Голодная дорога

Сидящие полисмены запели устрашающий чант. Когда они остановились, первый мужчина, сильно потея в жаркой комнате, отломил кусочек каолина, послюнил его чуть-чуть и пометил свой лоб. Дрожащим голосом он сказал, что если нарушит свою клятву, то пусть его переедет грузовик. Его речь будто исходила из глубины его живота, и он подкрепил свое заявление, отхлебнув немного из тыквенной бутыли. Мужчина вынул деньги и сложил их на столе. Затем он снова ушел в полутьму и превратился в неподвижную фигуру.

Полицейский чиновник сосчитал деньги с бесконечным терпением. Затем он поблагодарил этого человека, отдал ему его долю, другую положил под блюдо, а остальное взял себе. Этот ритуал повторялся с каждым мужчиной. Все это время над ними летал мотылек. Второй мужчина повторил клятву, проворно выложил деньги и сел. Третий мужчина был огромный – широкоплечий, с большим пузом, пронзительным голосом и вялыми глазами, которые блуждали по комнате. Четвертый был веселый толстяк: он отпустил несколько шуточек, принятых собранием в суровом молчании. Он скрепил свою клятву, помахав красным ножом, и с заметной неохотой вынул свои деньги. Пятый мужчина был маленький и говорил скрипучим голосом. Его клятва была долгой импровизацией на тему его честности. Клянясь бесчисленными богами, произнося имена тайных святилищ, он прокричал, что пусть божества убьют его единственного сына, если он лжет. Полицейский чиновник отклонил эту возможность. Пятый мужчина затем также сел на место.

Шестым был высокий худой мужчина с чувством собственного достоинства. Он не потел, как остальные. Мотылек не летал над ним, когда он поднялся для совершения ритуала, и лампа ярко осветила его, когда он закончил молитву. Когда выросла следующая фигура, рядом со мной раздался громкий звук, и я спрятался. Но ничего не произошло. Я принялся дальше наблюдать за происходящим, заинтересованный тем, что мотылек приземлился на лоб седьмого человека. Страшно потея во время клятвы, он так и не смог отогнать его. В сильном возбуждении он поклялся в своей верности. И когда он, закончив расписываться в своей бесконечной честности, отхлебнул из бутыли, фотография сына с треском упала со стены на пол. Стекло в раме не разбилось. Лампа замерцала, отбросила яркий свет, и я заметил, что мотылек забил крыльями по горячему стеклу. Остальные фигуры молча уставились на седьмого человека. Прежним голосом он продолжил свою клятву и выложил деньги на стол. И затем внезапно, ничем не подкрепив клятву, схватил фуражку и покинул дом.

Церемония продолжилась, словно не случилось ничего странного. Мужчины много пили, горланили, пели песни, бодро плясали. Когда встреча подошла к концу, они забрали свои фуражки, по-братски попрощались, и в пьяном возбуждении вывалились из дома.

Я пошел к себе в комнату и дождался, пока уйдет последний из них. Потом начал ждать тишины. Дождавшись, я прокрался в гостиную.

Полицейский чиновник спал, развалясь на кресле, – его рубашка намокла от пота. В углу его рта скопилось немного пены. Муха села на нижнюю губу, потирая свои тонкие ручки и ножки, питаясь влагой его сна.

В комнате пахло потом и тканью хаки, кровью и перьями, пеплом и страхом. Мотылек совершил добровольное жертвоприношение, и чья-то кровь забрызгала стол. Из кармана рубашки у полицейского чиновника торчали пачки бумажек с записями. Оперенная богиня была прибита гвоздем над дверью прямо напротив картины с Христом и подписи под ней.

Полицейский чиновник храпел. Я прошел мимо него на цыпочках, тихонько открыл входную дверь и вышел в ночь. Я продвигался вперед, но тут мои ноги наткнулись на что-то шерстистое. Остановившись, я вдруг понял, что смотрю прямо в глаза белой собаке. Собака глядела на меня так, словно не только от нее, но и от меня зависело, поднять ли ей лай тревоги. Я сделал дружелюбный жест и вернулся в дом, проскользнув к себе в комнату мимо тела спящего полицейского чиновника.

Я лежал в кровати и не спал. Я пытался понять все шумы в доме. Я слышал голоса в стене, говорившие, что жертва ожидает своего приношения. Утром полицейский чиновник приказал жене все время держать двери взаперти. Днем она ушла и ее долго не было. Когда она вернулась, я застал ее на кухне. Вскоре она принесла мне бобов на тарелке и жареного подорожника и оставила у моей двери. Я взял их, но есть не стал. От голода у меня начала кружиться голова. Весь день и весь вечер я страдал от мучивших меня проказ моих духов-спутников. Когда я уже не мог терпеть голод, я взял тарелку и уже был готов начать есть, когда вдруг почувствовал, что еда плохо пахнет. Я нашел газеты, завернул в них еду, спрятал сверток и выставил за дверь пустую тарелку.

В ту ночь, в темноте, крепко зажмурив глаза, осаждаемый яростью своего желудка, я вызвал образ своей матери. Когда я увидел ее очень ясно, то заговорил с ней, умоляя ее прийти и спасти меня. После этого я заснул, твердо уверенный, что она меня услышала.

Глава 7

До меня донеслось, как что-то стучит по крыше. Шел дождь. Ветер стучал в окно. В безумии от голода я встал с кровати. Сел на пол, съежившись в темноте, и, когда в дверь постучали, не пошевелился. Дверь открылась, и появившийся гигант сказал: «Иди поешь с нами».

Пьяный от голода я последовал за человеком к обеденному столу. Я сел как замороженный и уставился на мух, жужжащих над едой. Жена чиновника положила мне на тарелку изрядный кусок вырезки, отборные куски козлятины и налила овощной суп. Еда пахла восхитительно и пар из котла наполнял комнату ароматами томатов и ореганных приправ. От голода мир казался мне немного синеватым. Впервые я понял атмосферу этого дома, понял, почему в меня вошел дух. Когда я зажмуривался, я видел призраков, толпившихся вокруг чиновника и его жены. Они были везде в этой комнате. Призраки были высокие, молчаливые, у некоторых из них пробивались жидкие бородки. Инкуб с белыми крыльями парил возле окна. Я снова зажмурился и увидел духа с восемью пальцами и одним мигающим глазом. У другого духа в полицейской униформе была ампутирована нога. Он хватал еду окровавленными руками в тот момент, когда к ней прикасался полицейский чиновник. Призрак в виде пары молочно-белых ног балансировал на голове женщины. Гомункулус, похожий на желтое растение, танцевал на полу. Должно быть, я смотрел на них с изумлением, потому что чиновник вдруг спросил:

– На что ты так смотришь?

Я покачал головой. И тут же я заметил, что в углу, прямо напротив места, где они ели с невинным наслаждением, одиноко сидит призрак их сына. Он потерял обе руки, одна сторона его лица была разбита всмятку, оба глаза лопнули. У него были сизые крылья. Это был самый печальный призрак в доме.

– Ни на что, – ответил я.

Мужчина и женщина посмотрели друг на друга, а затем на меня. Я не мог заставить себя есть, видя, как призраки играют с едой своими окровавленными руками. Я сидел и смотрел на мух.

Закончив есть, они встали из-за стола. Мужчина пошел к креслу, и жена принесла ему большую бутылку «Гинесса», из которой он попивал, доложив ноги на скамеечку. Жена присоединилась к нему. В молчащем доме было слышно только тиканье старых дедовских часов. Призраки собрались вокруг мужчины и женщины и наблюдали за ними в изумлении. Одноглазый дух отпил капельку «Гинесса» в тот момент, когда чиновник подносил горлышко к губам. Чиновник пил степенно. Когда жена встала, чтобы принести себе более легкого напитка, дух с молочно-белыми ногами пошел за ней. Когда мужчина направился в туалет, его сопровождал дух в униформе. А когда они просто сидели, духи стояли перед ними так близко, что их лица почти соприкасались. Духи молчали и ничего не предпринимали.

Часы деда пробили. Я понял, что духи и призраки находились в доме чиновника потому, что он каким-то образом был причастен к их смерти. Я поспешил в свою комнату, запер дверь и лег в темноте, уставившись в потолок. Когда часы перестали звонить, голову мне словно прострелил оранжевый свет, темнота чуть рассеялась, и я увидел в углу комнаты безутешный дух мальчика. Вскоре он вырос, поплыл ко мне и стал смотреть на меня вытекшими глазами. Повиснув надо мной, он шевелил крыльями в воздухе. Я чувствовал, как меня все это гнетет. Я не мог дышать и двигаться. Спать было невозможно, а когда я смог закрыть глаза, случилось что-то ужасное: я почувствовал, как на меня навалилась какая-то низшая форма жизни, которая располагалась в моем теле. Я не мог собраться с силами и тщетно сопротивлялся. Стены дома заговорили о седьмом человеке: как его переехал грузовик, когда он регулировал дорожное движение.