Благородный демон

Весь этот монолог, занявший две книжные страницы, пережевывался целых два часа и десять минут. Кроме того, Косталь перечислил все свои условия sine qua non [8] для женитьбы вообще: разделение имущества; свадебная церемония в отдаленном месте только при одних свидетелях; никакого религиозного обряда, чтобы избежать смехотворных формальностей в Риме; никаких детей; и, наконец, трехмесячные супружеские каникулы каждый год, во время которых муж и жена делаются как бы посторонними, поскольку «дом должен быть не постоянным жильем, а тем местом, куда все время возвращаются». Отказ хотя бы от одного из этих условий влечет за собой полный и незамедлительный разрыв.

Соланж выглядела подавленной. Она ответила, что подумает и, быть может, согласится. Это «быть может» было произнесено слабым и тонким голосом, как обычно говорят те, кто уже согласен. Но она еще посоветуется с матерью.

— И все-таки, чего же вы боитесь?

— Слишком привязаться к вам.

— И того, что я потом вас оставлю?

— Да.

— Что же, вам придется страдать! И, здесь, кажется, у вас недостает смелости. А чем, собственно, брак будет лучше, если я женюсь, только если смогу развестись, когда захочу?

— Да, вы не человек риска…

— И это говорится мне! Забавно! Я рискую, чтобы добиться кое-чего вожделенного, но ради того, что мне совсем не нужно…

Она неотрывно смотрела вниз, однако при этих словах взглянула на него (словно с упреком). Кончиком снятых перчаток он поглаживал лицо, отвернувшись, как будто ему был неприятен ее взгляд.

— Возьмите эти дневники Толстого и его жены. Вы увидите, что ждет нас, если мы совершим это безумие.

— Сколько пометок!

— Там, по крайней мере, пять или шесть разных почерков тех девушек, которым я давал эти томики. Для каждой хотевшей стать моей женой они были воистину настольными.

Он полистал одну из книг и прочел две-три пометки.

— Смотрите, вот вполне осмысленные замечания, хотя из-за карандаша невозможно распознать почерк. А сама запись той, которая теперь уже неизвестна, довольно трогательна, и вообще, читая эта заметки, я думаю: «А может быть, в конце концов стоило и жениться на ней, не рискуя особенными неприятностями».

Соланж не отводила глаз от книги, и Косталь был поражен их суровым выражением. Так, значит, меня ревнуют! Но это же смешно!

— Вы довольны нашим разговором?

Молчание, потом:

— Да…

— Значит, некоторое время наши прежние отношения еще продолжатся?

— Да…

— Малышечка моя, вам тяжело? Но теперь уже неизбежно придется входить в эту тягость. Хотя причина всего во мне, но все-таки я буду и утешением. Мало-помалу вам станет легче.

Целуя на прощанье ей руку, он ощутил ледяной холод.

3 августа. — Рассуждая хладнокровно, этот брак представляется мне абсурдным и невозможным. Несомненно, так оно и есть. Но в минуты восторга я представляю его совсем по-другому.

1. Достойное меня испытание. Великое дело — достичь успеха в том, что презираешь, ведь здесь нужно преодолевать не только внешние препятствия, но и самого себя. И я пойду на это с отвагой, ведь вызов, брошенный самой жизни, всегда требует ответа. К черту этот страх перед ней. Я преодолел отрочество с его ужасающей темнотой, я преодолел войну и дальние экспедиции, одиночество и наслаждения, успех и всяческие опасности, которыми полна личная жизнь мужчины, ведущего красивую игру. Только перед одним чудовищем я всегда отступал — перед женитьбой. Но теперь должен свалить этого гиппогрифа! Или, скорее, оседлать его. Я хотел бы удивить самого себя. Доказать себе, что могу сохранить в браке тот же кураж и ту же свободу движений, как и при холостой жизни. Одним словом, надо блефовать и напрягать бицепсы: «Посмотрим, что нам предлагают!» И дробь барабана. Но разве я виноват, если приходится глушить самого себя, чтобы встретить лицом к лицу этого страшного зверя? Вот пример в мое оправдание — римские всадники, сословие которых при Августе состояло большей частью из холостяков. Эти отважнейшие в бою люди опасались уединения с законной супругой. Так что я отнюдь не какой-то «особенный случай».

2. Это опыт, необходимый для познания жизни и, следовательно, для моего творчества. Наконец, для обновления человеческого материала в искусстве. Это засеивание нового клочка земли и новый источник влаги для него же. Присоединение неизвестной прежде территории или, по крайней мере, достославный поход по ней. Точно так же, как было у меня с войной, страданиями и отцовством, — я прикасался ко всему лишь кончиками пальцев. Проскочить через женитьбу, как перепрыгивают костер в ночь Св. Жана. Это приведет к кризису? Что ж, тем лучше. У писателя всегда должна быть наготове чековая книжка, чтобы расплатиться. Да и занятно будет узнать, что это такое — чувство долга

4 августа. — Она пришла и возвратила дневники Толстого и его жены, но ничего не сказала. Орель говорил: «Есть такие женщины, которые возвращают вашу книгу без единого слова, как щипчики для сахара». Если бы вдруг явился Данте и прочел неизвестную песнь из «Божественной Комедии», даже среди интеллигентных женщин нашлись бы такие, которые заметили бы только то, что у него плохо выглажены брюки. На все мои вопросы она отвечает лишь жалкими перепевами одного и того же:

«Почему вы думаете, что у вас будет так же, как у Толстого? Нет никаких доказательств плохого исхода…»

Все затрудняется еще и тем, что у таких людей просто недостает ума.

Ничто в мире не может заставить меня желать ее присутствия.

И нет совершенно никаких причин жениться на ней.

Я не люблю ее, хотя и хотел бы убедить себя в любви. Но не нахожу у себя абсолютно ничего. Я не люблю ее и все же готов совершить ради нее это безрассудство.

Семейную жизнь Толстого ощущаю, как будто стою у края пропасти. История его жизни преследовала меня еще в то время, когда я и не помышлял о женитьбе. Deterioia sequor [9]. Вижу опасность и иду к ней.

Я женюсь не для своего счастья, а лишь ради вас.

Если говорить начистоту, так оно и будет. Ощущение двинувшейся вперед машины, которую уже невозможно остановить.

5 августа. — Я впутываюсь в эту авантюру, как в войну, и, по своему обыкновению, с самого начала обдумываю пути отступления.

А потом будет вечное чувство вины перед Соланж не только за то, что я вступил в этот брак, думая о возможном разводе, но еще и стремясь использовать его для тонуса своей жизни.

6 августа. — Она пришла, но сказала, что теперь неподходящее время. Женщины всегда больны, всегда не в своей тарелке. Я спросил, когда же кончится это неподходящее время — завтра. На вопрос, не можем ли мы встретиться послезавтра, ответила отказом. И в следующий день она тоже не может. Три дня! Вот и вся ее влюбленность! Одно короткое свидание. Даже не дотронуться рукой. Меня пугает эта холодность. Что все-таки произошло? Быть может, я оскорбил ее нравственное чувство? Или чисто физическое?

Вот что случилось. Когда она первой (ее письмо) заговорила о замужестве, я отбивался. Но теперь она холодна, и эта идея все больше и больше вертится в моей голове. Я уже чуть ли не стремлюсь к этому браку, который отвергал еще четыре дня назад. Казалось, что я диктую свои условия, а теперь вижу себя в положении потерпевшего. Вот сейчас, когда я пишу, мне совсем не хочется терять ее. И однако же, видя всю ее холодность и умение ускользнуть (как маленькая газель), понимаю, сколько страданий она наверняка мне доставит.

Вы дали мне все, и счастье, и страдание. Были во всех моих делах этим летом, подобно дождю, омывающему ветви дерева.

Из-за вас я разочаровался в одиночестве. И навряд ли уже когда-нибудь снова оценю его.

Бодлер: «Для меня понятно, когда меняют одно на другое, чтобы узнать, какие чувства при этом испытываешь. И, может быть, приятно становиться попеременно то палачом, то жертвой». Действительно, выступив столько раз в роли палача, быть может, и приятно стать жертвой.