отсутствовал полностью. Оставался инстинкт самосохранения, да, но и только. Я зашла к себе, нашла в шкафу шкатулку с безделушками. Не было ни браслета, ни монет. Можно было возвращаться обратно. Мне даже не было жалко всех этих потерянных вещей — просто хотелось удостовериться, существуют ли они еще в природе. Нет — так нет. Что-то блестящее привлекло мое внимание на письменном столе. Подойдя ближе, я увидела лежащую посреди стола маленькую золотую монетку, а вокруг нее выложенные рамкой серебряные рубли. Я сгребла все в сумочку на пояс и решила, что с утра придется пойти все это продать. Если, конечно, оно у меня там в сумке останется. К утру монеты пропали. Больше так и не нашлись.

Три года назад мне казалось, что никогда нельзя будет привыкнуть к тому, что нет мужа, что у ребенка бесконечная температура. Теперь так же казалось, что нельзя будет привыкнуть к полтергейсту. Оказалось, можно. Можно стараться выжить даже тогда, когда все твои поступки и реакции уже предварительно просчитаны нечеловеческим разумом, когда тебя используют как игрушку для безумной бездушной силы, у которой и названия-то нет. Какой-там к черту — полтергейст — шумный дух, когда почти все, что он делал, делал у нас втихую за спиной… Шума от него, гада, было очень немного. Начались бесконечные хождения в храм — отца Игоря не удавалось поймать — мы оставляли записки, что у нас все очень фигово и нам срочно нужна помощь, а он оставлял — что как только, так сразу, еще немного и он освободится…